Хоккенхаймская ведьма
Часть 6 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Долго вдову не спрашивайте, — добавил отец Иона, — намучилась женщина, пусть сегодня дома ночует.
— Хорошо, святые отцы, — Волков поклонился.
— А раз дел у нас больше пока нет, так мы и в трактире посидим, там нам поприятнее будет, — сказал отец Николас, — а вы тут сами сыск ведите, как всех выявите, так и нас позовёте, да только не затягивайте, нам ещё шесть городов объехать нужно.
Волков опять поклонился, и монахи с шумом стали вылезать из-за столов, отодвигая лавки.
Кавалер понял, что теперь всё дело будет делать он. И, честно говоря, это его устроило. Он один, по-хозяйски, расположился за огромным столом. Осмотрел всех, кто остался, и начал сразу по делу:
— Женщина, говори, были у тебя мужи, что ходили к тебе от своих жён?
Эта глупая баба стала столбом, только по сторонам глазела. Косилась то на писарей, то на Сыча с его помощниками и молчала.
— Отвечай, дура, — пхнул её в спину Сыч, — господин спрашивают.
Всё и так было ясно, нужно было только имя его узнать, и Волков настоял:
— Говори, не тяни время, кто был у тебя? Имя его скажи.
Женщина мялась, не хотела говорить.
— Не хочешь говорить? — начинал раздражаться кавалер. — Палач, раздевай её. Не желает говорить по-хорошему, так на дыбе заговорит.
— Нет, нет, господин, не надо, — сразу затараторила вдова, — ходил ко мне Рудольф Липке, подмастерье кузнеца.
Кавалер глянул на монаха-писца, тот всё записывал и он продолжил:
— Он женат?
— Нет, — отвечала вдова, краснея.
— Почему? Он убог?
— Нет, господин, — она опять замолчала. Стала шмыгать носом.
— Чёртова баба, — заорал Волков, врезал кулаком по столу, — из тебя каждое слово тащить? Говори, или велю Сычу тебя на дыбу вешать.
— Он не женат, потому как молод, ему семнадцать лет, — захныкала женщина.
— Может, еще кто ходил к тебе? — спросил кавалер.
— Ходили, — тихо отвечала женщина, смотря в пол.
— Громче, говори, — опять ткнул её Сыч, — господин и писари должны слышать.
— Да ходили ко мне мужчины.
— Мужчины? — Волков смотрел на неё с любопытством. — И сколько их было?
— Ханс Раубе, столяр, — начала перечислять женщина. — Иоганн Раубе, тоже столяр.
— Сын его, что ли? — уточнил кавалер с ещё большим любопытством.
— Брат.
— Они женаты?
— Да, господин, — кивала вдова.
— Дальше.
— Стефан Роненграуф, возничий.
— Женат?
— Женат, господин.
— Ещё кто?
— Вилли Кройсбахер. У него большая коровья ферма.
— Женат?
— Женат, господин.
— Ишь ты, — тихо говорил Брюнхвальд за спиной у Волкова, — а я всё думал, почему такая пригожая женщина и не за мужем.
— Брала ли ты мзду с мужей за то, что давала им? — продолжал допрос кавалер.
— Ну как… Я-то не просила ничего, они сами предлагали.
— Сколько брала.
— Деньгами я не брала, — женщина краснела и от стыда переводила дух, словно бежала долго.
— Ну, два года назад, Ханс и Иоганн Раубе чинили мне крышу, ну, денег у меня только за половину работы было, я обещала им отдать попозже, а они мне предложили рассчитаться по-другому…
— И ты согласилась?
— Согласилась, господин. Денег-то всегда не хватает.
— И всё? Они больше к тебе не ходили?
— Ходили господин, — опять краснела вдова, — то забор надо поправить, то фундамент под чан новый поставить. У меня сыроварня, господин, там всегда работа есть для мужских рук.
— И не только для рук, — язвил Брюнхвальд.
— А с остальных тоже имела прибыток какой?
— Ну, Стефан, он, если в Вильбург ехал, так мои сыры вёз бесплатно, сколько мог взять, — говорила женщина.
— А этот, как его… Фермер, что тебе бесплатно делал?
— Иногда своего молока у меня не хватала, он мне возил, ну, и корма для моих коров помогал заготавливать бесплатно. То есть без денег.
— Так, ну а этот, семнадцатилетний, что он для тебя делал? — продолжал Волков.
Вдова стала совсем пунцовой, стояла, теребила передник:
— Рудольф мне ничего не делал.
— Ясно, этот значит, был для души, а остальные для дела, — сказал кавалер. — Писарь, ты записал имена её хахалей?
Монах писарь положил перед ним лист бумаги. Не заглядывая в него, Волков передал лист Брюнхвальду:
— Карл, берите всех вместе с их бабами.
Брюнхвальд забрал письмо, пошёл к выходу, а вдова вдруг зарыдала.
— Чего, чего ты воешь, дура? — ласково говорил ей кавалер.
— А что вы с ними делать будете? — сквозь слёзы спрашивала она.
— Да ничего, выясню, кто навет на тебя написал.
— Господин, не надо никого наказывать, я их прощаю.
— Прощает она, — кавалер невесело усмехнулся, ему через неделю нужно будет жалование людям Брюнхвальда платить, и уж они его не простят, да за постой в таверне, деньги нужны, монахи то жрут, как не в себя, он вздохнул и сказал, — навет есть большой грех и преступление. Клеветников надобно покарать!
— Смертью? — ужаснулась женщина.
— Это решит Трибунал Святой Инквизиции, — отвечал Волков.
Смерть их была совсем не нужна ни ему, ни Трибуналу, им нужны были деньги.
Первой солдаты Брюнхвальда приволокли жену фермера. Бабищу в семь добрых пудов веса. Видно, по улице её тащить пришлось, была она без чепца и вся в грязи и при этом выла не женским голосом, басом:
— За что, господи, за что меня-то?
Солдаты, видно, с ней намаялись, кинули её на пол, а один пнул её в бок сапогом немилосердно.
Баба продолжая выть громогласно, повторяя своё: «Меня за что?» Озиралась вокруг, пока не увидела вдову. Тут, видно, она нашла виновницу своих бед, с трудом поднялась с пола, вся юбка в грязи, к коленям липнет, и пошла, огромная и завывающая, к женщине, тянула к ней руку:
— Ты, шлюха, ты… Из-за тебя я тут, блудница.
Она даже кинулась на перепуганную до смерти вдову, да налетела на кулак Сыча. А Сыч бить был мастак. Повалилась бабища на пол, лежала, морду рукой закрыла и выла.
— Хорошо, святые отцы, — Волков поклонился.
— А раз дел у нас больше пока нет, так мы и в трактире посидим, там нам поприятнее будет, — сказал отец Николас, — а вы тут сами сыск ведите, как всех выявите, так и нас позовёте, да только не затягивайте, нам ещё шесть городов объехать нужно.
Волков опять поклонился, и монахи с шумом стали вылезать из-за столов, отодвигая лавки.
Кавалер понял, что теперь всё дело будет делать он. И, честно говоря, это его устроило. Он один, по-хозяйски, расположился за огромным столом. Осмотрел всех, кто остался, и начал сразу по делу:
— Женщина, говори, были у тебя мужи, что ходили к тебе от своих жён?
Эта глупая баба стала столбом, только по сторонам глазела. Косилась то на писарей, то на Сыча с его помощниками и молчала.
— Отвечай, дура, — пхнул её в спину Сыч, — господин спрашивают.
Всё и так было ясно, нужно было только имя его узнать, и Волков настоял:
— Говори, не тяни время, кто был у тебя? Имя его скажи.
Женщина мялась, не хотела говорить.
— Не хочешь говорить? — начинал раздражаться кавалер. — Палач, раздевай её. Не желает говорить по-хорошему, так на дыбе заговорит.
— Нет, нет, господин, не надо, — сразу затараторила вдова, — ходил ко мне Рудольф Липке, подмастерье кузнеца.
Кавалер глянул на монаха-писца, тот всё записывал и он продолжил:
— Он женат?
— Нет, — отвечала вдова, краснея.
— Почему? Он убог?
— Нет, господин, — она опять замолчала. Стала шмыгать носом.
— Чёртова баба, — заорал Волков, врезал кулаком по столу, — из тебя каждое слово тащить? Говори, или велю Сычу тебя на дыбу вешать.
— Он не женат, потому как молод, ему семнадцать лет, — захныкала женщина.
— Может, еще кто ходил к тебе? — спросил кавалер.
— Ходили, — тихо отвечала женщина, смотря в пол.
— Громче, говори, — опять ткнул её Сыч, — господин и писари должны слышать.
— Да ходили ко мне мужчины.
— Мужчины? — Волков смотрел на неё с любопытством. — И сколько их было?
— Ханс Раубе, столяр, — начала перечислять женщина. — Иоганн Раубе, тоже столяр.
— Сын его, что ли? — уточнил кавалер с ещё большим любопытством.
— Брат.
— Они женаты?
— Да, господин, — кивала вдова.
— Дальше.
— Стефан Роненграуф, возничий.
— Женат?
— Женат, господин.
— Ещё кто?
— Вилли Кройсбахер. У него большая коровья ферма.
— Женат?
— Женат, господин.
— Ишь ты, — тихо говорил Брюнхвальд за спиной у Волкова, — а я всё думал, почему такая пригожая женщина и не за мужем.
— Брала ли ты мзду с мужей за то, что давала им? — продолжал допрос кавалер.
— Ну как… Я-то не просила ничего, они сами предлагали.
— Сколько брала.
— Деньгами я не брала, — женщина краснела и от стыда переводила дух, словно бежала долго.
— Ну, два года назад, Ханс и Иоганн Раубе чинили мне крышу, ну, денег у меня только за половину работы было, я обещала им отдать попозже, а они мне предложили рассчитаться по-другому…
— И ты согласилась?
— Согласилась, господин. Денег-то всегда не хватает.
— И всё? Они больше к тебе не ходили?
— Ходили господин, — опять краснела вдова, — то забор надо поправить, то фундамент под чан новый поставить. У меня сыроварня, господин, там всегда работа есть для мужских рук.
— И не только для рук, — язвил Брюнхвальд.
— А с остальных тоже имела прибыток какой?
— Ну, Стефан, он, если в Вильбург ехал, так мои сыры вёз бесплатно, сколько мог взять, — говорила женщина.
— А этот, как его… Фермер, что тебе бесплатно делал?
— Иногда своего молока у меня не хватала, он мне возил, ну, и корма для моих коров помогал заготавливать бесплатно. То есть без денег.
— Так, ну а этот, семнадцатилетний, что он для тебя делал? — продолжал Волков.
Вдова стала совсем пунцовой, стояла, теребила передник:
— Рудольф мне ничего не делал.
— Ясно, этот значит, был для души, а остальные для дела, — сказал кавалер. — Писарь, ты записал имена её хахалей?
Монах писарь положил перед ним лист бумаги. Не заглядывая в него, Волков передал лист Брюнхвальду:
— Карл, берите всех вместе с их бабами.
Брюнхвальд забрал письмо, пошёл к выходу, а вдова вдруг зарыдала.
— Чего, чего ты воешь, дура? — ласково говорил ей кавалер.
— А что вы с ними делать будете? — сквозь слёзы спрашивала она.
— Да ничего, выясню, кто навет на тебя написал.
— Господин, не надо никого наказывать, я их прощаю.
— Прощает она, — кавалер невесело усмехнулся, ему через неделю нужно будет жалование людям Брюнхвальда платить, и уж они его не простят, да за постой в таверне, деньги нужны, монахи то жрут, как не в себя, он вздохнул и сказал, — навет есть большой грех и преступление. Клеветников надобно покарать!
— Смертью? — ужаснулась женщина.
— Это решит Трибунал Святой Инквизиции, — отвечал Волков.
Смерть их была совсем не нужна ни ему, ни Трибуналу, им нужны были деньги.
Первой солдаты Брюнхвальда приволокли жену фермера. Бабищу в семь добрых пудов веса. Видно, по улице её тащить пришлось, была она без чепца и вся в грязи и при этом выла не женским голосом, басом:
— За что, господи, за что меня-то?
Солдаты, видно, с ней намаялись, кинули её на пол, а один пнул её в бок сапогом немилосердно.
Баба продолжая выть громогласно, повторяя своё: «Меня за что?» Озиралась вокруг, пока не увидела вдову. Тут, видно, она нашла виновницу своих бед, с трудом поднялась с пола, вся юбка в грязи, к коленям липнет, и пошла, огромная и завывающая, к женщине, тянула к ней руку:
— Ты, шлюха, ты… Из-за тебя я тут, блудница.
Она даже кинулась на перепуганную до смерти вдову, да налетела на кулак Сыча. А Сыч бить был мастак. Повалилась бабища на пол, лежала, морду рукой закрыла и выла.