Хозяин теней

Теодор сводит брови к переносице и глядит на приятеля снизу вверх. Сейчас он похож на обиженного ребенка. Мысли его уверенно петляют между хитросплетениями чувств и разумных доводов, чтобы отыскать наиболее удачное решение. Бен не знает, что Теодору нужно просто взглянуть на картину. Взглянуть один раз, найти интересующую его деталь и уйти, даже не прикоснувшись к полотну.

И если Бен не соглашается идти с ним, у Теодора найдется для этого другая кандидатура.

Он резко встает, оставляет за спиной неинтересную кипу бумаг и неинтересного теперь Бена и пересекает комнату, чтобы выйти в коридор к висящему на стене телефонному аппарату.

– Ты что задумал? – летит ему в спину вопрос Бена.

«Не имею ни малейшего понятия», – думает Теодор, пока в трубке раздаются длинные гудки. Господь, он, должно быть, спятил…

После хрипловатого «слушаю» Теодор готов передумать.

– Генри? Это Теодор. Я бы хотел пригласить вашу дочь на завтрашнюю выставку у мистера Стрэйдланда.





8. Леди и мисс




– Кремовое или изумрудное?

Клеменс стоит посреди вороха одежды и держит в руках два платья. С трудом протиснувшись между дверью спальни и распахнутой створкой бельевого шкафа, Генри цепляет на нос очки в толстой оправе.

– Определенно, зеленое.

– Изумрудное, пап.

– Как скажешь.

Пока Клеменс мечется по комнате от письменного стола с открытым ноутбуком к шкафу и обратно, Генри присаживается на край ее кровати, тоже заваленной одеждой. Кажется, неподъемный чемодан, который дочь привезла с собой из Франции, внезапно взорвался, и его содержимое погребло под собой всю комнату. Генри обводит взглядом то, что осталось нетронутым, и вздыхает. Репродукция «Невесты»[6] у стены и ноутбук на столе. О приоритетах Клеменс можно сделать недвусмысленные выводы.

– Все-таки это немного странно, – наконец заключает Генри.

– Что странно, папочка? – кричит Клеменс из ванной, куда убежала с платьем и туфлями – зелеными, в тон. Привитый Оливией вкус дает свои плоды, даже Генри Карлайл может его оценить.

– Теодор, – отвечает Генри себе под нос, но дочь слышит его, когда возвращается в комнату в полном облачении.

– Мистер Атлас? Он не страннее, чем обычно.

Она придирчиво осматривает себя в зеркале, висящем на дверце шкафа, и берет в руки помаду.

– Обычно ни с кем не делит свое общество, кроме Бенджамина, разумеется, – продолжает свою мысль Генри. – Я, конечно, не могу знать всех подробностей вашего общения, но по твоим комментариям сложно поверить в его…

– Заинтересованность? Ты прав, пап. – Клеменс кивает его отражению, нанося на губы последний штрих. Видя, что отец все еще не разделяет ее умозаключений, она взмахивает руками. – Брось, сразу ясно, что ему что-то сильно понадобилось. Просто так, по доброте душевной, он вряд ли согласился бы даже на простую чашку кофе. Держу пари, от мистера Стрэйдланда ему нужна «Леди из Шалотт». Ты говорил, они враги, да?

– С «Леди»? Вот уж вряд ли. – Генри позволяет себе смешок, на что дочь оборачивается и глядит на него с укоризной. «Будь серьезнее, папа!» – с детства говорят ему эти глаза, и смотритель художественной галереи не может не признать – его девочка с ранних лет была строга к его юмору и вела себя взрослее, чем он и ее мать.

– Если он берет тебя с собой, только чтобы подобраться поближе к картине…

– То правильно делает! – радостно восклицает Клеменс, хватая со спинки стула сумочку на длинном ремешке. – Компания его друга вызвала бы куда больше подозрений.

Генри думает, что его дочери, кажется, нравится вся эта афера, так что он спокойно может отпустить ее с эксцентричным любителем антиквариата на один вечер.

Они спускаются в гостиную, и Клеменс, оглядывая себя со всех сторон, глубоко вздыхает.

– Ну, как я выгляжу?

Волнуется. Если б Генри не знал, с кем именно встречается его дочь, то подумал бы, что сейчас она немножко влюблена в своего кавалера.

– Ты выглядишь чудесно, Бэмби.

Когда с улицы слышится шорох гравия под шинами легкового автомобиля – «А я думала, нам придется топать до дома Стрэйдланда пешком!» – Клеменс радостно ему улыбается, посылает воздушный поцелуй на прощание и убегает.





* * *



Гостей оказывается больше полусотни, и Клеменс с удивлением замечает, что мероприятие больше напоминает аукцион в отцовской галерее, чем званый ужин. Теодор уверенно проводит ее через несколько комнат, загроможденных антиквариатом не хуже его лавочки, и совсем не замечает, как расталкивает людей. Клеменс вынуждена семенить вслед за ним и извиняться в ответ на рассерженные взгляды господ довольно пожилых лет.

Она и без подсказок знает, куда внезапно бодрый спутник ее ведет.

К своей «Леди», выставленной в отдельной комнате, которая выглядит, как один из выставочных залов Тейт[7]. Светлый паркет, белый потолок в лепнине. Стены отделаны темно-зеленым сукном, оно – фон для нескольких картин в толстых деревянных рамах из светлого тиса. Пять, если точнее: две на западной стене и по одной – на восточной и северной.

Леди исподлобья смотрит на нарушителей своего спокойствия. Первым в комнату влетает Теодор, Клеменс спешит за ним, молясь, чтобы шампанское из фужера в ее руке не пролилось на платье или туфли.

Теодор подходит к картине слишком близко, непозволительно близко. Стрэйдланда они так и не встретили, и Клеменс думает, что по закону подлости он обязательно должен появиться перед своим заклятым врагом как раз в этот самый миг – чтобы позлорадствовать.

– Как в музее, – задумчиво говорит она, держась чуть поодаль. В пустой комнате ее голос распадается на полутона. Теодор не отвечает, продолжая вглядываться в полотно, словно надеется впитать исходящую от него атмосферу таинственности.

«Словно своей ему мало», – мысленно хмыкает Клеменс и обводит взглядом выставочный зал мистера Стрэйдланда.

Справа – утонувшая «Офелия» Милле[8]. Эскиз, конечно же. Слева – копии двух пейзажей Тернера[9], будто окна в другую реальность, светлую и размытую. Точно, как в музее. В галерее Клор[10].

– У мистера Стрэйдланда неплохое самомнение, – замечает Клеменс. Снова в пустоту. Замерший перед картиной Теодор Атлас ее не слышит – кажется, она перестала для него существовать в тот миг, когда он увидел «Леди». Его интерес к этой картине больше похож на манию, чем на увлечение.

Может, он из тех эстетов, что влюблены в образы с полотен больше, чем в реальных женщин? Только на мечтательного Пигмалиона этот человек похож меньше, чем Клеменс – на француженку. А мать всегда повторяет, что французской крови в ней удивительно мало.

– У мистера Стрэйдланда отвратный вкус, – говорит вдруг Теодор и выпрямляется. – Выставить Тернера и Милле в одном зале, да еще и украсить Уотерхаусом… Этот старик – неисправимый кретин.

– Он вообще-то хозяин дома.

Клеменс подходит ближе и останавливается, когда их с Теодором разделяет всего лишь шаг. От него веет напряженной уверенностью, хоть это и два весьма противоречивых ощущения.

– Это мешает ему быть кретином?

– Нет, это позволяет ему выгнать нас отсюда, если вы будете вести себя неподобающим образом, мистер Атлас.

На этот раз что-то в словах Клеменс его задевает. Теодор оборачивается и смотрит на нее через плечо, обтянутое темно-синим пиджаком. Дорогой, мягкий – Клеменс чувствовала приятную ткань рукава, пока они шагали по усыпанной гравием дорожке от парковки до дома Стрэйдланда, когда – о, боги! – Атлас сам предложил ей локоть. «Мы должны выглядеть правильной парой, мисс Карлайл, самой обыкновенной, ничего не замышляющей».

– Занятно, – замечает он, вырывая Клеменс из мыслей.

Она думает, что Теодор продолжит свои размышления вслух, но он, бросив ей еще один – очередной – заинтересованный взгляд, снова отворачивается к полотну.

– Это не оригинал, вы же понимаете? – вздохнув, кивает она.

– Естественно, это первый эскиз Уотерхауса.

– Нет, я имею в виду… – Теодор осматривает картину так тщательно, словно рассчитывает продырявить сукно кончиком своего носа, и это сбивает Клеменс с толку. Да что же он там ищет, в конце концов?

– Это ведь репродукция, – договаривает она. – Я уверена, что оригинал эскиза, купленный на аукционе, хранится где-нибудь в более надежном месте.

– С чего вы взяли? – спрашивает он, не отрывая взгляда от картины.

– Бросьте, – хмыкает Клеменс. – Не думаете же вы, что такой скряга, как Стрэйдланд, будет выставлять свое сокровище на всеобщее обозрение? Ему достаточно того, что люди знают, что оригиналы хранятся в его коллекции, а показывать всем и хвастаться можно и копиями. Подлинники наверняка служат только его глазам и уж точно не подвергаются световому и тепловому воздействию.

В ответ Теодор не говорит ни слова. Клеменс уже хочет сердито шикнуть на него за то, что он ведет себя прямо как… Теодор, но в итоге ограничивается вздохом. Только тогда он одаряет ее вниманием.

– Невероятно, но вы, возможно, правы… – тянет Теодор, отвлекаясь от полотна. Последний взгляд – и его лицо оказывается вровень с ее лицом. Он наклоняется к ней так, будто она тоже картина, которая требует пристального изучения.

– И где, по-вашему, старик прячет свои сокровища? – спрашивает он, понижая голос. В его правом глазу она вдруг замечает блик, белый отсвет настенного бра, но тут же думает, что ей показалось.

– Понятия не имею, он мне экскурсию не устраивал, – огрызается она скорее от растерянности, чем действительной злости.

Теодор вскидывает бровь, замирает еще на секунду и только потом отстраняется.

– Вас явно что-то напрягает, – говорит он с видимым недоумением. В это мгновение он похож на знаменитую версию Шерлока – циничного, таинственного и совершенно не разбирающегося в эмоциях. Что, конечно же, начинает по-настоящему злить.

За спиной нарастает гул и топот шагов: гости мистера Стрэйдланда наконец-то могут увидеть жемчужину его маленькой картинной галереи, и хозяин дома, должно быть, ведет их сюда.

– Мистер Атлас, что вам нужно от…

Клеменс не успевает договорить – Теодор грубо хватает ее за руку и тянет под арку, за которой скрывается еще одна комната. Клеменс ахает и роняет сумочку. Вернуться за ней Теодор не позволяет.

– Мисс Карлайл, оставьте бесполезную вещь там, слуги Стрэйдланда подберут ее и отдадут вам позже! – шипит он, как только Клеменс вырывает свою руку из его ладони. Они стоят, прислонившись спинами к разделяющей комнаты стене и отчего-то оба глубоко дышат.

– Почему мы прячемся, как воры? – шепчет Клеменс. В ее голосе – и сердитые нотки, и заинтересованность, и она сама не может понять, чего же больше.

– Разве не очевидно? – фыркает Атлас. – Нас не должны видеть рядом с этой треклятой картиной. Не хочу, чтобы старый индюк начал подозревать меня в чем-то… раньше времени.

– Можно было дождаться официального приглашения вместе с остальными гостями.

Замечание заставляет Теодора вскинуть бровь в немом удивлении – или какую еще эмоцию выражает в его понимании такая мимика? – И только мотнуть головой по направлению к выходу.