Харроу из Девятого дома
Часть 29 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она стояла у окна. Аметисты, украшавшие рукоять ее рапиры, сверкали и переливались в темноте, левую руку она завела за спину, ноги расставила на ширину плеч, а правую руку с клинком вытянула перед собой. Она совершала размеренные механические движения: острие клинка вверх, острие клинка вниз, поворот запястья.
Ты попыталась сесть. Голова болела так, как будто кто-то насовал тебе в череп крошечных крючочков и тыкал ими прямо в мозг каждый раз, когда ты двигалась.
– Лежи, я сказала. Ты вообще с ума сошла, – добавила она без особых эмоций. – Поверить не могу, что я съела целую миску вареной монашки. Надо было два пальца в рот сунуть.
Принцесса Иды была не похожа сама на себя: это была какая-то очень далекая и отстраненная Ианта, будто рука, вырванная из плеча, или зуб, вынутый из челюсти. Голова у тебя весила целую тонну. На мгновение тебе показалось, что вы снова вернулись на «Эребус», во времена, когда ты будто состояла из ваты и черного тумана.
Она переменила стойку. Рапира медленно опустилась слева, медленно поставила блок справа, сверкнула сталью и поднялась наверх, указывая кончиком в потолок. Потом снова налево, потом вверх, чтобы перехватить воображаемый удар, направленный в голову и плечи. Защитная стойка, которую тебе стоило бы выучить, но ты этого не сделала.
Ианта тренировалась в ночной рубашке, жуткой конструкции из золотистого кружева длиной в пол, в которой ее длинное тощее тело походило на пронизанную зелеными прожилками мумию. Даже ты была в состоянии понять, что двигается она неловко и скованно.
Ты довольно долго пыталась выговорить:
– Августин…
Она сразу же нетерпеливо ответила:
– Ты еще не спишь? Ну да. Можно было бы надеяться, что твоя маленькая выходка за ужином даст мне отсрочку, но этого не произошло.
– Святой долга, – слабо прошептала ты. – Ортус умеет высасывать заклинания.
Ианта ответила что-то очень грубое. Потом добавила:
– Так вот почему ты перестала спать. Что ж, если он решит напасть на тебя, пока ты здесь, можешь быть уверена, что я обрадуюсь такому аду.
– Но…
– Спи, Харри.
Ты была очень слаба. Ты чувствовала даже не усталость, а полное истощение, дурманную, неясную слабость. Опустив голову на подушку Ианты, ты почувствовала тонкий запах гниющих яблок с ее прикроватной тумбочки, а потом и ее собственный запах, который уже казался совсем знакомым. Именно животное стремление к знакомому взяло над тобой верх. Ты закрыла глаза и заснула.
* * *
Ты не знала, сколько проспала. Не знала, в какой день проснулась, утром или вечером. Свет дневных ламп просачивался сквозь полог кровати с балдахином теплыми белыми лучами. Лимонно-желтый свет подчеркивал обнаженные тела на картинах, украшавших стены. Ты будто проспала сотню лет. Атласное одеяло под ладонью казалось прохладным, и в постели Ианты тебе было комфортно.
Поначалу ты почти ничего не чувствовала, но потом постепенно ощутила тяжесть рядом с собой. Ты повернулась на бок, вдруг страшно испугавшись, что ты увидишь хозяйку кровати. Рядом с тобой на одеяле лежал твой меч, и костяные ножны переливались тускло-серым в имитированном солнечном свете. Как ни посмотри, это было приятнее, чем проснуться рядом с Иантой «Люблю свою сестру и убивать» Тридентариус.
Потом ты услышала дыхание. Этот звук прочистил тебе мозг и душу, ты отбросила одеяло и подползла к краю кровати. И увидела Ианту на полу.
Она лежала на животе на кремово-золотом коврике, брошенном поверх пушистого ковра цвета темного меда. Вокруг нее все увеличивалось кровавое пятно. Лужа крови походила на ее тень. Длинные волосы вуалью закрыли лицо и плечи, она с трудом стонала сквозь зубы и дышала тяжело и рвано, как умирающее животное. Пока ты безмолвно наблюдала за ней, лежа на ее же матрасе, она приподнялась на локтях, обеими руками стиснула багровое лезвие своего трезубого кинжала и яростно вонзила его в отвратительный шов на своей правой руке.
Ианта била снова и снова. Рана продолжала заживать. Кожа срасталась, как только лезвие выходило из нее. Кровь слипалась вокруг шва зубцами или иголочками, Ианта попыталась разорвать этот шов, но локоть подогнулся, и она плюхнулась на мокрый ковер. Выронила кинжал из бесчувственных пальцев. Шлепнула ладонью по почти незаметному шву, раз, другой. Потом тихо горестно застонала и легла на бок, свернувшись клубком.
Разум твой был ясен. Мысли казались теплыми и чистыми, словно их пропустили сквозь ультразвуковой очиститель. Почти не дрожа, ты опустилась на колени рядом с ней. Перекатила ее на спину – она посмотрела на тебя испуганными глазами, сине-карими, с сиреневыми вкраплениями. Губы уродливо скривились от презрения к себе. Ты видела это выражение миллионы раз – в зеркале. Но никогда – у нее.
– Харроу, – с трудом сказала она, вся дрожа.
– Ну ты и дура, – сказала ты.
– Как мне не хватало твоих нежных слов. – Губы Ианты стали почти фиолетовыми от боли. – И твоего сладкого сочувствия.
Ты слишком сосредоточилась на задаче, чтобы думать о ее лицемерии.
– Надо оторвать разом, – сказала ты.
– Что…
– Найди что-нибудь, что сможешь зажать в зубах.
Она смотрела на тебя разноцветными глазами. Она раскинулась перед тобой в своей отвратительной цветочной ночной рубашке, теперь покрытой алыми, золотыми и розовыми пятнами и похожей на печенку. Через мгновение она кивнула, оторвала окровавленную полосу желтого кружева от подола, свернула в тугой цилиндр и сжала в зубах. Зубы были очень белые, язык – влажный и красный.
Ты выпрямилась, стоя на коленях, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и увидела ее настоящую: изысканное скопление кожи и плоти, с драгоценной паренхимой где-то посередине. Когда ты положила руки ей на ребра, то увидела ее скелет, как будто она застенчиво разделась для тебя, как будто в оранжевом свету дневных ламп она сняла все капилляры и железы с нежного подъема лопаток. Ты увидела изгиб ее ключиц, мягко склоняющийся, как поникший колокольчик.
Это оказалось очень просто. Ты выспалась, и теперь все было просто. Как будто ты долгое время передвигалась в стальном скафандре, а теперь освободилась. Как и перед любой сложной работой, ты помолилась вслух: молилась, чтобы камень не откатили от входа, чтобы однажды погребенное покоилось с миром, закрыв глаза и успокоив свою душу, молилась женщине, которую ты любила, чтобы она помогла тебе раздеть женщину, которую ты не любила, но чьими костями ты не могла не восхищаться. Ты сжала ее бедра коленями и вытащила из ладони длинный костяной стержень – Ианта дернулась, но всего один раз – и заточила его край до полупрозрачной, немыслимой остроты.
Одним ударом ты отхватила руку: пробила связки у лопатки, перерезала плечевую кость. Ианта заорала сквозь зажатое в зубах кружево. Кровь потоком залила тебя спереди, мгновенно промочила одежду и стекла в пупок. Ты сразу же прижгла плоть, пережала сосуды, дотянувшись туда, где раньше была кость. Потом ты закрыла рану пористой костью, чтобы тебе было над чем работать, повернула плечо руками. Ианта задергалась от твоих прикосновений, но крики сменились хищным хныканьем.
Это должна была быть ее собственная рука. Не так и сложно. Ты вытянула тонкие перепончатые нити красного костного мозга из обломка кости, торчащего из плеча, а потом из мелкой остеобластической пыли, из спутанной костяной сетки вокруг губки, из костного мозга ты сделала новую руку. Плечевая кость оказалась плевым делом, и ты с искренним удовольствием вставила ее в гнездо лучевой кости, в раздвоенные объятия локтевой. Суставную головку ты лепила, затаив дыхание, и наконец прикрыла ее влажной белой костью.
Рука почти что помогала тебе. Скелет вспоминал сам себя. Тебе не нужно было так уж подробно знать строение костей запястья любовницы – длинный зуб полулунной кости, выступающую трапециевидную кость – не нужно было и знать, как изгибается дистальная фаланга, как лежит тело кости. Новая кость охотно выскакивала навстречу твоим пальцам, как будто влюбленный тянул к тебе руку после долгой разлуки. Ты скорее направляла эти кости, а не создавала. А потом настало время творчества, и ты предупредила:
– Будет больно.
Ианта дернулась вверх.
Ты знала свои пределы. Ты инстинктом поняла, что сделать с ее телом, и это было не совсем то, чего она хотела, но ты полагала, что этого хватит. Ты обвила кость сухожилиями – только самыми необходимыми для движения. Ты вделала нервы в сверкающую надкостницу, там, где раньше не было никаких нервов. Неполный комплект, но должно хватить. Кость будет взаимодействовать с костью, а нервы – с мозгом. Когда ты провела пальцами по гладкой, уже оживленной плечевой кости, Ианта почти выплюнула свой комок кружев. Ты вжала ладонь в плечо и оживила его. Она ритмично всхлипывала под тобой.
То, что получилось, не было рукой. Это был конструкт, лишенный плоти скелет. Сев рядом, ты почувствовала приятную усталость и прохладу высыхающего пота, как будто ты пробежала длинную дистанцию. Ты смотрела, как Ианта вынимает изо рта пропитанный слюной обрывок ночной рубашки, как, дрожа, поднимает новую руку к свету. В теплом отсвете электрических ламп обнаженные кости переливались золотом.
Старая рука лежала на полу, брошенная и мертвая, и будто жалела себя. Ты сказала:
– С плотью возиться не стала.
– Но я что-то чувствую, – недоверчиво сказала Ианта.
– Большая часть нервных узлов находится в локте.
– Но почему…
– Ты успела выяснить, что процесс регенерации у ликторов замкнут на нервные волокна?
– Но ты же…
– У меня нет всего, что тебе нужно. И мне пришлось придумать замену. Я смотрела и думала. Сначала я предположила, что смогу восстановить все самостоятельно… но вопрос не в нервах, даже если они передают какие-то сигналы о восстановлении функционирования. Я подумала, что, если почувствую достаточно боли, что-нибудь сможет прийти мне на помощь. Этого не случилось.
Она растопырила пальцы правой руки, потом сжала их в пробный кулак.
– Тебе понадобится какая-то ткань или хрящи на ладони, чтобы держать рапиру. Рассматривай это как перчатку.
Ианта, вся покрытая подсыхающей кровью, откатилась в сторону. Ты смотрела, как она встает перед украшенной аметистами рапирой в ножнах, как она медленно вытаскивает ее с мягким металлическим звоном, от которого у тебя заныли зубы. Ты смотрела, как ее паутинная, костяная рука с желтой подушечкой жира – ты бы выбрала что-нибудь другое, но у нее были свои предпочтения – поднимает рапиру. Этой руке держать клинок было гораздо проще, чем той, что уже лежала на полу. Ианта закрыла глаза.
Выпад. Рука повиновалась. Движение вышло четким, плавным, отточенным. Она разрезала воздух перед собой, крутанула рапиру в руке. Все движения выходили правильно. Ее тело больше не принадлежало ей, ты удивлялась, но больше не видела ленивой Ианты в этих блоках и выпадах. Это был рыцарь, который с колыбели знал, что уготовила ему судьба, и впервые взял в руки рапиру тоже в колыбели.
Надо было переодеться или смыть кровь. Но твоя сестра-ликтор просто набросила на плечи перламутровый белый плащ, который заискрился, как снег на рассвете, пристегнула рапиру к поясу, сунула нож-трезубец в специальные ножны на бедре, указала на тебя рукой и велела:
– Я вернусь через пятнадцать минут, никуда не уходи.
Ты все еще чувствовала себя усталой и напуганной. Уход Ианты напомнил, насколько ты уязвима на самом деле. Но Ианта не слушала твоих протестов. И в пятнадцать минут не уложилась. Ты снова забралась в постель, натянула на себя одеяло. Очень медленно, но уверенно, твой пульс вернулся к нормальным показателям.
Прошло добрых двадцать пять минут, пока дверь не открылась. Ты сжалась, готовясь к бою, но это оказалась всего лишь Ианта. Новая Ианта. Она представляла собой печальное зрелище. Ты гордилась ее правой рукой как художник, но немедленно узнала эту жуткую границу, бескровную плоть и бескровную кость, неожиданную и жестокую наготу. Ночная рубашка из желтого кружева засохла жесткой бурой коркой, такая же корка местами осталась на волосах, на висках виднелись рыжие пятна.
Но на лице ее было написано неприкрытое облегчение. Это было лицо гордого ребенка, который впервые поднял скелет, способный сделать пару шагов и не рассыпаться. Она ослепительно сияла, ее вылинявшая кожа приобрела сливочный цвет, а лицо из посмертной маски стало живым. Глаза снова поголубели, хоть в них и остались осколки бурого. Впервые в жизни ты подумала, что она очень похожа на сестру.
Она все еще сжимала в костяной руке прекрасную рапиру Третьего дома, наставив на тебя клинок. Сказала, не пряча волнение:
– Полное говно. Сломается же.
– Не спеши, Тридентариус. Это живой прах.
– Выпад получился не таким сильным.
– И он не помог?
Она медленно прочертила клинком сверкающую арку и сказала не без веселья в голосе:
– Набериус всегда мне помогал.
– Что сказал Августин из Первого дома? – спросила ты.
– А ничего, – ответила она и рассмеялась жемчужным смехом. Плюхнулась на кровать и выпалила: – Почти ничего! Он опустил меня в Реку, два раунда простоял против моего тела. Оно работает, Нонагесимус. Работает! Он сказал, что выглядит ужасно и что он сделает позолоту…
– Какая вульгарность, – заметила ты.
– …Но я могу сражаться так же, как сражалась, когда стала ликтором, до утраты руки. Я настоящая, у меня получается! Харри, я ликтор!
Ее ликование было заразительно. Она не причинила тебе боли. Ты не была ликтором.
– Можешь поблагодарить меня, когда захочешь, – сообщила ты.
Ианта вдруг бросилась на кровать рядом с тобой. Уронила рапиру куда-то на одеяло и в первый раз коснулась сухим дистальным кончиком своего нового указательного пальца твоей щеки. Ты чувствовала себя уязвимой, но не отшатнулась. Она похлопала тебя по скуле, по кончику носа и наконец прижала обнаженный палец к твоей нижней губе.
– Поблагодарить? – сказала она. – Харроу, тебе нравилось вот это.
Гладкий коготок на твоей губе казался прохладным. Ее лицо оказалось совсем рядом с твоим. Кружевная ночная рубашка была разорвана спереди. Принцесса Иды сказала:
Ты попыталась сесть. Голова болела так, как будто кто-то насовал тебе в череп крошечных крючочков и тыкал ими прямо в мозг каждый раз, когда ты двигалась.
– Лежи, я сказала. Ты вообще с ума сошла, – добавила она без особых эмоций. – Поверить не могу, что я съела целую миску вареной монашки. Надо было два пальца в рот сунуть.
Принцесса Иды была не похожа сама на себя: это была какая-то очень далекая и отстраненная Ианта, будто рука, вырванная из плеча, или зуб, вынутый из челюсти. Голова у тебя весила целую тонну. На мгновение тебе показалось, что вы снова вернулись на «Эребус», во времена, когда ты будто состояла из ваты и черного тумана.
Она переменила стойку. Рапира медленно опустилась слева, медленно поставила блок справа, сверкнула сталью и поднялась наверх, указывая кончиком в потолок. Потом снова налево, потом вверх, чтобы перехватить воображаемый удар, направленный в голову и плечи. Защитная стойка, которую тебе стоило бы выучить, но ты этого не сделала.
Ианта тренировалась в ночной рубашке, жуткой конструкции из золотистого кружева длиной в пол, в которой ее длинное тощее тело походило на пронизанную зелеными прожилками мумию. Даже ты была в состоянии понять, что двигается она неловко и скованно.
Ты довольно долго пыталась выговорить:
– Августин…
Она сразу же нетерпеливо ответила:
– Ты еще не спишь? Ну да. Можно было бы надеяться, что твоя маленькая выходка за ужином даст мне отсрочку, но этого не произошло.
– Святой долга, – слабо прошептала ты. – Ортус умеет высасывать заклинания.
Ианта ответила что-то очень грубое. Потом добавила:
– Так вот почему ты перестала спать. Что ж, если он решит напасть на тебя, пока ты здесь, можешь быть уверена, что я обрадуюсь такому аду.
– Но…
– Спи, Харри.
Ты была очень слаба. Ты чувствовала даже не усталость, а полное истощение, дурманную, неясную слабость. Опустив голову на подушку Ианты, ты почувствовала тонкий запах гниющих яблок с ее прикроватной тумбочки, а потом и ее собственный запах, который уже казался совсем знакомым. Именно животное стремление к знакомому взяло над тобой верх. Ты закрыла глаза и заснула.
* * *
Ты не знала, сколько проспала. Не знала, в какой день проснулась, утром или вечером. Свет дневных ламп просачивался сквозь полог кровати с балдахином теплыми белыми лучами. Лимонно-желтый свет подчеркивал обнаженные тела на картинах, украшавших стены. Ты будто проспала сотню лет. Атласное одеяло под ладонью казалось прохладным, и в постели Ианты тебе было комфортно.
Поначалу ты почти ничего не чувствовала, но потом постепенно ощутила тяжесть рядом с собой. Ты повернулась на бок, вдруг страшно испугавшись, что ты увидишь хозяйку кровати. Рядом с тобой на одеяле лежал твой меч, и костяные ножны переливались тускло-серым в имитированном солнечном свете. Как ни посмотри, это было приятнее, чем проснуться рядом с Иантой «Люблю свою сестру и убивать» Тридентариус.
Потом ты услышала дыхание. Этот звук прочистил тебе мозг и душу, ты отбросила одеяло и подползла к краю кровати. И увидела Ианту на полу.
Она лежала на животе на кремово-золотом коврике, брошенном поверх пушистого ковра цвета темного меда. Вокруг нее все увеличивалось кровавое пятно. Лужа крови походила на ее тень. Длинные волосы вуалью закрыли лицо и плечи, она с трудом стонала сквозь зубы и дышала тяжело и рвано, как умирающее животное. Пока ты безмолвно наблюдала за ней, лежа на ее же матрасе, она приподнялась на локтях, обеими руками стиснула багровое лезвие своего трезубого кинжала и яростно вонзила его в отвратительный шов на своей правой руке.
Ианта била снова и снова. Рана продолжала заживать. Кожа срасталась, как только лезвие выходило из нее. Кровь слипалась вокруг шва зубцами или иголочками, Ианта попыталась разорвать этот шов, но локоть подогнулся, и она плюхнулась на мокрый ковер. Выронила кинжал из бесчувственных пальцев. Шлепнула ладонью по почти незаметному шву, раз, другой. Потом тихо горестно застонала и легла на бок, свернувшись клубком.
Разум твой был ясен. Мысли казались теплыми и чистыми, словно их пропустили сквозь ультразвуковой очиститель. Почти не дрожа, ты опустилась на колени рядом с ней. Перекатила ее на спину – она посмотрела на тебя испуганными глазами, сине-карими, с сиреневыми вкраплениями. Губы уродливо скривились от презрения к себе. Ты видела это выражение миллионы раз – в зеркале. Но никогда – у нее.
– Харроу, – с трудом сказала она, вся дрожа.
– Ну ты и дура, – сказала ты.
– Как мне не хватало твоих нежных слов. – Губы Ианты стали почти фиолетовыми от боли. – И твоего сладкого сочувствия.
Ты слишком сосредоточилась на задаче, чтобы думать о ее лицемерии.
– Надо оторвать разом, – сказала ты.
– Что…
– Найди что-нибудь, что сможешь зажать в зубах.
Она смотрела на тебя разноцветными глазами. Она раскинулась перед тобой в своей отвратительной цветочной ночной рубашке, теперь покрытой алыми, золотыми и розовыми пятнами и похожей на печенку. Через мгновение она кивнула, оторвала окровавленную полосу желтого кружева от подола, свернула в тугой цилиндр и сжала в зубах. Зубы были очень белые, язык – влажный и красный.
Ты выпрямилась, стоя на коленях, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и увидела ее настоящую: изысканное скопление кожи и плоти, с драгоценной паренхимой где-то посередине. Когда ты положила руки ей на ребра, то увидела ее скелет, как будто она застенчиво разделась для тебя, как будто в оранжевом свету дневных ламп она сняла все капилляры и железы с нежного подъема лопаток. Ты увидела изгиб ее ключиц, мягко склоняющийся, как поникший колокольчик.
Это оказалось очень просто. Ты выспалась, и теперь все было просто. Как будто ты долгое время передвигалась в стальном скафандре, а теперь освободилась. Как и перед любой сложной работой, ты помолилась вслух: молилась, чтобы камень не откатили от входа, чтобы однажды погребенное покоилось с миром, закрыв глаза и успокоив свою душу, молилась женщине, которую ты любила, чтобы она помогла тебе раздеть женщину, которую ты не любила, но чьими костями ты не могла не восхищаться. Ты сжала ее бедра коленями и вытащила из ладони длинный костяной стержень – Ианта дернулась, но всего один раз – и заточила его край до полупрозрачной, немыслимой остроты.
Одним ударом ты отхватила руку: пробила связки у лопатки, перерезала плечевую кость. Ианта заорала сквозь зажатое в зубах кружево. Кровь потоком залила тебя спереди, мгновенно промочила одежду и стекла в пупок. Ты сразу же прижгла плоть, пережала сосуды, дотянувшись туда, где раньше была кость. Потом ты закрыла рану пористой костью, чтобы тебе было над чем работать, повернула плечо руками. Ианта задергалась от твоих прикосновений, но крики сменились хищным хныканьем.
Это должна была быть ее собственная рука. Не так и сложно. Ты вытянула тонкие перепончатые нити красного костного мозга из обломка кости, торчащего из плеча, а потом из мелкой остеобластической пыли, из спутанной костяной сетки вокруг губки, из костного мозга ты сделала новую руку. Плечевая кость оказалась плевым делом, и ты с искренним удовольствием вставила ее в гнездо лучевой кости, в раздвоенные объятия локтевой. Суставную головку ты лепила, затаив дыхание, и наконец прикрыла ее влажной белой костью.
Рука почти что помогала тебе. Скелет вспоминал сам себя. Тебе не нужно было так уж подробно знать строение костей запястья любовницы – длинный зуб полулунной кости, выступающую трапециевидную кость – не нужно было и знать, как изгибается дистальная фаланга, как лежит тело кости. Новая кость охотно выскакивала навстречу твоим пальцам, как будто влюбленный тянул к тебе руку после долгой разлуки. Ты скорее направляла эти кости, а не создавала. А потом настало время творчества, и ты предупредила:
– Будет больно.
Ианта дернулась вверх.
Ты знала свои пределы. Ты инстинктом поняла, что сделать с ее телом, и это было не совсем то, чего она хотела, но ты полагала, что этого хватит. Ты обвила кость сухожилиями – только самыми необходимыми для движения. Ты вделала нервы в сверкающую надкостницу, там, где раньше не было никаких нервов. Неполный комплект, но должно хватить. Кость будет взаимодействовать с костью, а нервы – с мозгом. Когда ты провела пальцами по гладкой, уже оживленной плечевой кости, Ианта почти выплюнула свой комок кружев. Ты вжала ладонь в плечо и оживила его. Она ритмично всхлипывала под тобой.
То, что получилось, не было рукой. Это был конструкт, лишенный плоти скелет. Сев рядом, ты почувствовала приятную усталость и прохладу высыхающего пота, как будто ты пробежала длинную дистанцию. Ты смотрела, как Ианта вынимает изо рта пропитанный слюной обрывок ночной рубашки, как, дрожа, поднимает новую руку к свету. В теплом отсвете электрических ламп обнаженные кости переливались золотом.
Старая рука лежала на полу, брошенная и мертвая, и будто жалела себя. Ты сказала:
– С плотью возиться не стала.
– Но я что-то чувствую, – недоверчиво сказала Ианта.
– Большая часть нервных узлов находится в локте.
– Но почему…
– Ты успела выяснить, что процесс регенерации у ликторов замкнут на нервные волокна?
– Но ты же…
– У меня нет всего, что тебе нужно. И мне пришлось придумать замену. Я смотрела и думала. Сначала я предположила, что смогу восстановить все самостоятельно… но вопрос не в нервах, даже если они передают какие-то сигналы о восстановлении функционирования. Я подумала, что, если почувствую достаточно боли, что-нибудь сможет прийти мне на помощь. Этого не случилось.
Она растопырила пальцы правой руки, потом сжала их в пробный кулак.
– Тебе понадобится какая-то ткань или хрящи на ладони, чтобы держать рапиру. Рассматривай это как перчатку.
Ианта, вся покрытая подсыхающей кровью, откатилась в сторону. Ты смотрела, как она встает перед украшенной аметистами рапирой в ножнах, как она медленно вытаскивает ее с мягким металлическим звоном, от которого у тебя заныли зубы. Ты смотрела, как ее паутинная, костяная рука с желтой подушечкой жира – ты бы выбрала что-нибудь другое, но у нее были свои предпочтения – поднимает рапиру. Этой руке держать клинок было гораздо проще, чем той, что уже лежала на полу. Ианта закрыла глаза.
Выпад. Рука повиновалась. Движение вышло четким, плавным, отточенным. Она разрезала воздух перед собой, крутанула рапиру в руке. Все движения выходили правильно. Ее тело больше не принадлежало ей, ты удивлялась, но больше не видела ленивой Ианты в этих блоках и выпадах. Это был рыцарь, который с колыбели знал, что уготовила ему судьба, и впервые взял в руки рапиру тоже в колыбели.
Надо было переодеться или смыть кровь. Но твоя сестра-ликтор просто набросила на плечи перламутровый белый плащ, который заискрился, как снег на рассвете, пристегнула рапиру к поясу, сунула нож-трезубец в специальные ножны на бедре, указала на тебя рукой и велела:
– Я вернусь через пятнадцать минут, никуда не уходи.
Ты все еще чувствовала себя усталой и напуганной. Уход Ианты напомнил, насколько ты уязвима на самом деле. Но Ианта не слушала твоих протестов. И в пятнадцать минут не уложилась. Ты снова забралась в постель, натянула на себя одеяло. Очень медленно, но уверенно, твой пульс вернулся к нормальным показателям.
Прошло добрых двадцать пять минут, пока дверь не открылась. Ты сжалась, готовясь к бою, но это оказалась всего лишь Ианта. Новая Ианта. Она представляла собой печальное зрелище. Ты гордилась ее правой рукой как художник, но немедленно узнала эту жуткую границу, бескровную плоть и бескровную кость, неожиданную и жестокую наготу. Ночная рубашка из желтого кружева засохла жесткой бурой коркой, такая же корка местами осталась на волосах, на висках виднелись рыжие пятна.
Но на лице ее было написано неприкрытое облегчение. Это было лицо гордого ребенка, который впервые поднял скелет, способный сделать пару шагов и не рассыпаться. Она ослепительно сияла, ее вылинявшая кожа приобрела сливочный цвет, а лицо из посмертной маски стало живым. Глаза снова поголубели, хоть в них и остались осколки бурого. Впервые в жизни ты подумала, что она очень похожа на сестру.
Она все еще сжимала в костяной руке прекрасную рапиру Третьего дома, наставив на тебя клинок. Сказала, не пряча волнение:
– Полное говно. Сломается же.
– Не спеши, Тридентариус. Это живой прах.
– Выпад получился не таким сильным.
– И он не помог?
Она медленно прочертила клинком сверкающую арку и сказала не без веселья в голосе:
– Набериус всегда мне помогал.
– Что сказал Августин из Первого дома? – спросила ты.
– А ничего, – ответила она и рассмеялась жемчужным смехом. Плюхнулась на кровать и выпалила: – Почти ничего! Он опустил меня в Реку, два раунда простоял против моего тела. Оно работает, Нонагесимус. Работает! Он сказал, что выглядит ужасно и что он сделает позолоту…
– Какая вульгарность, – заметила ты.
– …Но я могу сражаться так же, как сражалась, когда стала ликтором, до утраты руки. Я настоящая, у меня получается! Харри, я ликтор!
Ее ликование было заразительно. Она не причинила тебе боли. Ты не была ликтором.
– Можешь поблагодарить меня, когда захочешь, – сообщила ты.
Ианта вдруг бросилась на кровать рядом с тобой. Уронила рапиру куда-то на одеяло и в первый раз коснулась сухим дистальным кончиком своего нового указательного пальца твоей щеки. Ты чувствовала себя уязвимой, но не отшатнулась. Она похлопала тебя по скуле, по кончику носа и наконец прижала обнаженный палец к твоей нижней губе.
– Поблагодарить? – сказала она. – Харроу, тебе нравилось вот это.
Гладкий коготок на твоей губе казался прохладным. Ее лицо оказалось совсем рядом с твоим. Кружевная ночная рубашка была разорвана спереди. Принцесса Иды сказала: