Харроу из Девятого дома

– Страж все еще там. – Камилла встала.

Ты ждала, держа в руках этот результат мучительного труда. Она сказала:

– Он… привязан к черепу. Я хочу, чтобы ты это подтвердила. Вот и все.

Вот и все. Ты повертела череп в руках. Кость, мертвая уже шесть месяцев, все еще излучала танергию. Клочки плоти кто-то тщательно удалил, на черепе не было ни остатков волос, ни следов высохшего мозга изнутри. Ты попыталась вспомнить Паламеда Секстуса, и твои уши снова закровоточили. Ты лихорадочно просканировала свой мозг в поисках причины, ничего не нашла, но кровь потекла сильнее. Ты вытряхнула кровь из правого уха и сказала:

– Хорошая работа.

– Спасибо, что не стала смеяться. Он там, – повторила она упрямо, но сухо и спокойно. – Он призрак.

Ты слишком удивилась, чтобы смеяться, улыбаться или говорить: «Ты смеешься? Да, смешно».

– Нет, – сказала ты. – Призрак, привязанный к неподвижному объекту… призрак, привязанный к неподвижному объекту так долго… давно утратил бы связность и испарился. Он не мог ходить, не мог говорить, не мог ничего чувствовать. Призраки не цепляются за остатки черепа в течение нескольких месяцев.

– Он мог.

– Я уверена, что он обладал… очень сильной личностью, но…

– Нет, я имею в виду, что он специально связал душу с телом, используя магию духа, – объяснила рыцарь. – Мы это запланировали. На случай его смерти. Я знаю, что он это сделал, потому что получила сообщение. Я только хочу убедиться, что это нужная часть черепа. Мы не думали, что будут… фрагменты. Если это не тот кусок, я буду искать другие.

Ты посмотрела ей в лицо. Камилла Гект всегда была очень закрытым, застегнутым на все пуговицы человеком. Выражением лица она не уступала камню перед Гробницей, неумолимому и ничего не выражающему. Но глаза ее… глаза были темными, как сухая земля, не серыми и не карими. Это были глаза зимы, за которой никогда не придет весна. Тебе показалось, что ты увидела тщательно скрываемую агонию.

Она сказала с выражением той же тусклой, пустой, алмазно-твердой боли:

– Офицеры Когорты… унесли его, и не знаем, где положили его.

Твоей рукой двигала не жалость. Не жалость, а нескрываемое любопытство по отношению к человеку, который привязал бы свою душу к рассыпающемуся телу перед смертью. Ты устроилась поудобнее, подняв колени, и прикоснулась к теменной кости кончиком указательного пальца. Ты изучила весь череп, пытаясь найти хоть какие-то остатки души.

Ты не нашла ничего.

Не в первый раз ты пожалела, что совершенно не знакома с магией духа. Ты сама себя в этом обвиняла письменно: «Ты ни черта не понимаешь в магии плоти и духа». Теперь ты пожалела об этом по-настоящему. Ты не могла даже понять, не чувствуешь ли ты мертвого юношу потому, что его тут нет, или потому, что ты плохо училась.

– Если его призрак путешествовал по Реке, это свело бы его с ума, – сказала ты. – Если он на мгновение потерял сосредоточение, или если он не смог вынести заключение в собственных костях…

Камилла просто смотрела на тебя.

– Минутку, – сдалась ты.

Мозаика из девяноста шести частей, которую рыцарь звала черепом, не могла обеспечить того, что ты собиралась сделать. Ты превратила конструкт обратно в компактный кусочек кости, сделала свой экзоскелет инертным. Если бы ты оставила их, они бы рассыпались. А лучше было не показывать свою уязвимость, уходя в Реку. Ты пересела на траву. Стебли ломались под тобой, и их запах вселял тревогу. Ты отчаянно старалась не думать о насекомых, ползающих и жужжащих прямо под тобой. Ты уперлась стопами в землю и согнула спину. Призрачные обереги уже были нарисованы у тебя на животе и на шее, хотя это и было чистой воды суеверие, рассчитанное на тот маловероятный аварийный случай, в котором тебе пришлось перемещать по Реке свое физическое тело. Разум без плоти не привлечет голодного призрака. Там могла собраться целая толпа, но никто не обратил бы на тебя внимания, не будь ты связана со своей вкусной чистой плотью. В любом случае ты собиралась только взглянуть. Ты вытащила из-за спины тяжелый меч, положила себе под ноги, взяла обломок черепа и вошла в Реку.

Ты хотела использовать череп, чтобы найти его хозяина. По-другому ты не смогла бы выделить одного призрака из миллиардов других, бредущих по темной воде, из бессчетных толп призраков, из бесконечного их количества.

«Курочки мои, время и пространство в Реке работают по-другому, – предупреждал Августин. – Ставьте якоря, когда бросаете свои мясные одежды и входите в воду. Держитесь за что-то реальное, помните о своем теле, пусть оно станет вашей гаванью, если вы не хотите, чтобы вас утащили куда-нибудь, куда вам совсем не надо».

Ты использовала череп в качестве маяка. Вода, сомкнувшаяся над головой, показалась очень холодной, густой и скользкой, как масло. Августин погружал вас с Иантой в Реку, чтобы вы привыкли к этому, к диким, безумным, голодным созданиям, населяющим эти воды. Ты знала, чего ожидать. Ты оказалась бы в грязной воде, кишащей зубами, гниющими телами и кровавыми, невидящими глазами. Если тебе повезло бы, ты смогла бы увидеть сумасшедшего призрака черепа. Ты могла бы отдать свой долг, подтвердив, что он давно ушел и что Гект пора бы уже отказываться от своего первобытного горя, питаемого историей о привидении. Ты подготовилась к ледяному холоду и к панике привидений, разбегающихся от твоего тела, к безопасному вторжению хищников в твой разум, к мутной воде, вонючей от старой крови…

…Ты стояла в какой-то комнате. С мокрого плаща на выскобленный деревянный пол капала вода.

В комнате размером с тюремную камеру помещались кровать и стол. На кровати валялись подушки и покрывала, стол был завален всякой ерундой, маленькими бумажными пакетами, а посередине стояла эмалированная миска в пятнах. К кровати придвинули старое чиненое кресло. Местами из сиденья лезли желтые пухлые комки. Над кроватью виднелось грязное маленькое окошко, стойко сопротивлявшееся всем попыткам себя помыть. Оно выходило на умирающий дворик, где среди безлистных черных деревьев зеленели только покрытые солью лозы. На полке валялись книги. Одна стояла, как свежий труп среди скелетов. Ты заметила название: «Брачный сезон некроманта».

– Исторический роман, – произнес кто-то у тебя за спиной, – Абелла Трин, очевидно, с Иды, не имеет никаких перспектив на брачном рынке, потому что она слишком худа, слишком хорошо владеет магией плоти, а свои густые каштановые волосы убирает в неприглядный пучок, что упоминается не меньше двух раз за главу.

Ты развернулась.

В дверях крошечной комнаты стоял юноша ростом выше тебя. Тусклая мантия болталась на истощенном теле. Он вертел в руках очки, и глаза без них казались голыми. Глаза были серые, изысканного цвета угля, выгоревшего почти до белизны, и прозрачные, как кварц.

– Несколько поклонников ищут ее расположения, – продолжил он, – хотя Абелла такая мерзкая, что я их не понимаю. Еще там есть порочная мечница, которая мне очень нравится, но автор ее недолюбливает, потому что она каждую ночь посещает оргии. Безупречное хобби, на мой взгляд. Абелла встречает безумно скучного вдовца с окраин Тизиса. Его святой муж словил гранату на войне. Пару раз серьезно не поняв друг друга, они, наконец, сходятся, а потом мы узнаем, что у них родился очаровательный младенец, который шепелявит фонетически невозможным образом и уже может создать почку. Редкая дрянь. – Он водрузил очки на крючковатый нос. – Давно не виделись, Преподобная дочь.

Потом он совершил нечто ужасное. Он сделал шаг вперед и изо всех сил обнял тебя. Схватился за тебя, как утопающий, который против собственной воли тащит спасителя на дно. Переплел пальцы с твоими – ты не знала такого жеста, но его рука не была рукой призрака или миража. Он даже оторвал тебя от пола, так он был нетерпелив и жаден. Но потом он поставил тебя обратно и увидел твое лицо.

– Извините, – сказала ты с нажимом.

– Ох, прошу прощения, – ответил Паламед Секстус, – неверно оценил ситуацию. Давай считать это синдромом длительного нахождения в четырех стенах. Нонагесимус, а Камилла…

– Она отправила меня сюда, – ты выжала мокрый подол, – она жива и здорова.

Он вздохнул.

– Слава богу, – сказал он неверным голосом, – слава богу за эту сумасшедшую, упрямую, прекрасную девушку. Кстати. Харрохак, ты услада для усталых глаз.

Ты отчаянно охлопала свой экзоскелет, но, коснувшись кости, сразу поняла, что проку не будет. Писем с тобой не было: они не могли оказаться здесь, поскольку ты не знала их содержания. И в любом случае письма, адресованного Секстусу, не существовало. Предыдущая Харроу об этом не подумала. Ты прекрасно знала, что она видела Гект и Секстуса мертвыми, почему же она оставила указания на случай появления одной, но не другого? Ответа на эту загадку ты не знала. В этой нелепой воображаемой комнате ты оказалась совсем одна.


– Проекция, – сказала ты, – проекция в Реке, так?

– Скорее на берегу, но это тоже не совсем точно, – быстро ответил он. – Я не смог как следует привязаться к телу, когда развалился на составные части. Так что я создал своего рода пузырь на берегу Реки и привязался к нему на клеточном уровне. Не одной толстой веревкой, а множеством ниточек. Чем-то вроде паутины. Если бы кто-то нашел хотя бы кусочек моего тела, пусть самый маленький и жалкий, к нему все равно тянулась бы пара ниточек. А на другом конце ждал бы я. Ну, на это я надеялся. Провести должные испытания я, понятно, не могу.

– Секстус, я бывала в Реке, множество раз, духовно и во плоти. Нельзя создать там пузырь.

– Пожалуй, это действительно не то слово, но…

– Нельзя ничего создать в Реке! Это измерение вечных перемен, вечного потока. Там нет никакого определенного пространства. С тем же успехом ты мог бы отгораживать время стеной из кирпичей!

– Да, ты права. Но самим нашим присутствием в Реке мы на краткие мгновения проявляем пространство из не-пространства. Представь, что ты выдыхаешь в воду – получаются пузыри. Вода не может оставаться там, где есть воздух. Как будто воздух временно устанавливает свои собственные правила на небольшом участке пространства. Если бы ты оказалась в таком пузыре, то смогла бы жить по воздушным правилам, например говорить или зажигать огонь. Вода отвергает воздух, а Река инстинктивно отвергает все, что лежит за ее пределами. В потустороннем не нужна эта сторона. Так что ты можешь установить там свои собственные правила… в очень скромных пределах. Я мог бы написать об этом минимум шесть отличных статей, Харроу. Еще столько работы впереди…

Ты еще раз быстро оглядела комнату и вдруг поняла, что она тебе знакома. Ты могла ее видеть. Да ты ее и видела.

– Это дом Ханаанский, – сказала ты.

– Это мгновение моей смерти, – согласился он, – я же сказал. Что пределы очень скромны. Я ощущаю себя, но я не способен на некромантию. Я ничего не могу сделать. У меня есть только застывший образ комнаты и, по неизвестным причинам, одинокий любовный роман, который я прочитал уже примерно пятьдесят раз. Слава богу, в кармане у меня лежал карандаш. Я пишу продолжение на обрывке обоев.

– Сколько ты смог восстановить?

– Выгляни в коридор, – предложил он.

Ты осторожно вышла за дверь. То, что ты сочла выходом, оказалось всего лишь образом двери, за которым оставалось небольшое пространство – примерно фут в каждую сторону. Дальше начиналась невероятная, огромная белизна. Когда ты коснулась ее («Осторожно!» – предупредил Паламед), белизна оказалась плотной, хотя немного поддавалась под рукой и липла. Белизна была бездонна. Это была пустота, позволявшая себя коснуться.

Ты вернулась в комнату и забралась на кровать, чтобы выглянуть в окно. Там ты увидела то же самое: террасу с мертвыми растениями, клочок океана и камень. Дальше во все стороны простиралась бесконечная ужасная белизна. Окно не открывалось.

– Барьер начинается там, где заканчивается твое поле зрения, – решила ты. – Тут то, что ты видел.

– И оно не меняется. Море неподвижно. Кажется, что оно движется, но это неправда. Как голографическая картинка, которую нужно перевернуть, чтобы увидеть другое изображение. Тут нет ничего, и это ничего не меняется.

Ты села на заваленную подушками кровать и посмотрела в его длинное, серьезное лицо. Ты пыталась вспомнить, видела ли ты его хоть раз до того, как в это самое лицо угодила пуля. Ты очень старалась. Когда ты закрыла глаза, под веками ничего не загорелось – так, небольшая краснота.

– Человеческий разум не может выжить в таких условиях, Секстус. Пребывание на одном месте убьет любого призрака, если у него нет очень специфической привязки. В конце концов он утратит сцепление, уйдет и вернется в Реку. Я не могу представить себе разум, который цеплялся бы за грань столько времени.

– А я могу, и это меня пугает, – тяжело сказал он. – Сколько времени прошло после моей смерти, Нонагесимус?

– Восемь месяцев, плюс-минус.

Он снял очки с толстыми стеклами и посмотрел на тебя бриллиантово-серыми жуткими глазами. Выглядел он невзрачно. Казалось, что его нос, подбородок и нижнюю челюсть объединили шутки ради. Но красота его глаз придавала лицу определенную привлекательность, как будто они покрывали его черты слоем плесени.

– Восемь месяцев? – пробормотал он.

– У меня нет точных данных, но…

– Но почему? Как так вышло? Должно было быть не больше недели.

– Прошу простить мою неспешность, – сказала ты, чувствуя несправедливость его обвинения. – Но твой рыцарь принесла мне кости только что. Учитывая, что мне надо было задать ей несколько вопросов…

Брови его сошлись на переносице и стали напоминать мечи:

– Прежде всего, почему вы с Кам разделились?

– Ну, я не знала, что обязана…

– Я имею в виду, что она никогда не ушла бы от тебя, дай ты ей хотя бы тень шанса.

Ты потеряла терпение. Возможно, у тебя его никогда и не было. Дыру в душе только что заполнило любопытство.

– Страж Шестого дома, – вопросила ты, – почему ты ведешь себя так, будто я должна знать тебя? Почему ты ведешь себя так, будто твой рыцарь знает меня? Я – Харрохак из Первого дома, Преподобная дочь Дрербура прежде и во веки веков. Я – девятая святая на службе Царя Неумирающего, одна из его кулаков и его жестов. Я не знала тебя в этой жизни и не буду знать в следующей.

Он застыл.

– Ты стала ликтором.

– В этом и была идея?

– Не для той Харрохак, которую я знал. Скажи, что ты все сделала правильно! – потребовал он. В его голосе замешательство боролось с интересом: – Скажи мне, что ты завершила работу. Только ты, одна из всех, могла до конца понять то, что я начал постигать. Твой рыцарь, Преподобная дочь…

– Стал топкой моего ликторства.

Мертвый страж замолчал. Он смотрел тебе в лицо, как будто хотел проникнуть взглядом сквозь дерму, фасцию и кости. Тихо сказал:

– Господь берет… берет и берет.

Над головами у вас раздался ужасный грохот. Казалось, что какой-то огромный механизм разминает свои несмазанные соединения и скрежещет, пробуждаясь к жизни. Потом грохот повторился – на этот раз дальше, и за окном вспыхнул яркий белый свет, заставивший тебя вспомнить об императоре. Гром – и удар молнии. Прекрасные глаза Паламеда расширились, и он сказал: