Холодная рука в моей руке

– Давайте действуйте! – рявкнул ведущий тоном сержанта, натаскивающего новобранца. – Наносите удар.

И тут произошло нечто невероятное.

Доброволец, сотрясаясь всем телом, вонзил меч в девушку, распростертую в кресле. Так как он закрывал ее от меня, я не видел, куда вонзился меч; но, полагаю, он вошел глубоко, так как клинок исчез почти полностью. Как ни странно, звук, произведенный мечом, показался мне хорошо знакомым. Мы все прекрасно знаем, что мечом можно проткнуть человека насквозь, и, хотя прежде я не видел ничего подобного, у меня не было никаких сомнений – сейчас произошло именно это. Повторяю, звук, произведенный мечом, рассекающим плоть, оказался в точности таким, как я ожидал. Несмотря на шипение лампы, слышался он чрезвычайно отчетливо. Этот звук был продолжителен и ужасен.

Я почувствовал, как все зрители одновременно затаили дыхание и одновременно выдохнули. То, что происходило на сцене, я по-прежнему видел плохо.

– Вытаскивайте! – распорядился моряк, властно, точно разговаривал с дебилом, но при этом совершенно спокойно. Он все так же стоял вполоборота к добровольцу и смотрел на зрителей; вид у него был невозмутимый, как у человека, который занимается привычным делом.

Доброволец по-прежнему загораживал от меня девушку, но я смог разглядеть, что он вытащил меч и теперь стоит, опираясь клинком на помост. Крови не было видно. Наверняка все это какое-то надувательство, решил я; меня одурачили, как ребенка. Фокус, и ничего больше.

– Если хотите, можете ее поцеловать, – позволил моряк. – За это вы тоже заплатили.

Парень воспользовался разрешением, в этом не было сомнений, хотя я видел только его спину. Сжимая рукоять меча, он наклонился вперед. Полагаю, то был долгий нежный поцелуй, а вовсе не формальное чмоканье, которым обычно отделываются на публике; впрочем, на этот раз я ничего не слышал.

Но хотя поцелуй длился невероятно долго, моряк и не думал торопить добровольца; по непонятным причинам зрители воздержались от свиста и насмешливых выкриков; наконец парень медленно выпрямился.

– Будьте добры, верните меч на место, – с саркастической любезностью изрек моряк.

Доброволец подошел к лакированному столику, на котором были сложены мечи, и с неуклюжей осторожностью положил на него оружие.

Наконец-то я разглядел девушку. Она сидела неподвижно, прижав руки к левому боку, куда, вероятно, вонзился меч. Ничего похожего на кровь я не увидел, впрочем, при таком тусклом освещении ее можно было и не заметить. Но самое странное обстоятельство заключалось в том, что девушка, чьи глаза были широко открыты, а на губах играла улыбка, выглядела сейчас не только счастливой, но и красивой, несмотря на зеленую пудру, которая так испортила первое впечатление.

Доброволец, возвращаясь на свое место, прошел мимо меня. Хотя шатер был почти пуст, он уселся в точности там, где сидел прежде. Я не преминул рассмотреть его получше. Как и прежде, вид у него был самый заурядный.

– Следующий! – гаркнул шоумен, вновь превращаясь в сержанта.

На этот раз долго ждать не пришлось. Трое зрителей встали одновременно, и ведущему пришлось выбирать.

– Давайте вы! – изрек он, указав толстым пальцем в центр шатра.

Выбор пал на пожилого мужчину, дородного и лысого. Он был в темном костюме, что делало его наружность весьма респектабельной, и походил на удалившегося на покой начальника вокзала или же инспектора по электроснабжению. При ходьбе он слегка прихрамывал, и мне пришло в голову, что это, вероятно, связано с его бывшей работой.

События разворачивались в точности так же, как и в предыдущий раз, с тем лишь исключением, что второй участник оказался решительнее и не нуждался в понуканиях. Это относилось и к поцелую, который длился так же долго, как и у первого участника; но, возможно, на этот раз в нем было нечто отцовское. Когда толстяк отошел в сторону, я увидел, что девушка обеими руками держится за середину живота. Смотреть на это было мучительно.

Потом настала очередь третьего. Когда он вернулся на свое место, руки девушки зажимали горло.

Четвертый участник, простоватого вида парень в матерчатой кепке (которую он и не подумал снять, поднявшись на сцену) и спортивной куртке, такой же грязной и потрепанной, как шатер, в котором все мы находились, вонзил меч девушке в левое бедро, обтянутое чулком в сеточку. Когда он спустился, она держалась за ногу, но вид у нее был такой довольный, словно ей доставили великое наслаждение. И по-прежнему нигде ни капли крови.

Я сам не мог понять, хочу ли я видеть все подробности. Я был слишком ошарашен, чтобы разбираться в собственных желаниях.

Впрочем, разбираться в них не было ни малейшего смысла, так как я все равно не осмелился бы встать и пересесть на другое место, откуда открывался лучший обзор. Казалось, стоит мне пошевелиться, это сразу привлечет внимание ведущего, и он вызовет меня на сцену. А я был твердо уверен лишь в одном – что бы там ни происходило в действительности, участвовать в этом у меня нет ни малейшего желания. Возможно, это был фокус, возможно, нечто другое, совершенно для меня непостижимое; так или иначе, я не хотел, чтобы меня в это втягивали.

Но я осознавал: если я здесь останусь, рано или поздно наступит мой черед.

Однако пятым участником, вызванным на сцену, оказался не я. То был высокий, тощий, абсолютно черный негр. До сих пор я его не замечал. Несмотря на свою худобу, он вонзил меч с силой, которую принято ожидать от негра, и, выдернув, с грохотом швырнул оружие на сцену; до него никто так не поступал. Когда дошло до поцелуя, он приподнял девушку с шезлонга, заставив встать на ноги. Отойдя, задел ногой валявшийся на сцене меч, помедлил, пожирая девушку взглядом, и аккуратно положил оружие на столик.

Девушка по-прежнему стояла. Возможно, сейчас негр попытается поцеловать ее во второй раз, пронеслось у меня в голове. Однако он этого не сделал. Как видно, у этого немыслимого шоу – если только это было шоу – имелись свои правила, о которых были осведомлены все участники. Все они вели себя так, словно были здесь завсегдатаями.

Вновь опустившись в свой ветхий шезлонг, девушка устремила взгляд на меня. Я не мог определить, какого цвета у нее глаза, однако точно знал, что у меня от их взгляда сжимается сердце. Никогда прежде оно так не сжималось; как я уже сказал, в ту пору я был до крайности наивен и неопытен. Жуткая зеленая пудра не имела никакого значения. Все, что только что здесь произошло, не имело никакого значения. Я хотел эту девушку так, как никогда ничего не хотел. Не подумайте, что я вожделел исключительно ее тела. Подобные желания пришли ко мне позднее, с возрастом. Но в тот памятный момент я хотел любить ее, ласкать ее, холить и лелеять; в общем, делать все те прекрасные вещи, о которых мы мечтаем, пока не приходит время понять, что всем этим чудным мечтам не суждено воплотиться в реальности.

Но, справедливости ради, следует отметить, что у меня не было ни малейшего желания занять место в очереди.

Более того, этого мне хотелось меньше всего на свете. Однако же существовал один шанс из трех, что следующим на сцене окажусь именно я. Испустив глубокий вздох, я попытался пробраться к выходу. Не буду кривить душой и утверждать, что это было трудно. Я сидел в задней части шатра, и никто не пытался меня остановить. Парень у входа, завидев меня, молча разинул рот, как рыба. Как видно, он привык к тому, что некоторые слабонервные зрители покидают шоу, не дождавшись окончания. Когда я встал, мне показалось, что хамоватый моряк собирается меня окликнуть, но, разумеется, все это была лишь игра моего воображения. Скорее всего, ни он, ни кто-либо другой не обратил на мое бегство ни малейшего внимания. Как правило, посетители подобных представлений предпочитают вести себя так, словно они невидимы, и все, кто находится вокруг, соответственно, невидимы тоже. Я слегка запутался в грязном брезентовом пологе у входа, но парень в зеленом свитере и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Вырвавшись на свободу, я оказался на ярмарке, по-прежнему почти пустынной. Карусель все еще испускала мелодичный звон, бессильный привлечь клиентов, но приятный. Вернувшись в свою ужасную комнату, я заперся на ключ.

По обыкновению, всю ночь в доме стоял шум и гам. Могу утверждать это с уверенностью, так как не сомкнул глаз. Впрочем, в ту ночь я не заснул бы, даже оказавшись в лучшем номере отеля «Хилтон», на шелковых простынях роскошной кровати. Зеленолицая девушка из шатра вошла в мою плоть и кровь, как и невероятное шоу, в котором она участвовала. Думаю, не будет преувеличением сказать: то, что я испытал в тот вечер, изменило траекторию моей жизни. Сна меня лишили отнюдь не вопли, доносившиеся из соседних комнат, не разборки и драки, то и дело вспыхивавшие на лестнице, и не постоянное бурчание унитаза – несомненно, самого шумного унитаза в Мидленде, и к тому же требующего, чтобы для каждого смыва ручку дернули несколько раз. В ту ночь я осознал одну важную вещь: зачастую мы не имеем даже отдаленного понятия о своих истинных желаниях или же упускаем их из виду. Еще более важное обстоятельство состоит в том, что наши истинные желания несовместимы с реальной жизнью или же совместимы с ней чрезвычайно редко. В большинстве своем люди постигают эту истину весьма медленно и никогда не принимают ее до конца. На меня озарение снизошло сразу.

Но, возможно, не полностью, ибо еще многому суждено было случиться.

На следующий день мне предстояло сделать несколько деловых визитов, но задолго до того, как настало время первого из них, я оказался на маленькой, жалкой, пустынной ярмарке. Завтрак я пропустил – впрочем, завтраки в излюбленных меблированных комнатах дяди Элайаса были крайне скудны, и оставалось лишь удивляться, что на них собирается такая пропасть народу. У меня всегда возникал вопрос, где все эти люди прятались ночью. Что касается ярмарки, сам не знаю, зачем я туда потащился и что ожидал там увидеть. Честно говоря, я вообще не был уверен, что она существует не только в моем воображении.

Однако ярмарка существовала. При свете дня она выглядела еще более жалкой, печальной и обреченной, чем вечером. Погода стояла прекрасная, но здесь, в квартале пустующих домов и заброшенных фабрик, люди встречались редко. Ярмарка была совершенно пуста, что меня удивило. Я ожидал, что работники ярмарки ночуют здесь же, и лишь теперь осознал, что для ночлега здесь совершенно нет места. Как видно, все, кто здесь работал, подобно обычным людям, ночевали дома, в своих постелях. Участок окружала проволочная изгородь, которая, по мысли владельцев, должна была преградить доступ на ярмарку пьяницам и бродягам. Однако изгородь была не слишком высока, и, оглядевшись вокруг, я обнаружил в ней изрядную дыру, которую местная ребятня проделала ради забавы или же от нечего делать. Без труда протиснувшись в это отверстие, я направился прямиком к грязному шатру в дальнем углу ярмарки и, подойдя, попытался отдернуть полог у входа.

Однако выяснилось, что полог крепко привязан в нескольких местах, причем изнутри. Не представляю, как человек, завязавший полог так крепко, выбрался из шатра, закончив работу; то был один из маленьких фокусов, на которые способны работники ярмарок. Заглянуть внутрь не представлялось возможным, разве что проделав в брезенте дыру при помощи перочинного ножа. Я уже почти решился на эту чрезвычайную меру, когда за моей спиной раздался голос:

– Что вам здесь нужно?

Обернувшись, я увидел крошечного старичка. Удивительно, что подошел он совершенно неслышно, хотя земля вокруг была жесткой и ухабистой. Ростом старик был чуть выше карлика, кожа коричневая, как конский каштан, на голове – ни единого волоска.

– Мне хотелось узнать, что там внутри, – проблеял я.

– Огромнейший питон длиной в две мили, который не платит за аренду, – изрек старикан.

– Вот как? – спросил я. – И у него есть поклонники?


– Есть, но все они – люди несовременные. Отставшие от моды. И ни одной женщины. Женщины не любят больших змей. Но в наши дни именно у женщин есть все: деньги, власть, слава. Вы вторглись в чужие владения, – добавил старик совсем другим тоном.

– Простите, старина, – вздохнул я. – В такое прекрасное утро трудно сдерживать свои желания.

– Я работаю здесь сторожем, – сообщил старый сморчок. – А прежде тоже держал змей. Только маленьких. У меня их было несколько дюжин. Они ползали по мне, одна ядовитей другой, глазки поблескивают, чешуйки переливаются, каждая то высунет язычок, то спрячет опять. Туда-сюда, туда-сюда. В конце концов мой номер перестал пользоваться спросом. Все на этом свете имеет начало и конец. Но мне нравятся ярмарки вроде этой. Поэтому я устроился сторожем. Пока эта ярмарка не сдохла. Пока все мы не сдохли. Надо двигаться. Двигаться. Двигаться.

Я медлил в нерешительности.

– Эта огромная змея, о которой вы говорили, – неуверенно начал я, – этот питон…

Но старик резко меня перебил.

– Больше я не скажу ни слова, понятно? – завизжал он. – Во всяком случае, типу вроде вас. Убирайтесь отсюда, да поживее! Или я позвоню полицейскому констеблю. К вашему сведению, мы с ним работаем в одной связке. И не даем спуску нарушителям. Вы, как я вижу, не знаете, какое это серьезное нарушение – вторгнуться в чужие владения. Убирайтесь немедленно, или я основательно испорчу вам жизнь.

Старый сморчок едва не набросился на меня с кулаками, хотя его коричневая макушка (кстати говоря, лысина у него не блестела, напротив, была тусклой и шершавой, словно у него были проблемы с кожей) едва доставала мне до пояса. Несомненно, передо мной был псих.

Проявив благоразумие, я не стал с ним связываться и ушел. Даже не спросил старика, в какое время начнется представление сегодня вечером, если оно вообще состоится. В глубине души я не был уверен, что у меня возникнет желание сюда вернуться.

Пора было отправляться на деловые встречи. Я провел бессонную ночь, со вчерашнего вечера, когда я выпил чашку чая, у меня маковой росинки во рту не было, и голова моя кружилась, как волчок. Тем не менее не скажу, что делами я занимался хуже, чем обычно. В тот день мне казалось, будто бы я ничего не соображаю, но теперь я понимаю: это было не так. За время, прошедшее с тех пор, у меня была возможность осознать, что наши личные драмы мало что меняют в способах нашего общения с окружающим миром; что касается еды и сна, их отсутствие начинает сказываться, только если обходиться без них как минимум неделю.

Итак, я решал деловые вопросы, действуя более или менее обычным образом (хотя, нужно сказать, в отношении моей работы принцип «обычным образом» работает далеко не всегда): мысли мои при этом упорно крутились вокруг событий вчерашнего вечера. Наступило время обеда. Я собирался перекусить в кафе, в котором пил чай вчера вечером, но, неожиданно для самого себя, оказался совсем в другой, совершенно мне незнакомой части города. Чувствуя, что голова у меня кружится от голода, зашел в первое кафе, которое мне повстречалось.

Хотите верьте, хотите нет, но там, в самой середине зала, за пластиковым столиком сидела вчерашняя девушка из шатра, а рядом с ней – моряк-шоумен, сегодня еще более походивший на бывшего боксера.

У меня не было ни малейших оснований рассчитывать, что я когда-нибудь увижу эту девушку вновь. В жизни, полагал я, подобные вещи не случаются. Конечно, вечером я мог снова отправиться на это чудовищное шоу, но, полагаю, поразмыслив хорошенько над всеми возможными последствиями, я отказался бы от подобного шага.

Девушка стерла с лица зеленую пудру, одета она была теперь в черный жакет, черную юбку и белую блузку – наряд, который выглядел на ней слишком старомодным, на ногах – вчерашние чулки в сетку. Ее спутник был одет в точности так, как вчера, за исключением обуви – грязные сандалии уступили место тяжелым ботинкам, облепленным грязью так густо, словно он только что гулял по полям.

Несмотря на обеденное время, кафе пустовало, из дюжины столиков занят был только один – тот, за которым сидела эта парочка. Голова у меня закружилась так, что я едва не потерял сознание.

Но не успел. Мужик в синем свитере меня узнал. Он встал и протянул ко мне толстую ручищу.

– Идите сюда, к нам.

Девушка тоже встала и сделала приглашающий жест.

Мне оставалось лишь подойти к их столику.

Мужчина предупредительно отодвинул для меня стул (все стулья в этом кафе были выкрашены в различные яркие цвета и обтянуты новой искусственной кожей). Девушка дожидалась стоя, пока я сяду, и лишь после этого села сама.

– Жаль, что вчера вы пропустили конец шоу, – сказал мужчина.

– Мне нужно было срочно вернуться в свои меблированные комнаты, – принялся я торопливо оправдываться. – В этом городе я новичок.

– Да, осваиваться в новом городе нелегко, – изрек мужчина. – Что будете заказывать?

Он держался так, словно мы с ним были закадычными друзьями, каковыми мы, вне всякого сомнения, не являлись. Я медлил в нерешительности.

– Чай или кофе?

– Чай, пожалуйста, – попросил я.

– Принеси чашку чая, Берт, – крикнул мужчина. Я заметил, что и он, и девушка пьют кофе, но выглядел он не слишком аппетитно, да и вообще я не большой любитель этого напитка.

– Мне бы хотелось что-нибудь съесть, – сказал я официантке, принесшей чай. – Спасибо, – повернулся я к шоумену.

– У нас есть сэндвичи с ветчиной, соленой говядиной и мясным рулетом. Пироги с мясом. Сосиски, – сообщила официантка. На левом нижнем веке у нее вспух жуткого вида ячмень.

– Пожалуй, я съел бы кусок пирога, – сказал я. Через некоторое время официантка принесла тарелку с пирогом, листочками салата и бутылочкой соуса. Я рассчитывал съесть что-нибудь горячее, но пирог таковым отнюдь не был.

– Сегодня вечером приходите снова, – пригласил мужчина.

– Не уверен, что смогу.

Руки у меня так тряслись, что я боялся расплескать чай; о том, как справиться с холодным пирогом, я боялся даже думать.

– Сегодня вечером вы можете прийти бесплатно. За счет заведения. Ведь вчера очередь до вас так и не дошла.

Тут девушка, которая до сей поры предоставляла право вести разговор мужчине, наградила меня нежной интимной улыбкой, словно между нами существовали какие-то особые отношения. Верхние пуговички ее белой блузки были расстегнуты, я мог увидеть больше, чем мне следовало видеть, – впрочем, в наши дни представления о том, что можно и что нельзя видеть мужчине, существенно отличаются от прежних. Даже без зеленой пудры девушка казалась очень бледной, а тело ее, судя по тому, что мне удалось увидеть, было таким же белым, как блузка. Я наконец смог разглядеть, какого цвета у нее глаза. Зеленые. Каким-то образом я знал об этом и раньше.

– В любом случае, – продолжал мужчина, – дела у нас идут так хреново, что один бесплатный зритель ничего не изменит.

Девушка метнула на него удивленный взгляд, словно недоумевая, зачем он пустился в подобные откровенности, потом вновь посмотрела на меня и произнесла: