Хиллсайдский душитель. История Кеннета Бьянки
Часть 25 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, в Глендейле.
– Ладно, значит, вы сами заехали за ней, но Анджело тоже там был?
– Да, он ждал в машине.
– И когда девушка его увидела, что… что она сказала?
– Я не могу разобраться… здесь… что-то здесь не так. Не понимаю, во-первых, почему она пошла со мной, а во-вторых, почему ничего не сказала, когда увидела Анджело. Не могу вспомнить, о чем мы говорили… Когда она села в машину, мы тут же поехали к Анджело и… она вошла, и когда она вошла… Я схватил ее за одну руку, Анджело за другую, мы подвели ее к… к креслу, велели молчать, заткнули ей рот кляпом и завязали глаза.
– На нее… на нее надели наручники в машине?
– Нет, наручники не надевали… пока не пришли к Анджело.
Поговорили о других жертвах, потом все же вернулись к Уэклер и нечеловеческим мучениям, которые ей пришлось вынести.
– Мне говорили, что… поначалу полиция ничего не понимала, поэтому я решил, что мне надо как следует постараться вспомнить, – сказал Бьянки. – У девушки нашли следы от иглы. Это было… это было отступление. А на самом деле у Анджело появилась мысль не задушить ее, а убить как-то иначе. Он откуда-то притащил иглу… шприц. И…
– Что было в шприце?
– Анджело… Кажется, он говорил… Его мать тогда лежала в больнице; наверное, он стащил его из больницы. Я вообще понятия не имел, чем его наполнили… Я просто видел внутри какую-то жидкость и…
– Не подействовало?
– Нет.
– Ладно, это объясняет, откуда взялись следы от уколов.
– И еще мне кажется… Я не уверен… не могу сказать в точности, кто… но кажется, именно эта девушка умерла не от удушения. Ее не… не задушили. Она умерла от отравления газом.
– Как? Почему? Как это случилось?
– О боже, надо рассказывать? Ее… ее перенесли на кухню и положили на пол, на голову надели пакет и… от недавно установленной плиты, еще не полностью установленной, отсоединили шланг, сунули его в пакет и пустили газ. На шее могли остаться следы, потому что пакет сверху обмотали проводом и для надежности затянули.
– Сколько же потребовалось времени, то есть…
– Я не…
– Несколько часов?
– Прошло довольно много, возможно… возможно, час, полтора.
Жуткие подробности перемежались воспоминаниями о жизни с Келли Бойд: Бьянки рассказывал, как играл с Шоном, кормил его, гулял с ним по улицам Беллингхема, занимался всем тем, чем отец занимается с подрастающим малышом. Кен поведал и о своих отношениях с Келли: как они ходили в кино, в гости, проводили вечера с ее родными. Он вышел из себя только раз, когда говорил о венерическом заболевании и изнасиловании, которые она пыталась от него утаить.
Искренняя нежность в голосе Кена, когда он вспоминал о своей обычной жизни, усугубляла ужасы, с которыми пришлось столкнуться полиции. Этот человек был чьим-то мужем, чьим-то отцом. И он же временами впадал в такую ярость, что отнимал жизнь у других людей. Он мог выйти вечером из дому, изнасиловать и задушить женщину, а потом вернуться к Келли таким же ласковым и нежным, как всегда.
Перечисление подробностей лос-анджелесских убийств продолжалось. Перед полицейскими разворачивалась повесть о страхе, насилии и бесчеловечной жестокости. Теперь детективы, которые месяцами выслеживали Бьянки и видели тела погибших женщин, еще больше ненавидели человека, обвиняемого в убийствах. Им приходилось выслушивать такие заявления:
– Когда она умерла, тело осталось валяться. Привели другую девочку с завязанными глазами, она спросила, где ее подруга. Ей сказали, что она скоро с ней увидится.
– Что касается убийств, то никакой подготовки не было. Просто я заходил к нему и говорил: давай поедем попробуем кого-нибудь подцепить, а он: ладно, давай; шел собираться, менял рубашку, и мы ехали.
– На Миллер надели наручники, как только она села в машину на заднее сиденье.
– Старался… пока Анджело… пока Анджело, ну, знаете, не занялся с ней оральным сексом.
Убийства, предположительно происходившие в доме Анджело, совершались в одной и той же комнате:
– Всегда в запасной спальне. Всегда на полу.
– Я… я всю голову себе сломал, пытаясь понять, что на самом деле происходило и по какой причине… в общем, какие были мотивы действий и эмоции, которые при этом ощущались. Меня всегда душила сильная ярость… то есть действительно глубокая, страшная, всепоглощающая ярость… Мне кажется, я… я определил причины убийств и событий до них и во время… и разделил их на три категории. Первая причина – встряхнуться; вторая – получить возбуждение от… от занятий сексом, когда знаешь, что все это закончится убийством… которое само по себе тоже возбуждает; и третья, наряду с остальными, до которой я додумался недавно, третья основная причина – это… Просто кошмар… я не хочу проявлять неуважение к девушкам, но мертвые не говорят. Никаких свидетелей.
Но не думаю, что последняя причина была главной. Тут скорее главенствовал колоссальный всплеск гнева.
Бьянки рассказал о первых двух расправах, которые вызывали самый сильный интерес у прессы, – убийствах Йоланды Вашингтон и Джуди Миллер. Одно практически не освещалось в средствах массовой информации, другое заинтересовало журналистов главным образом из-за странного положения трупа. Бьянки описал убийство Йоланды Вашингтон и объяснил, что ее подобрал Анджело, когда ехал в машине один:
– Ее снял Анджело, он занимался с ней сексом… Потом он отвез ее к… к тому месту, где его ждал я, у заправки. Он остановился, и я… Она сидела на переднем сиденье. Он остановился и… Я подошел к машине, открыл дверцу, забрался внутрь и… Мы разыгрывали офицеров полиции. Я не уверен… Какой-то кусок выпал. Помню, что мы с ней оказались вдвоем на заднем сиденье, но точно не знаю, в какой момент она очутилась сзади – тогда же или в другом месте. Я занялся с ней сексом, – продолжал Кен. – А потом, пока мы ехали по… по автостраде, задушил ее прямо на полу машины… После этого снял с нее все украшения, и… мы были рядом с каким-то жилым комплексом у автострады… Его еще не заселили… Украшения выбросили в кусты. Наверное, там была площадка для стоянки или съезд с автострады; и… здесь с нее сняли одежду и… положили на переднее сиденье. Я тоже перебрался на переднее сиденье. Потом тело перевезли – я уже про это рассказывал… И тогда был единственный раз, когда все происходило не у Анджело. В общем, тело перевезли на Форест-Лон, на Форест-Лон-драйв… и там выбросили.
Также Бьянки рассказал о смерти Джуди Миллер, чья смерть почему-то очень угнетала его – как угнетала и тех, кто видел труп девушки. Кен начал объяснять:
– Только в случаях Миллер и Вашингтон… только с ними двумя меня не было в машине, когда их сняли.
– Где вы находились, когда Миллер… Вы были дома у Анджело?
– Нет, когда Миллер… Я стоял на углу бульвара Сансет. Помню, что именно Сансет, потому что вижу его здания.
Доктор Ланд продолжил обсуждение:
– Ладно… Анджело подцепил Миллер, а потом подобрал вас на перекрестке. И ей сразу же заткнули рот кляпом и надели наручники – верно?
Бьянки ответил:
– Миллер надели наручники, как только она села на заднее сиденье.
– А кто обычно… не знаю, придерживались ли вы привычных схем, – обычно кто-то один был за рулем, а другой?..
– Нет.
– Вы менялись? Хорошо, кто надел наручники в тот раз?
– Я.
– Что еще? Кляп? Повязка на глаза?
– Нет… нет, пока не приехали к Анджело, кроме наручников, ничего не было… ничего.
– Ладно, что вы ей сказали?
– Просто… что идет борьба с проституцией. Вы же знаете, проституция незаконна.
– То есть вы опять изображали полицейских?
– Мы изображали полицейских почти каждый раз.
– Понятно, выходит, наручники…
– Были в тему.
– То есть после объяснения у них складывалось впечатление, что их везут в участок, так?
– Так.
Бьянки объяснил, что Джуди Миллер вставили в рот кляп, после чего довольно надолго сняли наручники, чтобы она разделась. И продолжал:
– Анджело занялся с ней сексом. Самое обычное сношение. Еще у них был… оральный секс. Я… имел с ней обычное сношение, а потом ей позволили одеться. Сразу после этого она пошла… она ходила в туалет, перед тем как одеться.
Доктор Ланд спросил, как вела себя Джуди Миллер во время изнасилования.
– Не помню, чтобы она отбивалась… кажется, была пассивна; просто лежала как бревно.
Джуди Миллер разрешили сходить в ванную. Во рту у нее по-прежнему был кляп, но наручников не было. Когда она вернулась, убийцы уже приготовили веревку.
– Какую-то белую веревку. Какую именно, сказать не могу, не знаю. Кажется, из мастерской Анджело.
– Бывало ли, что помимо наручников, жертвам связывали руки и ноги?
– Да.
– С какой целью связывали ноги?
– Я… позвольте мне… Насколько я могу судить, единственной целью было не дать девушке сбежать – чтобы она не сбежала. Если ее… ну, знаете, ненадолго оставляли одну, чтобы собрать вещи, сложить в пакеты, убедиться, что не осталось следов, и все такое… И тогда девушке связывали ноги.
Джуди Миллер оставили лежать на спине и наблюдать, как Бьянки готовится ее убить. Ужас в ее глазах выбил его из колеи. Кен припомнил, что видел по телевизору рисунки, сделанные перед казнью, – наброски портретов приговоренных, привязанных ремнями к электрическому стулу и ожидающих смерти. По его словам, тот же ужас он наблюдал и у Джуди Миллер.
– Она понимала, что происходит… Я видел наброски с того парня – глаза у него расширились, потому что он понял: конец близок… У нее, знаете, было почти то же самое… Я это увидел, и в голове у меня что-то щелкнуло, и мне действительно… действительно стало от этого плохо. Я не мог разобраться… Понимаете, я долго размышлял и наконец понял, какие испытываю чувства насчет… всех этих убийств, но вот взгляд Миллер – его я совсем не мог выдержать…
Кен Бьянки смолк, погрузившись в воспоминания. Он не хотел смотреть в лицо той реальности, которую старался забыть. Ему не верилось, что он убивал невинных женщин. Он никого не хотел лишать жизни и даже вышел из «шерифского резерва», когда понял, что оружие ему выдали не для внушительности, а для убийства, если оно потребуется. И все же он преступил свои нравственные нормы. Он убил, и не единожды, а много раз.
Временами Бьянки рыдал у себя в камере, а потом стыдился своих слез. Дважды он пытался совершить самоубийство: один раз, в Беллингхеме, он даже смастерил петлю из одежды и пытался повеситься на решетке. Оба раза ситуацию удалось взять под контроль посредством гипнотического внушения доктора Уоткинса: Бьянки одумался, а затем обратился за помощью, чтобы справиться с жесточайшей депрессией.
Чем больше расспрашивали Кена, тем большее отвращение он испытывал к тому, о чем говорил. В конце концов мозг взбунтовался. Несколько месяцев спустя, после экстрадиции в Лос-Анджелес, он уже рассказывал о преступлениях отчужденно. Сознание уподобилось видеомагнитофону, где Кену, словно на телеэкране, показывали убийства. Он видел себя совершающим ужасные деяния, но по сути он не принимал участия в убийствах.
Обычный человек помнит, что с ним происходило. Когда вы срываете розу, осторожно держа стебель, чтобы не уколоться, а затем подносите ее к носу, желая насладиться ароматом, вы запоминаете положение руки, вид цветка, запах, а также испытанное удовольствие. Память субъективна. Вы переживаете событие заново, испытывая те же ощущения, что в первый раз.
Согласно выводам психиатров, Бьянки обладал «объективной» памятью на убийства. Он помнил случившееся так, словно смотрел видеозапись, где его тело приближалось к цветку, срывало его и нюхало. Но теперь Кен не переживал заново свои чувства, не ощущал аромат. И поскольку Бьянки обладал обычной, субъективной памятью на рядовые события своей жизни и только убийства помнил «объективно», сознание в некоторой мере освобождало его от ответственности. Он не ощущал эмоциональной вовлеченности в преступления. Информация о них была будто подсознательно внедрена в его разум. Таким способом помутившийся рассудок Бьянки справлялся с несоответствием убийств его собственным нравственным нормам.
Однако существовала и та часть Кена, которая знала правду. Часть его сознания подавляла память о тех чувствах, которые могли заставить его снова пережить кошмарный срыв, ощутить под собой безгласные тела насилуемых им жертв. Часть Бьянки помнила, как напрягались мускулы, когда он затягивал удавку на шеях женщин; помнила, как он тащил обнаженные, недвижные, одеревеневшие трупы. И когда эта часть сознания выдавала даже фрагментарные воспоминания, он в ужасе отшатывался от самого себя.
В такие моменты непритворного ужаса, когда Кену, пусть надолго, в полной мере открывалась чудовищность содеянного, он думал о Келли и Шоне. Разумеется, Келли могла изменить имя, снова выйти замуж и никогда не рассказывать Шону о его настоящем отце. Она обещала, что не бросит Кена, но ему почти хотелось, чтобы она исчезла – умерла или навсегда ушла из его жизни. Ему нужен был только Шон и возможность его растить, с Келли или без нее. Но было уже слишком поздно. Часть Бьянки цеплялась за жизнь, а часть жаждала умереть, чтобы избегнуть позора и моральной ответственности. Жизнь Кена превратилась в беспрерывный кошмар, которому не было конца.
– Ладно, значит, вы сами заехали за ней, но Анджело тоже там был?
– Да, он ждал в машине.
– И когда девушка его увидела, что… что она сказала?
– Я не могу разобраться… здесь… что-то здесь не так. Не понимаю, во-первых, почему она пошла со мной, а во-вторых, почему ничего не сказала, когда увидела Анджело. Не могу вспомнить, о чем мы говорили… Когда она села в машину, мы тут же поехали к Анджело и… она вошла, и когда она вошла… Я схватил ее за одну руку, Анджело за другую, мы подвели ее к… к креслу, велели молчать, заткнули ей рот кляпом и завязали глаза.
– На нее… на нее надели наручники в машине?
– Нет, наручники не надевали… пока не пришли к Анджело.
Поговорили о других жертвах, потом все же вернулись к Уэклер и нечеловеческим мучениям, которые ей пришлось вынести.
– Мне говорили, что… поначалу полиция ничего не понимала, поэтому я решил, что мне надо как следует постараться вспомнить, – сказал Бьянки. – У девушки нашли следы от иглы. Это было… это было отступление. А на самом деле у Анджело появилась мысль не задушить ее, а убить как-то иначе. Он откуда-то притащил иглу… шприц. И…
– Что было в шприце?
– Анджело… Кажется, он говорил… Его мать тогда лежала в больнице; наверное, он стащил его из больницы. Я вообще понятия не имел, чем его наполнили… Я просто видел внутри какую-то жидкость и…
– Не подействовало?
– Нет.
– Ладно, это объясняет, откуда взялись следы от уколов.
– И еще мне кажется… Я не уверен… не могу сказать в точности, кто… но кажется, именно эта девушка умерла не от удушения. Ее не… не задушили. Она умерла от отравления газом.
– Как? Почему? Как это случилось?
– О боже, надо рассказывать? Ее… ее перенесли на кухню и положили на пол, на голову надели пакет и… от недавно установленной плиты, еще не полностью установленной, отсоединили шланг, сунули его в пакет и пустили газ. На шее могли остаться следы, потому что пакет сверху обмотали проводом и для надежности затянули.
– Сколько же потребовалось времени, то есть…
– Я не…
– Несколько часов?
– Прошло довольно много, возможно… возможно, час, полтора.
Жуткие подробности перемежались воспоминаниями о жизни с Келли Бойд: Бьянки рассказывал, как играл с Шоном, кормил его, гулял с ним по улицам Беллингхема, занимался всем тем, чем отец занимается с подрастающим малышом. Кен поведал и о своих отношениях с Келли: как они ходили в кино, в гости, проводили вечера с ее родными. Он вышел из себя только раз, когда говорил о венерическом заболевании и изнасиловании, которые она пыталась от него утаить.
Искренняя нежность в голосе Кена, когда он вспоминал о своей обычной жизни, усугубляла ужасы, с которыми пришлось столкнуться полиции. Этот человек был чьим-то мужем, чьим-то отцом. И он же временами впадал в такую ярость, что отнимал жизнь у других людей. Он мог выйти вечером из дому, изнасиловать и задушить женщину, а потом вернуться к Келли таким же ласковым и нежным, как всегда.
Перечисление подробностей лос-анджелесских убийств продолжалось. Перед полицейскими разворачивалась повесть о страхе, насилии и бесчеловечной жестокости. Теперь детективы, которые месяцами выслеживали Бьянки и видели тела погибших женщин, еще больше ненавидели человека, обвиняемого в убийствах. Им приходилось выслушивать такие заявления:
– Когда она умерла, тело осталось валяться. Привели другую девочку с завязанными глазами, она спросила, где ее подруга. Ей сказали, что она скоро с ней увидится.
– Что касается убийств, то никакой подготовки не было. Просто я заходил к нему и говорил: давай поедем попробуем кого-нибудь подцепить, а он: ладно, давай; шел собираться, менял рубашку, и мы ехали.
– На Миллер надели наручники, как только она села в машину на заднее сиденье.
– Старался… пока Анджело… пока Анджело, ну, знаете, не занялся с ней оральным сексом.
Убийства, предположительно происходившие в доме Анджело, совершались в одной и той же комнате:
– Всегда в запасной спальне. Всегда на полу.
– Я… я всю голову себе сломал, пытаясь понять, что на самом деле происходило и по какой причине… в общем, какие были мотивы действий и эмоции, которые при этом ощущались. Меня всегда душила сильная ярость… то есть действительно глубокая, страшная, всепоглощающая ярость… Мне кажется, я… я определил причины убийств и событий до них и во время… и разделил их на три категории. Первая причина – встряхнуться; вторая – получить возбуждение от… от занятий сексом, когда знаешь, что все это закончится убийством… которое само по себе тоже возбуждает; и третья, наряду с остальными, до которой я додумался недавно, третья основная причина – это… Просто кошмар… я не хочу проявлять неуважение к девушкам, но мертвые не говорят. Никаких свидетелей.
Но не думаю, что последняя причина была главной. Тут скорее главенствовал колоссальный всплеск гнева.
Бьянки рассказал о первых двух расправах, которые вызывали самый сильный интерес у прессы, – убийствах Йоланды Вашингтон и Джуди Миллер. Одно практически не освещалось в средствах массовой информации, другое заинтересовало журналистов главным образом из-за странного положения трупа. Бьянки описал убийство Йоланды Вашингтон и объяснил, что ее подобрал Анджело, когда ехал в машине один:
– Ее снял Анджело, он занимался с ней сексом… Потом он отвез ее к… к тому месту, где его ждал я, у заправки. Он остановился, и я… Она сидела на переднем сиденье. Он остановился и… Я подошел к машине, открыл дверцу, забрался внутрь и… Мы разыгрывали офицеров полиции. Я не уверен… Какой-то кусок выпал. Помню, что мы с ней оказались вдвоем на заднем сиденье, но точно не знаю, в какой момент она очутилась сзади – тогда же или в другом месте. Я занялся с ней сексом, – продолжал Кен. – А потом, пока мы ехали по… по автостраде, задушил ее прямо на полу машины… После этого снял с нее все украшения, и… мы были рядом с каким-то жилым комплексом у автострады… Его еще не заселили… Украшения выбросили в кусты. Наверное, там была площадка для стоянки или съезд с автострады; и… здесь с нее сняли одежду и… положили на переднее сиденье. Я тоже перебрался на переднее сиденье. Потом тело перевезли – я уже про это рассказывал… И тогда был единственный раз, когда все происходило не у Анджело. В общем, тело перевезли на Форест-Лон, на Форест-Лон-драйв… и там выбросили.
Также Бьянки рассказал о смерти Джуди Миллер, чья смерть почему-то очень угнетала его – как угнетала и тех, кто видел труп девушки. Кен начал объяснять:
– Только в случаях Миллер и Вашингтон… только с ними двумя меня не было в машине, когда их сняли.
– Где вы находились, когда Миллер… Вы были дома у Анджело?
– Нет, когда Миллер… Я стоял на углу бульвара Сансет. Помню, что именно Сансет, потому что вижу его здания.
Доктор Ланд продолжил обсуждение:
– Ладно… Анджело подцепил Миллер, а потом подобрал вас на перекрестке. И ей сразу же заткнули рот кляпом и надели наручники – верно?
Бьянки ответил:
– Миллер надели наручники, как только она села на заднее сиденье.
– А кто обычно… не знаю, придерживались ли вы привычных схем, – обычно кто-то один был за рулем, а другой?..
– Нет.
– Вы менялись? Хорошо, кто надел наручники в тот раз?
– Я.
– Что еще? Кляп? Повязка на глаза?
– Нет… нет, пока не приехали к Анджело, кроме наручников, ничего не было… ничего.
– Ладно, что вы ей сказали?
– Просто… что идет борьба с проституцией. Вы же знаете, проституция незаконна.
– То есть вы опять изображали полицейских?
– Мы изображали полицейских почти каждый раз.
– Понятно, выходит, наручники…
– Были в тему.
– То есть после объяснения у них складывалось впечатление, что их везут в участок, так?
– Так.
Бьянки объяснил, что Джуди Миллер вставили в рот кляп, после чего довольно надолго сняли наручники, чтобы она разделась. И продолжал:
– Анджело занялся с ней сексом. Самое обычное сношение. Еще у них был… оральный секс. Я… имел с ней обычное сношение, а потом ей позволили одеться. Сразу после этого она пошла… она ходила в туалет, перед тем как одеться.
Доктор Ланд спросил, как вела себя Джуди Миллер во время изнасилования.
– Не помню, чтобы она отбивалась… кажется, была пассивна; просто лежала как бревно.
Джуди Миллер разрешили сходить в ванную. Во рту у нее по-прежнему был кляп, но наручников не было. Когда она вернулась, убийцы уже приготовили веревку.
– Какую-то белую веревку. Какую именно, сказать не могу, не знаю. Кажется, из мастерской Анджело.
– Бывало ли, что помимо наручников, жертвам связывали руки и ноги?
– Да.
– С какой целью связывали ноги?
– Я… позвольте мне… Насколько я могу судить, единственной целью было не дать девушке сбежать – чтобы она не сбежала. Если ее… ну, знаете, ненадолго оставляли одну, чтобы собрать вещи, сложить в пакеты, убедиться, что не осталось следов, и все такое… И тогда девушке связывали ноги.
Джуди Миллер оставили лежать на спине и наблюдать, как Бьянки готовится ее убить. Ужас в ее глазах выбил его из колеи. Кен припомнил, что видел по телевизору рисунки, сделанные перед казнью, – наброски портретов приговоренных, привязанных ремнями к электрическому стулу и ожидающих смерти. По его словам, тот же ужас он наблюдал и у Джуди Миллер.
– Она понимала, что происходит… Я видел наброски с того парня – глаза у него расширились, потому что он понял: конец близок… У нее, знаете, было почти то же самое… Я это увидел, и в голове у меня что-то щелкнуло, и мне действительно… действительно стало от этого плохо. Я не мог разобраться… Понимаете, я долго размышлял и наконец понял, какие испытываю чувства насчет… всех этих убийств, но вот взгляд Миллер – его я совсем не мог выдержать…
Кен Бьянки смолк, погрузившись в воспоминания. Он не хотел смотреть в лицо той реальности, которую старался забыть. Ему не верилось, что он убивал невинных женщин. Он никого не хотел лишать жизни и даже вышел из «шерифского резерва», когда понял, что оружие ему выдали не для внушительности, а для убийства, если оно потребуется. И все же он преступил свои нравственные нормы. Он убил, и не единожды, а много раз.
Временами Бьянки рыдал у себя в камере, а потом стыдился своих слез. Дважды он пытался совершить самоубийство: один раз, в Беллингхеме, он даже смастерил петлю из одежды и пытался повеситься на решетке. Оба раза ситуацию удалось взять под контроль посредством гипнотического внушения доктора Уоткинса: Бьянки одумался, а затем обратился за помощью, чтобы справиться с жесточайшей депрессией.
Чем больше расспрашивали Кена, тем большее отвращение он испытывал к тому, о чем говорил. В конце концов мозг взбунтовался. Несколько месяцев спустя, после экстрадиции в Лос-Анджелес, он уже рассказывал о преступлениях отчужденно. Сознание уподобилось видеомагнитофону, где Кену, словно на телеэкране, показывали убийства. Он видел себя совершающим ужасные деяния, но по сути он не принимал участия в убийствах.
Обычный человек помнит, что с ним происходило. Когда вы срываете розу, осторожно держа стебель, чтобы не уколоться, а затем подносите ее к носу, желая насладиться ароматом, вы запоминаете положение руки, вид цветка, запах, а также испытанное удовольствие. Память субъективна. Вы переживаете событие заново, испытывая те же ощущения, что в первый раз.
Согласно выводам психиатров, Бьянки обладал «объективной» памятью на убийства. Он помнил случившееся так, словно смотрел видеозапись, где его тело приближалось к цветку, срывало его и нюхало. Но теперь Кен не переживал заново свои чувства, не ощущал аромат. И поскольку Бьянки обладал обычной, субъективной памятью на рядовые события своей жизни и только убийства помнил «объективно», сознание в некоторой мере освобождало его от ответственности. Он не ощущал эмоциональной вовлеченности в преступления. Информация о них была будто подсознательно внедрена в его разум. Таким способом помутившийся рассудок Бьянки справлялся с несоответствием убийств его собственным нравственным нормам.
Однако существовала и та часть Кена, которая знала правду. Часть его сознания подавляла память о тех чувствах, которые могли заставить его снова пережить кошмарный срыв, ощутить под собой безгласные тела насилуемых им жертв. Часть Бьянки помнила, как напрягались мускулы, когда он затягивал удавку на шеях женщин; помнила, как он тащил обнаженные, недвижные, одеревеневшие трупы. И когда эта часть сознания выдавала даже фрагментарные воспоминания, он в ужасе отшатывался от самого себя.
В такие моменты непритворного ужаса, когда Кену, пусть надолго, в полной мере открывалась чудовищность содеянного, он думал о Келли и Шоне. Разумеется, Келли могла изменить имя, снова выйти замуж и никогда не рассказывать Шону о его настоящем отце. Она обещала, что не бросит Кена, но ему почти хотелось, чтобы она исчезла – умерла или навсегда ушла из его жизни. Ему нужен был только Шон и возможность его растить, с Келли или без нее. Но было уже слишком поздно. Часть Бьянки цеплялась за жизнь, а часть жаждала умереть, чтобы избегнуть позора и моральной ответственности. Жизнь Кена превратилась в беспрерывный кошмар, которому не было конца.