Холоднее войны

Все его утра были похожи одно на другое. Он вылезал из постели, не тревожа спящую жену, принимал душ, чистил зубы и читал молитвы в гостиной – в квартире на севере Тегерана, где жила его семья, было две спальни и гостиная. К семи просыпались дети, шестилетний Хуман и восьмилетняя Ширин. К этому времени его жена Наргиз тоже была на ногах: умывшись, она готовила завтрак на кухне. Дети уже достаточно подросли, чтобы самостоятельно одеться, но все еще были недостаточно взрослыми, чтобы есть аккуратно, поэтому, когда вся семья собиралась вместе за завтраком, обедом или ужином, это, как правило, напоминало картину апокалипсиса. На завтрак Массуд и Наргиз обычно ели лаваш с фетой и медом; дети предпочитали намазывать свой лаваш шоколадной пастой или инжирным джемом; и пол, и стол были усыпаны крошками и заляпаны шоколадом и джемом. Пока родители наслаждались чаем, Хуман и Ширин пили апельсиновый сок, болта ли о своих друзьях и хохотали. В восемь дети отправлялись в школу. Мать провожала их до ворот, Массуд оставался в квартире.

На работу доктор Могадам надевал один и тот же костюм. Черные кожаные туфли, черные брюки из шерстяной фланели, простая белая рубашка и темно-серый пиджак. Под рубашку он поддевал белую майку и практически никогда не снимал с шеи серебряную цепочку, которую подарила ему сестра перед переездом во Франкфурт, где жил ее муж-немец; это было в 1998 году. Чаще всего, чтобы избежать утренних пробок, от которых Тегеран вставал намертво, Массуд ехал на метро. Однако в конце этого дня у него была назначена встреча в Пардисе, и ему нужна была машина, чтобы вернуться домой после ужина.

Ездил Массуд на белом «Пежо-205» – машину они держали на стоянке за домом. Он не раз со смехом говорил Наргиз, что всего лишь несколько раз ему удавалось разогнаться в Тегеране до скорости больше чем двадцать миль в час – и каждый раз это было на спуске со стоянки. Поэтому сегодня, как любой автовладелец, которому нужно было ехать в южном направлении по шоссе Чамран или шоссе Шейх Нури, он застрял в безнадежной, не меньше чем на час, пробке. Кондиционера в «пежо» не было, поэтому Массуд был вынужден опустить все стекла, не имея возможности хоть как-то отгородиться от загрязненного выхлопами воздуха и адского шума.

Массуд пытался слушать по радио новости и сводки и пробках на дорогах, но очень скоро сдался. Эти отчеты были абсолютно бессмысленны. Теперь в Тегеране строили так много станций метро – стройки, разумеется, блокировали движение – и было такое немыслимое количество машин, что единственным решением в данной ситуации было просто упорно ехать в нужном направлении согласно самому короткому маршруту от точки А до точки Б. Свернув с главной магистрали, ты рисковал нарваться на дорожную полицию, которая вернет тебя обратно, или на целую вечность застрять за каким-нибудь сломанным грузовиком. Сегодня смог окутывал Эльбрус, словно саван, и, стараясь унять раздражение, Массуд подключил свой MP3-плеер к стереосистеме и выбрал «Хорошо темперированный клавир». Хотя отдельные ноты и музыкальные фразы иногда заглушали гудки автомобилей и рев моторов, он знал эту вещь наизусть. Бах всегда помогал Массуду снять стресс раскаленного летнего утра, проведенного в пробке, которая сковывала все четыре полосы.

Спустя практически час он наконец-то сумел свернуть с Шейх Нури на шоссе Ядегар-е Имам. До университетской стоянки оставалось всего несколько сотен метров, хотя Массуду еще предстояло преодолеть два светофора. Солнце пекло невыносимо, и его рубашка намокла от пота. Он снова притормозил. Мимо водительского окна прошел пешеход, и запах его ментоловой сигареты вдруг напомнил Массуду отца. Впереди он видел еще одного полицейского, который пытался разрулить очередное скопление машин. Его окружала невообразимая какофония самых разных шумов, поверх которой победоносно звучал Бах.

Массуд взглянул в правое боковое зеркало, готовясь прорваться в правый ряд, чтобы позже свернуть в сторону Хомейнишехра. В потоке машин лавировал мотоциклист; он находился метрах в двух от «пежо», и если бы Массуд продвинулся хоть немного вперед, то непременно задел бы парня. Он еще раз посмотрел в зеркало и заметил, что за водителем сидит еще и пассажир в шлеме. Лучше пусть быстрее проедут, от беды подальше.

Мотоцикл действительно поехал вперед, но рядом с «пежо» неожиданно притормозил. К изумлению Массуда, водитель нажал на тормоз и остановился. Впереди было довольно свободно, он мог спокойно продолжать движение, но тем не менее стоял. Мотоциклист наклонился вперед и – кажется – посмотрел на Массуда сквозь черное стекло шлема, разбрасывавшего вокруг солнечные зайчики. Потом он вроде бы что-то сказал – не на персидском, – но светофор переключился на зеленый, и он вынужден был все-таки включить первую передачу и устремиться к повороту.

У Массуда вдруг возникло странное ощущение – как будто нечто очень тяжелое оттягивает заднюю дверь, давит на машину, задерживает… немного похоже на спущенную шину, но нет, нет – и только тогда он понял, что произошло. Его тут же охватила черная, животная паника. Мотоцикл давно скрылся – вынырнул прямо перед «пежо», резко развернулся в потоке транспорта и затерялся среди автомобилей, ехавших в противоположном направлении. Массуд отчаянно дернул ремень безопасности, не заглушая двигателя, и рванул дверь.

Свидетели взрыва позже сообщали, что доктор Массуд Могадам уже ступил одной ногой на дорогу, когда его охватило пламя. Взрыв полностью уничтожил переднюю часть «Пежо-205», практически не повредив при этом двигатель. В происшествии пострадали четверо прохожих, включая посетителя, выходившего в тот момент из ближайшего кафе. Молодой человек на велосипеде, девятнадцати лет, был убит на месте.





Глава 14




Следующие два дня, начиная с половины восьмого утра и до десяти вечера, Том провел в кабинете Пола на верхнем этаже британского посольства. Доступ к станции Секретной разведывательной службы преграждали несколько дверей, оборудованных системой безопасности; для того чтобы открыть их, требовались карта-ключ и пятизначный код. Последняя из дверей, которая вела из архива непосредственно в помещение станции, была едва ли не в метр толщиной, весила не меньше хорошего мотоцикла и находилась под прицелом камеры наблюдения, контролировавшейся непосредственно из здания на Воксхолл-Кросс. Тома проинструктировали, что нужно справиться с комбинацией замков и повернуть одновременно две ручки, после чего медленно потянуть дверь на себя. Он в шутку сказал одной из секретарш, что это его первая физическая нагрузка за последний год. Она не засмеялась.

Согласно протоколу, которому подчинялись станции по всему миру, жесткий диск компьютера Уоллингера находился в сейфе до его отъезда в Грецию. В самое первое утро Том попросил одного из помощников достать его и включить компьютер. Сам он в это время мысленно составлял опись личных вещей Пола, которые находились в его кабинете. Три фотографии Джозефин на стенах. На одной она стояла посреди раскисшего английского поля и обнимала за плечи Эндрю и Рэйчел. И на ней, и на детях были теплые пальто; все трое улыбались из-под нахлобученных капюшонов и съехавших шапок. Счастливый семейный портрет. На столе стояла фотография Эндрю в его итонской визитке; фотографии Рэйчел в школьные годы не было.

Некролог отцу Уоллингера из Daily Telegraph (тот служил в УСО)[12], вставленный в рамку, висел на дальней стене кабинета рядом с еще одной огромной фотографией Эндрю на соревнованиях по гребле в Кембридже. И снова – никакого сопутствующего снимка Рэйчел, даже с ее выпускного в Оксфорде. Том знал о детях Уоллингера очень немного, но предположил, что с Эндрю у Пола отношения складывались легче, без осложнений, и сын был ему ближе, чем дочь, – скорее всего, потому, что в Эндрю в значительной мере присутствовали тот же самый невозмутимый мачизм и невысокая эмоциональность, что и в нем самом. Больше в кабинете ничего личного не было – разве что часы «Омега», которые Том обнаружил в одном из ящиков стола, и довольно потертый перстень с печаткой. Он ни разу не видел, чтобы Пол носил это кольцо. Самый большой ящик был заперт. Том попросил его открыть, но нашел только начатые упаковки с болеутоляющими таблетками и витаминами, а также написанное от руки – судя по дате, вскоре после свадьбы – любовное письмо Джозефин. Том прочел лишь первую строчку и отложил его в сторону – из уважения к личной жизни вдовы.

Хард-диск позволил ему прочитать все телеграммы МИ-6, которые отправлял и получал Уоллингер за предыдущие тринадцать месяцев. В это же самое время копии этих телеграмм читал один из помощников Амелии в Лондоне. Воксхолл-Кросс не копировал автоматически внутреннюю переписку Пола с сотрудниками станции, но Том не нашел ничего интересного или необычного в интернет-сообщениях Уоллингера послу или первому секретарю. Амелия буквально пошла по головам, чтобы предоставить Тому немедленный и неограниченный доступ к любой информации в Турции, которая могла бы помочь ему понять, в каком состоянии находился Пол перед гибелью, что занимало его мысли, а также маршрут его передвижения в течение нескольких недель, предшествовавших крушению. Ему было разрешено даже прочесть самые секретные сообщения, касающиеся «иранских центрифуг», которые видели только глава отделения МИ-6 в Стамбуле, Амелия, министр иностранных дел и премьер-министр. Внутренний доклад о провалившемся деле Садега Мирзаи был продублирован и отослан Джиму Чейтеру, который добавил к нему свои замечания; то же самое было проделано с докладом ЦРУ. Опять же Том не обнаружил ничего необычного ни в процедуре вербовки Мирзаи, ни в плане операции по его переправке, ни в том, как она осуществлялась. С этим не должно было возникнуть никаких проблем. Все было четко и ясно. Как предположил Тремэйн, иранцев, скорее всего, предупредили об операции. И вероятно, конспирацию нарушил сам Мирзаи. Полную картину можно было получить, только поговорив лично с Чейтером.



На третий день в Анкаре Том взял такси и отправился на виллу Пола. Дом принадлежал министерству иностранных дел, и вот уже два десятилетия его поочередно занимали те, кто возглавлял станцию. Поворачивая в двери ключ, Том подумал, что за свою жизнь он провел обыски в сотнях квартир, домов, номеров в отелях, офисов и так далее, но рыться в вещах друга до этого ему приходилось лишь однажды, два года назад, когда он разыскивал пропавшую Амелию Левен. Это было одно из самых здравых правил Секретной разведывательной службы и МИ-5 – не использовать служебные базы данных, чтобы следить за знакомыми или родственниками. Те, кто, пользуясь своим положением, пытались получить сведения о новой подружке или о коллеге, быстро оказывались за дверью.

Вилла поражала роскошным дизайном в современном турецком стиле. От личного вкуса Пола здесь не было практически ничего. Том предположил, что в доме Уоллингера в Стамбуле атмосфера, должно быть, совершенно другая – больше вещей, больше безделушек и книг, этакий приют эрудита. А здесь, судя по всему, недавно побывала уборщица: все кухонные поверхности были отполированы до блеска, как на глянцевой картинке в каталоге, вода в унитазах была ярко-голубой, кровати тщательнейшим образом заправлены, коврики выровнены, словно по линейке, и ни единой пылинки – ни на столах, ни на полках. В шкафах Том нашел то, что и предполагал: одежду, обувь и коробки; то же самое в ванной – туалетные принадлежности, полотенца и халат. Рядом с кроватью Уоллингера лежала биография Линдона Джонсона, возле телевизора внизу – коробки со всеми пятью сезонами сериала The Wire. Вилла, совершенно бездушная, как гостиничный номер, не говорила практически ничего о личности своего жильца. Даже в кабинете Пола витало ощущение какой-то временности: единственная фотография Джозефин на письменном столе, еще одна – Рэйчел и Эндрю в детстве – на стене. Разные журналы, турецкие и английские, триллеры в мягких обложках на полке, репродукция плаката Олимпийских игр 1974 года в Инсбруке. Пара записей в блокноте с отрывными страничками. В ящике стола Том нашел старый, уже законченный ежедневник – и это было все. Никаких спрятанных документов, писем, заложенных за картину, фальшивых паспортов или записок о самоубийстве.

В шкафчике под лестницей Пол держал свою теннисную ракетку и клюшки для гольфа. Чувствуя себя немного глупо, Том проверил, нет ли тайника в ручке ракетки или двойного дна в сумке с клюшками. И снова ничего. Только несколько старых футболок и два каменно-твердых шарика жевательной резинки. То же самое было и наверху; Том выдвигал ящики и обшаривал дно, разбирал абажуры, заглядывал под шкафы, но Уоллингер явно не хранил в этом доме ничего секретного. Он переходил из комнаты в комнату – за окном пели птицы и изредка проезжали машины, улица была тихой, почти пригородной – и думал, что Тремэйн был прав. Настоящий дом Пола, куда он вкладывал душу и сердце, находился в Стамбуле.

Он был в ванной, которая примыкала к меньшей из двух гостевых спален, когда услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Звякнули ключи, небрежно брошенные на стеклянный столик. Не грабитель и не посторонний; этот человек вошел уверенно и не таясь. Уборщица? Управляющий?

Том вышел из ванной на площадку лестницы.

– Кто здесь? – по-турецки спросил он.

Никакого ответа. Он стал осторожно спускаться вниз.

– Кто здесь? Здравствуйте! – крикнул Том еще раз.

Он заглянул вниз, в холл. Слабая тень проползла по полу и пропала. То, кто зашел в дом, кто бы это ни был, теперь находился в кабинете Уоллингера. Дойдя до середины лестницы, Том наконец услышал ответ. Этот мелодичный, певучий акцент он узнал мгновенно.

– Здравствуйте!

Она вышла из кабинета. Голубые легинсы, черная кожаная куртка. Волосы сильно отросли; теперь она собирала их в хвост. Том не видел ее со времен операции по спасению Франсуа Мало, в которой она сыграла важнейшую роль. Заметив его, она ослепительно улыбнулась и выразительно выругалась по-итальянски:

– Tua madre![13]

– Эльза, – улыбнулся Том. – А я все думал, когда же на тебя наткнусь.





Глава 15




Они обнялись. То есть Эльза бросилась ему на шею и стиснула с такой силой, что Том чуть не потерял равновесие. Теперь у нее были другие духи. Так хорошо знакомая ему фигура, теплое приветствие вдруг заставили Тома вспомнить, что тем летом, во время операции, они почти стали любовниками. Тогда его удержала только верность Клэр и профессиональная этика.


– Как я рада тебя видеть! Это потрясающе! – Эльза приподнялась на цыпочки, чтобы его поцеловать. Том тут же почувствовал себя любимым дядюшкой, и это ему совершенно не понравилось. Как легко удалось Эльзе пробить броню его естественной сдержанности, как близки они стали за то недолгое время, что провели вместе… – Это Амелия тебя послала? – спросила она.

Том удивился: Эльза не знала, что он будет в Анкаре?

– Да. Она тебе не говорила?

– Нет!

Ну конечно, не говорила. Сколько еще фрилансеров разведывательной службы работает по делу Уоллингера? Скольких сотрудников Амелия заставила примчаться сюда сломя голову со всех концов земли, чтобы узнать, почему погиб Пол?

– Ты хочешь забрать его компьютеры?

Эльза была чудо-специалистом по компьютерам; несколько лет назад она перешла из штата на «вольные хлеба». Она могла взломать любой код, залезть в любую программу так же легко, как другие вундеркинды – с ходу переводить с мандаринского китайского или прочитать с листа фортепианный концерт Шостаковича. Два года назад она здорово поработала с лэптопами и «блэкберри», которые были позарез нужны Тому для расследования. Без нее операция точно бы провалилась.

– Ну конечно. Только что взяла ключи от дома.

Она кивнула на стеклянный столик. Ключи лежали рядом с вазой с искусственными цветами.

– Вот это я называю оказаться в нужное время в нужном месте, – сказал Том. – Я как раз собирался запустить жесткий диск.

Эльза скривилась. И оттого, что произошла путаница в их обязанностях, и оттого, что она знала, насколько беспомощен был Том во всем, что касалось компьютерных технологий. Для него это была полная абракадабра; он обладал разве что самыми зачаточными знаниями.

– Тогда действительно хорошо, что я здесь, – сказала она, выпустила его руки из своих и повернулась к кабинету. – Я могу показать тебе розетку в стене, куда нужно включить компьютер, и дырочку в компьютере, куда нужно всунуть проводок.

– Ха-ха-ха.

Том всмотрелся в лицо Эльзы. Все та же кипучая энергия и непосредственность, грация женщины, которая любит себя и которой, если можно так выразиться, комфортно находиться в своем собственном теле. Эта неожиданная встреча встряхнула его, вывела из состояния уныния, не отпускавшего уже много дней.

– Когда ты сюда приехала? – спросил он.

Она взглянула в окно. В правом ухе Эльзы было три сережки, а в левом – только одна.

– Вчера? – как будто сомневаясь, ответила она.

– Видимо, когда-то тебе придется заглянуть на станцию?

Она кивнула:

– Конечно. Завтра. У меня уже назначена встреча. Амелия хочет, чтобы я просмотрела имейлы мистера Уоллингера. – Она произносила «Уоллингер» как два отдельных слова: «Уолл» и какое-то скандинавское «Инга», и Том невольно улыбнулся. – Я что, перепутала фамилию, Том Келл? Уоллингер, ведь так?

– Все абсолютно верно. Дело в том, как ты ее произносишь.

До чего приятно было снова слушать музыку ее голоса – с легкой ноткой озорства.

– Ладно. Итак, я просматриваю компьютеры этого парня, а потом забираю телефоны и, возможно, хард-диски в Рим для изучения.

– Телефоны? – Вслед за Эльзой Том прошел в кабинет и теперь смотрел, как она включала компьютер Пола.

– Ну конечно. У него было два сотовых в Анкаре. Одна из сим-карт, из его личного телефона, была найдена в самолете.

Том не смог скрыть изумления.

– Что?

– Ты этого не знал? – Эльза прищурилась. Или не поняла выражения, или удивилась, что Том настолько не в теме.

– Я тут участвую в игре «Ты все узнаешь на месте». Амелия прислала меня сюда всего несколько дней назад.

Во время прошлой операции, когда они работали вместе, Том рассказал ей о том, какую роль он сыграл в деле Яссина Гарани. Она знала, что в МИ-6 его выставили как негодяя и злодея, но ясно дала понять, что не считает его виновным. С тех пор Том питал к Эльзе особую нежность, потому что даже Клэр тогда поверила ему не до конца.

– А ты едешь в Стамбул? – спросила Эльза.

– Как только разберусь с американцами. А ты?

– Думаю, что да. Наверное. У Пола Уоллингера ведь там дом? И конечно, там есть станция. – Том кивнул. – А там, где есть станция, есть и компьютеры для Эльзы Кассани.

Из колонок на письменном столе раздалась короткая цифровая мелодия. Эльза настучала что-то на клавиатуре, и только тут Том заметил, что на пальце у нее кольцо.

– Ты помолвлена? – спросил он и сам поразился своему смятению.

– Я замужем! – весело ответила она и подняла вверх руку с кольцом, чтобы ему было лучше видно. Как будто он мог порадоваться этому так же, как она. Но почему, в самом деле, он не рад? Неужели стал таким циничным и черствым? Закостенелым противником брака? Одна только мысль о том, что такая живая, очаровательная девушка, как Эльза Кассани, вышла замуж, наполняла его ужасом. Нет, это неверие и упадничество, укорил себя Том. Так нельзя. Вполне вероятно – да нет, непременно – Эльза будет счастлива со своим мужем. Как и многие, многие другие.

– И кто же счастливчик?

– Он немец. Музыкант.