Харроу из Девятого дома

– Исследованиями лучше заниматься в команде, – сказала она. – Если ты расскажешь мне что-нибудь интересное об этой бумаге, я буду очень тебе благодарна. Если скажешь что-нибудь скучное, я все равно буду благодарна. Адепты костяной магии известны своим вниманием к деталям.

Харрохак Нонагесимус происходила из Девятого дома. Если бы в ее распоряжении оказались ресурсы Абигейл Пент, она оставила бы их себе. Умирая, она бы сложила это все в сундук и закопала, чтобы ценности не попали в загребущие лапы других ученых еще тысячу лет. Она приняла подарок рукой в перчатке, повертела – это оказалась просто бумага, она обладала танергией бумаги. Прикоснувшись к ней голой рукой, Харроу почувствовала бы, как суетятся бактерии, пожирающие волокна.

– Я… перед тобой в долгу, Пятая.

– Ортус, – говорил Магнус. – А что случилось с Нониусом после встречи с заколдованными мечниками? Они сражались?

Харрохак сама удивилась тому, как быстро ответила за своего рыцаря:

– Он положил семерых примерно в семи же строках. Потом подошел командир мечников, с двумя клинками. Мне кажется, что эффективность дополнительных мечей несколько преувеличена. Остальные разошлись, чтобы позволить Нониусу сразиться с командиром. Нониус выиграл легко, хотя на это ушло примерно восемь страниц. Остальных он убил гораздо менее подробно, строчки за четыре.

Она с удивлением поняла, что Магнус смотрит на нее, а не на Ортуса. Ей было неуютно от того, как он поджимал губы, от его добродушного и глуповатого выражения лица, от вида кудрявых, тщательно причесанных волос и небольшого подбородка. А хуже всего были глаза – совершенно непонятного цвета и очень внимательно смотрящие на нее.

– Все происходит именно так? – спросил он.

– Прости?

– Преподобная дочь, это из-за древних традиций Запертой гробницы энергия твоего духа такая разнообразная? – весело спросила Абигейл. – Я насчитала не менее ста пятидесяти отпечатков, но на самом деле их больше. Это слабые следы, а не полноценные призраки, а значит, их духом манипулировали, чтобы они оставили на тебе какой-то след… Это совершенно очаровательно, но не значит ли это…

Только долгие годы самоограничений помогли ей не убить эту женщину здесь и сейчас или хотя бы не попытаться это сделать. С любым другим призывателем призраков, если учесть сложность и губительную медленность их заклинаний, Харрохак покончила бы одним решительным ударом. Абигейл Пент вызывала у нее сомнения. Эти сомнения заставили ее развернуться и убежать – точнее, совершить тактическое отступление, как она твердила самой себе. Ортус сорвался на рысцу, чтобы догнать ее. Рапира побрякивала у бедра. Она услышала их разговор, потому что очень хорошо умела подслушивать тихие, приглушенные голоса. Магнус говорил:

– Дорогая, не нужно было…

А Абигейл мягко отвечала:

– Это невероятно любопытно, учитывая обстоятельства… – и все.

Харрохак миновала автоматические двери библиотеки – насколько она понимала, это были единственные автоматические двери за пределами глубокого подвала, освещенного тусклыми светодиодами и забитого металлическими решетками и ревущими кондиционерами. Сложно было не заметить, как ее трясет. Она тихо произнесла:

– Мы должны избегать Пент и Куинна любой ценой. Ради Девятого дома, ради святости Запертой гробницы. Ты меня понимаешь?

– Да, госпожа Харрохак, – сказал Ортус.

– Если я решу, что они представляют угрозу, или если они попробуют причинить нам вред – или при появлении любой пригодной отговорки, если честно, – я призову возмездие Гробницы. Я убью Пент на месте, если потребуется, а ты поклянешься, что в этом не было греха или неоправданной вражды Домов. Независимо от обстоятельств.

Пауза.

– Да, госпожа Харрохак, – сказал Ортус.

От этого спокойного согласия она разозлилась еще больше. Она не стала разбираться почему.

– А еще должен быть либо «Но-ни-ус», три слога, либо «Но-нюс», два, – быть жестокой было приятно, – а не выбирать более удобный вариант для каждой строфы. Это непрофессионально.

Ее рыцарь внезапно остановился, как вьючное животное, готовящееся к прыжку.

– Да, госпожа Харрохак. Мне льстит ваше внимание к моему труду. Это осознанная архаичность. Она подчеркивает, что произведение должно исполняться вслух.

– Ради бога, Ортус, прекрати вести себя так, как будто я тебя бью. Я решаю наши проблемы, хотя ты мне совсем не помогаешь.

– Я не хочу расстраивать свою госпожу. Пусть невидящий взгляд Запертой гробницы упадет на меня и увидит, что я закрываю ее недвижимой эгидой рыцарской любви. Но ради вас я не стану менять свой голос.

Она разозлилась. Харрохак знала, что несправедлива к нему, знала, что бесится на ровном месте. Она испугалась и не могла успокоиться, а теперь использовала любые средства, честные и не очень, чтобы прийти в себя. Пугаясь, она вновь становилась ребенком, а быть ребенком она боялась сильнее всего на свете. Почти.

– У меня есть право поправлять тебя. Мы у врат Гробницы, даже сейчас. Я несу ее с собой, и ее законы нерушимы.

– Да не покинем мы ее, – согласился Ортус. – Моя госпожа, я выполню любой ваш приказ. Я с радостью снесу все ваши упреки. Я буду смотреть, как вы убиваете того, кого считаете нужным убить, и я сотру кровь с вашего лица… но когда я ложусь спать, я – взрослый человек, и я могу испытывать любые чувства по любому поводу. Нет закона, запрещающего это, и это всегда помогало мне против вас, моей госпожи, против матери, против капитана Агламены. Ваше распоряжение будет выполнено, моя госпожа.

Затем он поклонился ей – очень корректным поклоном фехтовальщика Девятого дома. Краска на его лице была идеальна, хотя грустный череп потихоньку растекался, вид у него был строгий, а выражение лица по-могильному бесстрастное. И как раз тогда, когда его госпожа могла бы испытать некоторую эмпатию по отношению к нему, он ее от этого уберег, высказав свою позицию. Это была самая масштабная пассивная агрессия, когда-либо случавшаяся в Девятом доме.

– Хотелось бы также заметить, что синицеза весьма характерна для некоторых лучших образцов ранней поэзии Девятого дома. Уверен, что только ваши исследования помешали вам в полном объеме оценить классику.

Харрохак посмотрела на него, решила, что этот взгляд будет ее последней репликой, и утащила его в нишу. Ниша была мелкая, но все же скрывала их от посторонних глаз. Пальцы у нее немного тряслись, так что она спрятала их в рукава, чтобы было не так заметно. Она вытащила безобидный листок бумаги, который дала ей для изучения Абигейл Пент, и развернула.

Когда она увидела, что было на листке, ее глаза будто замерцали. Прерывистые красные строки почти парили над страницей, буквы теснились и жались друг к другу.



ВСЕ ТВОИ ЯЙЦА УМЕРЛИ ТЫ МНЕ СОВРАЛА. ЕСЛИ БЫ Я САМА СДЕЛАЛА ИМПЛАНТАЦИЮ, ТВОИ ЗОМБИ И ТЫ ПОСЛАЛИ БЫ ЕГО ЗА МНОЙ И ОН БЫЛ БЫ У МЕНЯ ЕСЛИ БЫ МЕНЯ НЕ СКОМПРОМЕТИРОВАЛИ И ОН БЫ МЕНЯ НЕ ПОЖАЛЕЛ! ОН МЕНЯ ПОЖАЛЕЛ! ОН МЕНЯ УВИДЕЛ И ПОЖАЛЕЛ И ТЕПЕРЬ ВЫ ОБА БУДЕТЕ СТРАДАТЬ ПОКА НЕ ЗАБУДЕТЕ ЧТО ОЗНАЧАЕТ САМО ЭТО СЛОВО



Они были совершенно одни. Харрохак постаралась собраться, чтобы пальцы больше не дрожали, и сделала знак, которому научила Ортуса. Он означал вопрос: «Что я вижу?»


Он немедленно взял листок из дрожащих пальцев и посмотрел на него.

– Если ты зайдешь ко мне, я приготовлю тебе ту вкусную картошку, – вслух с выражением прочитал он. – А что такое картошка?

– Твой ближайший родственник из мира овощей, – ответила Харрохак, которая никогда в жизни не видела ни одной картофелины.

– Очень остроумно, – сказал рыцарь без малейшей злобы и с явным одобрением. – Я всегда восхищался вашей способностью придумывать ответы, госпожа. Очень часто мне что-то говорят, а я придумываю идеальный ответ – настолько идеальный, что услышавший его должен пасть духом и устыдиться оттого, что ему пришлось услышать подобное. Но к этому моменту обычно проходит уже несколько часов, и я успеваю лечь в постель. К тому же я ненавижу конфликты любого рода.

Харрохак посмотрела на него:

– Гробница милосердна, Нигенад. Нечего так широко себя рекламировать, – прорычала она, не до конца понимая причины своего негодования. – Вся жизнь рыцаря – конфликт. Надо быть воином, а не губкой в форме человека. Если бы на дуэлях мерились пассивной агрессией, я бы уже была ликтором! И тебе хватает смелости называть себя сыном Дрербура? Не отвечай, я знаю, что ты вообще никем себя не называешь. Ради любви господней, Ортус! Мне нужен рыцарь, у которого есть хребет!

– Да, – сказал Ортус. – Хорошо, что я им так и не стал.

Несколько часов спустя, когда Харроу уже легла, ее мозг наконец-то позволил ответу всплыть на поверхность. «Какого черта ты вообще имеешь в виду?» Не больно-то остроумно.





11




Кто-то отнес тебя в постель. Ты не представляла в чью, как и где вообще происходит дело. Ты вообще не пришла в себя. Ночью или уже ранним утром твой господь нашел тебя в маленькой часовне.

Ты склонилась над трупом, подняв руки и обхватив ими рукоять. Твой двуручный меч второй раз пронзил грудь Цитеры. Розы, залитые старой, прокисшей кровью, валялись на полу. Ты не могла вспомнить, как попала сюда.

Так и прошла твоя первая ночь в Митреуме.





Акт второй




12




Шесть месяцев до убийства императора



По последним подсчетам, ты убила уже двенадцать планет, но первый быстрый разрез яремной вены все еще казался тебе самым сложным. Ты чувствовала, что твое собственное дыхание влагой оседает на лице, скрытом мятым защитным костюмом, защищающим в основном от пыли, а сейчас и вовсе не нужным. Ты оценила угол. Помедлила.

Твоя невольная наставница приняла колебание за предвкушение. Она сидела напротив в своем хрустящем оранжевом костюме. Тройной свет заката трех звезд красил ее лицо под мягким капюшоном в рыжий цвет. Тонкий слой песка и пыли стих и с шуршанием падал с костюма.

– Не надо ждать таймер, Харрохак, – сказала она. Несколько слоев амальгамированного пластика и термальных волокон приглушали ее голос. Она уже сидела в позе погружения: колени подняты, спина согнута, руки лежат на бедрах.

– Я уверена, что тебе больше не нужен таймер. Кроме того, через полчаса температура тут упадет до абсолютного нуля, так что поторопись. Иначе материалы для похорон придется собирать совочком.

Мерси произнесла это с немалым удовольствием. Мысленно ты заявила: «Иди ты в зад, сама выбрала этот климат, ты, жалкий, ипохондрический полусгнивший труп, утыканный гвоздями».

Вслух же сказала:

– Разумеется, старшая сестра.

Мерсиморн смотрела, как ты обнажаешь меч. Не рапиру, которую бог попросил тебя носить и которую ты таскала на поясе как уступку его крайнему оптимизму, а двуручник, который висел у тебя за спиной. Здесь в дело вступил твой экзоскелет: длинные перекрывающие друг друга пластины, идущие от позвоночника к ребрам и от локтя к запястью, рудиментарные аподемы, позволяющие тебе поднимать клинок, слишком тяжелый для твоего тела. Всякие там мускулы, вроде тех, что теперь виднелись на плечах и спине Ианты, особенно когда она была мокра от пота, – не для тебя. Для тебя – надежная кость, внешний скелет.

Святая радости сказала только:

– Не люблю драму, но продолжай и постарайся не учинить тектонический сдвиг.

Ты никогда в жизни не учинила ни одного сдвига, поэтому силой одного только гнева ты подняла рукоять высоко над головой. Ты опустила закрытый костью клинок в тальк – ты не хотела, чтобы он обретал остроту. Ни за что. И, используя меч как инструмент направления энергии, послала копье танергии прямо в сердце планеты.

Планета не вздрогнула, не завыла, не замерла, не задергалась в некромантических зубьях. Ты начала расширять поток в стороны, как тебя учили. Широкая коса танергии взрезала мантию, вошла в талергический сгусток камня, в древние воспоминания о днях, когда только сформировался первый шар пыли.

С подобной планетой было очень непросто, поэтому Мерсиморн ее выбрала. Да еще потому, что надеялась, что ты превратишься в мерзлый труп. Реакцию танергии нужно было предусмотреть заранее и придумать, что с ней делать.