Харроу из Девятого дома

Душа планеты скрывалась в ее песках и минералах. Это была тонкая сеть миниатюрных созданий, бактерий, жалких ошметков жизни. Ты даже не понимала толком, что искать – впервые. Ты чувствовала планету примерно так же, как песок, сыпавшийся на костюм снаружи.

Ты рухнула на сиденье и приняла ту же позу, что и Мерсиморн: ноги плотно упираются в песок, спина согнута. Это помогало избежать боли в спине после окончания дела. Ты прижала носки ботинок к стоящему вертикально клинку и почувствовала: планета поняла, что умирает.

Водопад вышел идеальным, как и все твои водопады. Танергия металась по душе, как пламя свечи, прикоснувшееся к листку бумаги. Живой поток камня начал умирать, смерть расходилась дрожащими концентрическими кругами: танергия жрала талергию, как саранча – пшеницу.

Когда душа оторвалась, новый всплеск танергии раздул пламя, зажженное тобой. Ты гордилась точностью своего удара: вместо того чтобы нервно наблюдать за происходящим, как ты делала уже полдюжины раз, ты закрыла глаза и вошла в Реку, когда призрак планетоида начал освобождаться.

Учитель описывал спуск мага кости или плоти в Реку как попытки скульптора создать статую из чаши воды, а мага духа – как попытки пловца проплыть сквозь глыбу мрамора. Ты любила бога как своего царя и любила бога как обещание искупления, любила его, как ты не знала что, потому что ты любила слишком редко. Но его аналогии и метафоры ты ненавидела от всей души.

Скульптором ты там была или пловцом, но этот шаг всегда давался тебе сложнее всего остального. В глубине души ты смутно его побаивалась. Твоя однокашница, вторая будущая некросвятая, хвалилась, что может сделать это почти мгновенно, что это так же просто, как закрыть глаза. Это казалось тебе подозрительным. Вырвать собственный разум из тела и направить вниз, вниз и еще дальше вниз, пока под ногами не окажутся острые, как бритва, камни серого невообразимого берега, а над головой – серое неприметное небо.

Потом нужно сделать шаг в ледяную воду, и еще один, и еще, зайти по пояс и только тогда открыть глаза. Ты видела, как бьется душа планеты. Призраки расступались, как будто опасались этого бурного водоворота. Малый зверь. Не Зверь Воскрешения, конечно: этому новорожденному призраку потребуется тысяча лет злобы и усилий, чтобы хоть немного приблизиться к истинному Зверю. По крайней мере, так тебе говорили. Настоящего Зверя ты еще ни разу не видела. Двуручный меч был у тебя в руках, но теперь он стал легким, как прощение.

Ты выпрямилась над бурлящими серыми водами и двинулась к водовороту сквозь грязную кровавую пену. Не оглядываясь, ты чувствовала, что Мерсиморн из Первого дома стоит на берегу и следит за тобой критическим взором, что подол ее переливчатых ханаанских одежд промок. Вероятно, она кривилась, глядя, как растет пятно. В Реке ее ураганные глаза прояснялись, в них появлялись красновато-серые вихри, в которые было больно смотреть. Ты радовалась, что Мерси увидит, как ты научилась управлять духом – навык, который ты мучительно совершенствовала. А еще ты радовалась, что она стоит достаточно далеко, чтобы не отвлекать тебя от дергающейся, извивающейся души, жуткой мешанины органического и неорганического, миража духа.

Ты видела окровавленные, смятые каменные лица, видела шестиногое создание с волосатыми паучьими лапками, утыканными измазанными глиной шипами. Это создание было серым, кроваво-серым, склизким, песочно-серым, живым и одновременно каменным. И оно бросилось вперед.

Мерсиморн завопила с берега, хотя ветер и шорох волн приглушали ее голос.

– Уходит!

Ты вложила меч в ножны и нырнула. Лучше держаться рядом с тварью, чем иметь дело с назойливыми призраками. Вода, грязная и маслянистая, расступилась – пахла она кровью, а на вкус была как сточные воды. Ты вскрыла тыльную сторону запястья и создала иглы из дистальных костей, а их уже обратила в длинные зазубренные гарпуны. Ты твердила, что боль – вовсе не боль, что это не твое запястье и не твои кости, а просто создание твоего воображения. Ты сплела воображаемые сухожилия в жилистые веревки. Подняла первый гарпун. Прицелилась. Бросила.

Первый гарпун отскочил от дрожащей массы минералов и мышц, но все же успел отколоть несколько кусочков кристальных внутренностей. За ним последовал другой. Третий прошел сквозь песочно-роговичную массу и всплыл в облаке кипящего пыльного жира. Четвертый и пятый попали в цель. Ты скользнула вперед и вцепилась в душу планеты, когда она завопила и унеслась. Она тащила тебя по Реке, вода заливалась в ментальные пазухи и омывала мысленные миндалины, твой разум тошнило водой где-то в кильватере протозверя.

Ты плыла за ним, хватаясь за скользкие веревки из твоих собственных мышц и коллагена и создавала из осколков своих собственных гарпунов конструкт за конструктом. Вместе со своей командой скелетов ты воткнула один гарпун в бедро и подтянулась, оседлав призрака, хватаясь за фальшивые камни, сдиравшие плоть с ладоней, хватаясь за ложноножки насекомого, за комки плоти и глины.

Конструкты лезли сами по себе. Нескольких псевдо-Зверь сбросил в воду, но остальные лезли дальше, спокойно и бесстрастно. Тяжело дыша, ты ползла за ними. Ты создала дротик, привязанный к предплечью одной руки влажной веревкой из сухожилий, а в другой держала двуручный меч. Это выглядело бы круто, если бы не было так смешно. Зверь дернулся – маленькое животное-призрак, ничего еще не умеющее, кроме как рваться из пасти преследователя. Ты вонзила меч в его душу, пронзив мантию, и вода сомкнулась над тобой. Безумные грязные волны захлестнули тебя с головой.

«Я его прикончу», – подумала ты. Скелеты – ты сделала их ноги острыми кольями, которые втыкались во все мягкое и прилипали ко всему твердому – рвали проклятую тварь лишенными плоти руками. Ты тыкала в кипящий камень и мышцы дротиком, пытаясь соскрести верхний слой и открыть мозг. Тварь была слишком юна и слаба, чтобы иметь череп. Собрав всю свою ненависть, свой страх и свое спокойствие, ты изо всех сил ткнула дротиком, завидев морщинистое полушарие, провернула острие и разорвала пополам то, что было уже мертво.

Меньше чем через шестьдесят секунд ты лежала на поверхности планетоида, полумертвая от холода, пытаясь направить кровь в конечности и расширить сосуды. Выход из Реки давался тебе проще всего и был приятен. Коварно убитое небесное тело отреагировало не слишком бурно – ты гордилась тем, что нападала бесшумно, но песчаная буря замерла, будто ее перехватили в воздухе. Частицы, оказавшиеся высоко в атмосфере, дождем падали вниз. Становилось все темнее, все три солнца садились разом, а Мерси зажгла маленький фонарик на своем вечном планшете и что-то писала. Вокруг ручки, планшета и падающего песка будто бы возникли крошечные нимбы.

Поток света озарял мертвую красоту Тела. Она всегда была рядом, когда ты наносила удар. Она всегда встречала тебя после возвращения с бойни. Она здорово мешала, болтаясь на краю поля зрения. Если ты вдруг паниковала и била прямо сквозь нее, она просто смотрела на тебя безжизненным непонятным взглядом.

– Что ж, отняли еще немного еды у Седьмого номера, – сказала святая радости и добавила: – Восемь минут тридцать четыре секунды.

Мерси всегда лгала, если от нее этого не ждали, и никогда не лгала, если это было ожидаемо, и постоянно сочетала правду с ложью, чтобы еще сильнее всех запутать.

– Не очень хорошо, Харрохак.

Ты сглотнула огромную лужу ледяной слюны. Было темно и холодно. Внутри шлема заледеневшие пряди волос примерзли к шее, промокнув от пота. Снова придется стричься. Ты ответила, не сумев сдержать раздражение:

– Это на две минуты меньше моего предыдущего времени, старшая сестра.

– Да, – ответила ликтор, и ты представила ее глаза за темным плексигласом защитной маски. Она старательно провела еще одну линию на своем графике. – Ты быстро прогрессируешь. Но ты могла уложить его за четыре минуты, детка, и это тоже было бы не идеально.

Язык застывал у тебя во рту:

– Потому что он так отличается от настоящего Зверя Воскрешения?

– Нет, – ответила святая радости, и ее голос приобрел остроту бритвенного клинка, отравленного осознанием собственной правоты, – потому что тебе на него нужно не больше двух минут. Даже одной. А сводится все это, сестренка, к тому, что ты заработала гипотермию, а я – нет!

Всю дорогу до Митреума, сидя в крошечном шаттле, ты размышляла об этом. Ты очень старалась сопротивляться неизбежному, но при входе в Реку твое умение обращаться с мертвой плотью исчезало. Мерси еще ни разу не пришлось просить недобрые силы о милосердии, но ты была крайне уязвима, как бы ты ни старалась. Конструкты рассыпались, даже те, что были сделаны из вечного пепла. Заклинания рассеивались. Теоремы не получались. Кость, с которой ты работала, держала форму даже после удаления всех внешних стимуляторов, но понадобилось очень много утомительных проб и ошибок, чтобы сделать экзоскелет прочным – иначе ты просыпалась бы в луже коллагена. Когда твой мозг вернется к твоей плоти, твое искусство тоже восстановится, как будто кто-то повернет клапан, а до тех пор…

В этом и состоял секрет ликторов. Когда душа нормального ликтора входила в Реку, мертвая пустая энергия, которая когда-то была рыцарем, удерживала жизнь в теле. Пустая оболочка нормального ликтора с механической точностью реагировала на угрозы земные и сверхъестественные. Она могла нормализовать собственную температуру, отфильтровать яды и токсины, могла, разумеется, сражаться, как дрессированный тигр. Конечности ликтора помнили все, чему учили его украденное второе «я», и могли использовать эти навыки четко и безжалостно, пока не возвращался ликтор и не забирал контроль.

Тело нормального ликтора могло присмотреть за тобой. Но это уже было очевидно всем: ты не была обычным ликтором.





13




Выражение «Необычный ликтор» было любимым эвфемизмом бога. Твои названые братья и сестры предпочитали иные термины (святой терпения очень любил вариант «диетический ликтор». Иногда ты планировала смерть Августина, и ей предстояло быть довольно долгой). Но тебя странно успокаивал тот факт, что ты остаешься в нормальном спектре, а не занимаешь неправильное положение в двоичной системе. В том же спектре оставалась и Ианта из Первого дома. В тот вечер, когда ты успешно вернулась в объятия Митреума, ты нашла ее в захламленных покоях предшественницы. Ианта мрачно ела суп.

Ее изысканные ханаанские одежды свисали с крючка – ты заметила, что подол промок – а на ней красовались странные юбка с блузкой, выкопанные в гардеробе. Все свои одежды Валанси тщательно вышила по внутренним швам. Юбки и блузки были очень хорошо скроены – но для человека другого роста и телосложения. Ианту они обтягивали в тех местах, где должны были быть свободными, и висели там, где должны были обтягивать. Шмотки походили на саван, а сама Ианта выглядела так, будто выкопалась из могилы через пятьдесят лет после похорон.

Это конкретное одеяние, атласное, глубокого рубинового цвета, полностью открывало одно плечо. Плечо правой руки, которую Цитера из Первого дома снесла повыше локтя и на место которой присобачили чью-то чужую конечность. На локтевом суставе виднелся синеватый шов, а под ним тяжело висела рука, толстая, распухшая и бесполезная. Это удивляло, потому что ты не замечала никаких пороков и проблем. Рука была очень тщательно приделана на место оригинальной, но Ианта совершенно прекратила ею пользоваться, и разница становилась заметнее с каждым днем.


Не замечая твоего критического взгляда, она нервно почесала шов, раздирая его до красных царапин.

– Пятнадцать десять, – сказала твоя сестра-ликтор, увидев тебя.

– Восемь тридцать четыре, – ответила ты.

– Бог мой! Бедная тварь. Восемь тридцать четыре… как жаль, что это не имеет никакого значения.

Она была в дурном настроении, раз надела эту тряпку, открывающую руку. Ты тоже не очень-то радовалась.

– Давай-ка проясним, – сказала ты. – Это не имеет значения, потому что, хоть ты и справилась на три минуты быстрее, чем в прошлый раз, все равно не сможешь всерьез соперничать со мной на этом поле, или это не имеет значения, потому что я умру от лапы Седьмого номера?

– Какая ты оптимистка. С чего ты взяла, что вообще доживешь до встречи с ним? – спросила она, сверкая голубыми глазами. Маленькие маслянистые крапинки в них из-за близости платья казались почти розовыми. Веки у нее покраснели, и ты подумала, что она плакала.

– Я вообще не понимаю, как ты добралась сюда из стыковочного отсека, не умерев по дороге, Харри.

– Я не откликаюсь на это прозвище.

– Закрой дверь и станешь Нонагесимус.

Существовало несколько вполне научных причин, по которым ты закрыла дверь, причем изнутри, а не хлопнула ей, удаляясь. В ее покоях было довольно безопасно и для тебя тоже, потому что она обвесила их заклинаниями, действуя с параноидальной осторожностью беглого убийцы – то есть примерно в два раза менее бдительно, чем ты.

Ее встречи со Зверями давали тебе больше материала для размышлений, чем свои собственные, потому что Августин объяснял ей гораздо больше, чем он или Мерси объясняли тебе.

Но, ради зашитого рта, эти хреновы комнаты были невыносимы. Конфетно-милые, покрытые бело-золотыми полосками, освещенные хрустальными люстрами. Кровать не уступала размером некоторым кельям Девятого дома. Ты возненавидела это место с первого взгляда, а Ианта немедленно в него влюбилась. Тебя тошнило от покрытой патиной неуклюжей мебели, от завитков, филиграни и украшений, от куч вышивки, постоянных занавесочек, складок ткани, прикрывающих другие складки ткани на плюшевом диване, который затрещал, когда ты на него села. Но хуже всего были картины. Портреты обнаженных людей в томных позах, в натуральную величину, в основном маслом. Моделей было всего две. Картины писались с большим энтузиазмом. Дуэт позировал в компании самых разных предметов, как вероятных, так и нет. Один раз у тебя хватило глупости порекомендовать Ианте снять их, и она тут же побежала в ванную, вытащила оттуда еще одну картину и гордо повесила над ярко раскрашенным комодом. Ты не была ханжой. Просто эти картины создавали ощущение, что ты пришла в гости к людям, которые постоянно смеются над собственными шутками.

Несмотря на жуткую обнаженку и на избыток кружев, а также на Ианту, ты довольно часто заглядывала в эту берлогу. Ты испытывала жалкое удовольствие от звуков имени Нонагесимус, потому что уже несколько месяцев была Харрохак из Первого дома. Как сказал бог, ты можешь быть девятой святой, но никогда больше не будешь Девятой. За исключением моментов, когда ты закрывала дверь в комнаты Ианты.

– Вся беда в том, что ты больше не амбидекстр, Тридентариус, – сказала ты, тоже даря ей болезненное удовольствие от собственного имени. – Это не математика, это не так работает. Ты стараешься сражаться, держа меч не в той руке. Я вообще не сражаюсь мечом. Я слишком часто слышу, что полувзведенное оружие хуже вовсе не взведенного.

Хотя ты сказала «вообще не взведенный», Ианта только злобно хлюпнула супом – раздался звук, будто в трубочку пытались пропихнуть заварной крем.

– Еще предложи мне перестать дышать, – сказала она.

– Я предлагала несколько раз, – заметила ты.

– Ты не понимаешь. Это просто инстинкт. Даже если я пытаюсь драться на расстоянии. Я на что-нибудь отвлекаюсь, в дело вмешивается Бабс, и рука не подчиняется…

– Нельзя перекладывать вину на свою сгоревшую душу. Это все психологическая реакция.

– Иди на хер, – рявкнула она.

Упоминание Бабса означало очень плохой день. Она очень редко вспоминала своего рыцаря.

– Августин настроен критически, как я понимаю.

– Августин сказал, что они могли бы задушить меня вместе с тобой.

Ты только удивилась тому, что еще способна на что-то обижаться. Ианта съела ложку супа и сказала, скривив землистое лицо:

– Он говорит то же самое, что и ты. Психологическая реакция… говорит, что я ради собственного удовольствия упорствую в том, что мне причинен вред.

Ты очень устала и так и не отогрелась. Ты положила меч на пол и уселась в кресло с высокой спинкой, украшенное рюшечками в лимонно-желтую полоску. Комнаты Ианты были намного роскошнее твоих и гораздо интереснее, потому что много веков в них жила давно погибшая ликтор. При этом она бывала здесь достаточно часто, чтобы отделать комнаты по своему вкусу. Тебе казалось, что она все еще сидит в креслах, лежит в постели, умывается у раковины с насосом. Хорошо, что в твоих комнатах не было привидений, кроме твоих собственных.

– Все с рукой в порядке, – сказала ты.

– Вот только она не моя, – зло ответила Ианта.

– Ну отрежь ее.

– Идея в самый раз для Девятой…

– Ну, задействуй свои хваленые ликторские способности, – предложила ты. – Посмотри, отрастет ли она заново.

– Нет. – Ианта восприняла тебя всерьез. – Учитель сказал, что ликторы не могут выжить после отсечения головы и что на месте потерянной конечности останется культя. И я понимаю, что, если попытаюсь отрастить себе новую руку, что-то обязательно упущу. Неидеальная рука не будет работать, а мне это не нужно.

Бывшая принцесса Иды произнесла это без всякого раздражения, смиренным, но мрачноватым тоном человека, которому надоело так хорошо себя понимать.

– Тогда пусть этим займется святая радости, – предложила ты. – В смысле физиологического совершенства на нее можно положиться.

– Ты долбанулась, – сообщила Ианта, не поднимая глаз от супа.

– Лично я бы не позволила нашей старшей сестре растить мне руки, – сказала ты, – но если ты мечтаешь о совершенстве…

– Хрень.