Харроу из Девятого дома

– Костный мозг, – сказала ты.

Святого долга разорвало – из его живота выскочил твой конструкт. Да, суп был водянистый и невкусный, но вот как способ доставки гелеобразной взрывчатки, костного мозга, разваренного так, что его никто не заметил… в этом смысле суп был идеален. Полдюжины рук схватили его и принялись рвать на куски, поблескивая в мягком электрическом свете. Ты выдохнула наконец, и костяные косы уничтожили внутренности, легкие, сердце.

Потом ты нацелилась выше, к мозгу.

– Хватит, – сказал бог.

Мир замедлился. Августин и Мерсиморн замерли, наполовину поднявшись со стульев. Ианта остановилась, не успев поднять левую руку и заслонить лицо. Ты застыла на стуле, кости вдруг стали очень жесткими и неподвижными, а плоть туго облепила их. Осколки и брызги, летящие от святого долга, не остановились. Они заливали стол розовым водопадом, дробно стучали по тарелкам, по скатерти и по полированной темной поверхности дерева. То, что осталось от него – то ли человек, то ли груда плоти, – замерло и бесстыдно засветилось ярко-белым светом, когда сила бога вспыхнула, слепя глаза.

Император Девяти домов, первый воскресший, сидел во главе стола, его простецкое лицо покрывала кровь, а в глазах стояла смерть света.

Первый владыка мертвых сказал очень спокойно:

– Уже десять тысяч лет, Харроу, я не ел человеческих существ, и мне не хотелось этого делать. А теперь расскажи, что это было.

Тело тебя не слушалось, но губы зашевелились:

– Я преобразовала скопление стволовых клеток костного мозга в сезамовидную кость, а из нее подняла конструкт.

– Харрохак. Ты не смогла бы почувствовать чужой костный мозг в теле ликтора. Я не уверен, что с этим хотя бы Мерси справилась бы, даже если бы обнимала Ортуса все это время.

– Но это не чужие клетки.

– Что?

– Я положила в суп свою большую берцовую кость, – объяснила ты.

Бог на мгновение прикрыл глаза и оттолкнул тарелку на долю дюйма. Ты смотрела через стол на него, на белые, далекие лица твоих номинальных учителей, на застывшее лицо Ианты, похожее на слоновую кость, на ее порозовевшие волосы, на космос за окном, где, казалось, замерли даже астероиды.

– Ты должна понимать, Харроу, что я не позволю вам убивать друг друга у меня на глазах.

– Он напал на меня в моей комнате. Он выпил мои заклинания.

– С точки зрения святого долга это комплимент.

– Господи, он охотится на меня. Я погибну.

– Харроу…

– Я говорю не как Харрохак из Первого дома, – произнесли твои губы. – Я пришла как проситель. Я не могу так жить. Господи, чем я разгневала тебя, что ты защищаешь его. А не меня? Я понимаю, что я – лишь заостренная веточка рядом с лучшим из твоих клинков, но почему ты не даешь веточке жить? Я не могу жить так, не могу. Мне некуда пойти. Мне не к кому прийти. Я – ошибка.

Вы смотрели друг на друга через длинный, залитый кровью стол.

– Харрохак, когда ты спала последний раз? – спросил бог.

Ты вложила в свои слова все достоинство Запертой гробницы, холод камня, который откатили от входа, и костей, которые покоились там, и тихой соленой воды, плескавшейся перед белым склепом твоего священного монстра. Ты сказала:

– Шесть дней назад.

Император Девяти домов встал.

Чары, чем бы они ни были, рассеялись с той же скоростью, с какой закатывается белое солнце. Ты обмякла на стуле. Конструкт, весело выбиравшийся из святого долга, рассыпался розовой пылью. Осколок, который ты вела по шейным позвонкам к основанию черепа и мозгу, просто исчез: был уничтожен или удален, ты не поняла. Комок внутренностей Ортуса из Первого дома, раскинувшийся перед ним на столе, растаял в мягком тумане. Воздух вырвался из всех легких разом. Ортус схватился руками за живот.

Император не дал никому времени что-то сделать. Он сказал ровно:

– Ужин окончен. Давайте выйдем из-за стола. Ианта, отведи свою сестру в постель.

Стулья задвигались, раздался хруст дерева и визг плитки.

– Господи… – начал Августин.

– Идите, – сказал бог.

Все вокруг стало нереальным. Ианта, сжав побелевшие губы, стащила тебя со стула. Кожа, которой она касалась, на самом деле была тонкой хрупкой сеткой, охраняющей твою плоть. Плоть состояла из десяти тысяч пауков. Она закинула твою руку себе на плечи, как будто ты была инвалидом. Может, так оно и было. Ноги не гнулись. Самая старшая сестра, заметно позеленевшая и выбиравшая сгустки крови из длинных волос цвета перезрелой розы, тоже встала, но император велел:

– Останься, – и она замерла.

Тебе и в голову не пришло драться с Иантой, пока она уводила тебя прочь. Ты бы покорно пошла на бойню без ошейника или поводка. У тебя за спиной Принц милосердный говорил таким зловещим тоном, какого ты еще не слышала:

– Шесть дней без сна. И она может поднять целого скелета из растворенного костного мозга. И что ты еще пропустила, Мерсиморн?

Ты уже добралась до двери, когда услышала раздраженный ответ:


– Но это безумие! Ей всего девять!





* * *


Святые долга и терпения вышли в коридор. Если бы любой из них решил тебя убить, ты бы ничего не сделала. Ты смотрела на них, хотя Ианта тянула тебя прочь. На Августина, который будто увидел привидение какого-то неприятного человека, и на Ортуса.

Ианта попыталась развернуть тебя, но ты все равно смотрела на святых, пока она тащила тебя по коридору. Ты увидела, как Августин достал сигарету, поджег ее маленькой серебряной зажигалкой, которую носил в нагрудном кармане, и молча протянул своему брату ликтору. Ортус вел себя невозмутимо. На одежде не осталось следов крови. Ни одного обрывка кишки на старой рубашке или перламутровом плаще, свисавшем с плеча. И никаких эмоций на лице: ни удивления, которое чуть раньше приподняло его тяжелые веки, ни гнева, ни даже неудовольствия.

Он посмотрел тебе в глаза. Ты не отвела взгляд.

И святой долга поднял зажженную сигарету, явно салютуя тебе.





26




Как-то днем взгляд Харрохак привлекли дождь, заливающий посадочную площадку, и черные фигуры в тумане. Они стояли на самом краю террасы. Она натянула капюшон поглубже, вышла под дождь – костяные щепки она зажала в кулаке, чтобы они не отсырели от дождя или пота, – и подошла ближе. Одна из черных фигур выступала из серого вонючего тумана, как полуденное солнце из облаков, она была крупна и величественна. Это была Коронабет Тридентариус.

Она смотрела в другую сторону, и буйство ее волос, наполовину забранных в пучок, наполовину промокших насквозь, под дождем казалось темным янтарем. Она не спорила и не кричала. Она была спокойна, как статуя, и бдительна, как сторожевой пес.

Человек рядом с ней оказался значительно более мелким и хрупким, а его стерильная мантия от воды стала бледно-серой. Косица, заколотая на голове, тоже казалась белой, а промокшая от дождя кольчуга влажно блестела в тумане. Своим черепашьим шагом Харрохак успела преодолеть половину расстояния, когда услышала, как Сайлас Октакисерон говорит, перекрывая шум дождевых капель:

– И где-то там всю кровь твоего рода ждет малая доля страданий, что выпали на мою долю.

Он ударил. Старшая принцесса Иды свалилась с края посадочной площадки с лебединым изяществом. Она просто соскользнула в бездну, не дрогнув и не изменив позы. Просто – горела золотая звезда, и вдруг исчезла. О том, чтобы помочь ей, не было и речи. Некромант Восьмого дома стоял, ветер трепал его мокрый алебастровый плащ, косичка развалилась на прядки. Он даже не посмотрел через край.

Но он смотрел на Харрохак.

– Защищайся, Октакисерон, – сказала она. – У черных весталок есть только один ответ на убийство.

– У черных весталок есть только один ответ вообще на все, – последовал ответ, произнесенный удивительно глубоким, но каким-то каркающим голосом. Их разделяло расстояние примерно в пять человеческих тел, и глаза на его белом, ошеломленном лице были тусклы. – Если звучит вопрос «почему», черные весталки отвечают «потому». Ты явилась за мной, ночная шавка, осколок рабовладельческого строя, ты сделала то, что сделала, а теперь велишь мне защищаться. Что я могу ответить?

– Мне насрать на тайны и загадки белого стекла, – сказала она. – Но ты только что убил одну из Тридентариус.

– Убил? – переспросил Сайлас.

Он посмотрел на клубящийся туман, застилавший неспокойное море, куда, должно быть, еще не успела упасть Тридентариус. Вблизи Харроу разглядела его неприглядный вид: одежда помята, пуговицы не застегнуты. Туман и дождь здорово его потрепали.

Харроу вытащила руки из карманов и уронила косточки на землю. Из каждого обломочка – в затылке что-то щелкало при распределении танергии, щелк, щелк, щелк – она подняла полноценного аппендикулярного скелета, торопливо растя кости, чтобы они не успели смешаться с водой. Теперь они тускло поблескивали, как мрамор. Сайлас Октакисерон смотрел на пять скелетов, скривив губы.

– На подоле у нее была нечистота, но она не помышляла о будущности своей, – пробормотал он.

– Ради бога, Октакисерон, подними руки, – сказала она. – Или мне придется убить безоружного.

– Так оно и происходит? – спросил Сайлас.

Он отвернулся. Она поняла, что он хочет сделать, и ее скелеты заскользили вперед по мокрому бетону площадки. Но без толку: Сайлас Октакисерон бесстрашно бросился в пустоту вслед за рухнувшим телом Коронабет Тридентариус. На мгновение он словно завис на сыром ветру, как грязная белая птица, а потом исчез.

Она протолкалась сквозь строй скелетов и подошла к краю: они придерживали ее за руки из соображений безопасности. Посмотрела вниз, в нетронутую бездну соленого, зловонного тумана. Никаких следов некромантов. Далеко внизу ревел океан. Харроу показалось, что она услышала хлюпанье, с каким тело прошло бы сквозь плотное облако. Пульс ритмично стучал в ушах, и ей вдруг показалось, что она увидела струю водянистой крови, как будто ранили сам туман. Но красное пятно исчезло почти сразу.





27




Потом наступил провал. Следующее, что ты осознала, – что ты смотришь в темные недра комнаты, освещенной только маленькой желтой лужицей света, разлитой вокруг ночника, и что простыни скользкие и прохладные. Впервые в жизни у тебя не получилось запаниковать с целью вызвать прилив адреналина. Это устройство сломалось. Ты слишком много дней вырабатывала сплошной кортизол, и теперь гипофиз отправился в несанкционированный отпуск куда-то подальше. Так что тебе оставалось только лежать, ничего не понимая, в незнакомом месте.

Хотя не в таком и незнакомом. Через несколько долгих глупых секунд ты осознала, что тебя уложили отдохнуть в бело-золотой конфетной кровати Ианты, под ее прохладное атласное одеяло, на белье, сплошь вышитом шелковыми цветами сирени. Ты снова попыталась запаниковать, вжалась в матрас и жалобно вскрикнула.

– Лежи, – сказала принцесса Иды.