Хаммер

— Какая у меня может быть история? Совсем рядовая. Будет ли она достойна ваших ушей, не знаю. Думаю, нет.

— Вы, наверно, издеваетесь надо мной, — обиделась женщина. — Не хотите, не говорите.

Она отвернулась к окну, устремив свой взор на пустынную ночную улицу, безлюдный тротуар и редкие автомобили, спешащие по своим делам. Изредка полупустые, разрисованные рекламой длиннющие автобусы, фыркая и шипя своими механизмами, не спеша отчаливали от остановок, словно корабли на морских перекатах, устало покачиваясь с боку на бок и набирая скорость.

— Хорошо, — согласился Джой. — Только ради уважения к вам. Родился и рос я в семье неблагополучной. Когда мне было года три, отец от нас ушел. Я был мал и его не помню. Встречал ли отца еще когда в своей жизни и встречу ли, не знаю. Мать пила, и с каждым годом все больше. Иногда она приводила собутыльников домой. Как правило, это были ничтожные, спитые, гадкие личности. Они сидели на кухне, звенели стаканами, громко говорили, спорили, ржали и матерились. Мать звучала на высоких нотках, стараясь держаться в центре внимания, ей это удавалось на правах женщины. Периодически кто-то из них бегал за самогоном, у них имелись «точки», где круглосуточно продавалось это зелье. Постепенно хмелели, голоса звучали резче, громче, споры перерастали в ругань, иногда посиделки заканчивались потасовкой. Я, как правило, в это время находился в своей комнатке, лежал на кровати, укрывшись с головой одеялом, плакал, дрожал от страха и боялся, что кто-то из них войдет пьяный в комнату и убьет меня ножом. Как выжить в этой обстановке, я не знал. Когда немного повзрослел, то на время сабантуев стал убегать к моему другу и соседу Борьке.

Джой замолчал. Он и сам не ожидал, что его история могла начинаться не то что печально, а прямо-таки жутковато. Когда-то очень давно это действительно было, однако он старался забыть и вычеркнуть из жизни всю эту гадость. Хотя долго еще во снах приходили в его комнату те страшные типы с кухонными ножами в руках. «Неужели все это было со мной», — подумал он, словно прочувствовал со стороны услышанное.

— Даже не знаю, стоит ли продолжать, — Джой посмотрел на женщину. — История совсем безрадостная.

— Стоит, — коротко заключила она.

— Ну хорошо. Свою трудовую деятельность моя мать начала на небольшом заводе изоляционных материалов в качестве секретарши. Там повстречала моего отца и вышла за него замуж. Как я понял, он был человеком образованным и трудился в заводоуправлении то ли экономистом, то ли бухгалтером. Через год родился я. Когда мать начала пить, он всячески пытался с этим бороться. Результатов это не давало, хотя он надеялся и не сдавался. А когда она начала приводить домой мужиков, то в конце концов все бросил и уехал куда-то далеко, за полярный круг. Работу на заводе мать потеряла. Устроилась в другое место, но там тоже долго не продержалась. Некоторое время, как я понимал, мы жили за счет ее дружков. Они приносили не только спиртное, но и кое-какие продукты, оставляли немного денег. Конечно, были у нее и светлые промежутки. Тогда она бралась за ум, не пила, наводила в квартире порядок, стирала, гладила, готовила еду, а по вечерам плакала и жалела меня. Однако никогда при этом не вспоминала моего отца. Находила работу, временную, и, казалось, наша жизнь налаживалась. Но это только казалось, ее хватало ненадолго, и все возвращалось на круги своя. Опять я не о том, — Джой посмотрел на свою попутчицу. — Надо о спорте, а я о своих родственниках.

— Это не менее интересно, — подытожила женщина. — Я вас слушаю. Продолжайте.

— А мы, случайно, не забыли, куда едем?

— Не беспокойтесь, пока прямо.

— Хорошо, тогда продолжим эту скучную спортивную историю.

— Шутите. Ваше прошлое реально было не из легких. Разве не так?

— Это точно. Погодите, дальше еще не то услышите.

— Вы меня пугаете, — она вопросительно глянула на Джоя.

— Давайте я вам лучше анекдот расскажу про Вовочку?

— Нет. Не надо. Продолжайте о себе, пожалуйста.

— Ну, так и быть. Рассказчик я, конечно, не ахти какой, тогда как получится. Так вот, остался у нас ночевать как-то после очередной попойки один из дружков матери. Такое случалось. Но этот не ушел и на следующий день и прожил у нас целую неделю. Затем исчез. А спустя несколько дней он вернулся. Мне тогда уже было восемь лет. Как я уже говорил, у меня был друг Борька, одногодок, росли мы в одном дворе и в школе учились в одном классе. Жил он в соседнем подъезде, как и мы с матерью, на первом этаже, а квартиры наши имели смежные стены. Был у Борьки брат, которого звали Семен и который был старше нас на два года и уже целых три года к тому времени занимался боксом. С раннего детства меня били, унижали и оскорбляли. С этим можно было мириться физически, но морально нет. И я мечтал об одном: поскорее вырасти и отомстить за себя и за мать, побить этих алкашей поганых и вышвырнуть из нашего дома раз и навсегда. Я до сих пор ненавижу спиртное и терпеть не могу пьяниц. Но время шло медленно, и я оставался по-прежнему маленьким мальчиком, слабым и беззащитным. По прошествии примерно месячного срока проживания в нашей квартире того самого дружка матери как-то вечером она позвала меня в их комнату и объявила, что этот дядя по имени Коля теперь для меня будет отцом. На что я ответил, что мой отец жив-здоров и живет на Севере. Тогда отчим, предложила она, и я должен его любить, во всем слушать и уважать. Дядя Коля сидел, развалившись в кресле. К этому времени он окончательно освоился в нашей квартире. На нем была старая майка, черные, растянутые спортивные трико на резинке с темными мокрыми пятнами. Его редких и жирных волос на голове никогда не касалась расческа, а всегда недобритое лицо было заросшее щетиной по самые глаза. И вот это существо, почесывая желтыми от никотина пальцами волосатую грудь, чавкая, жевало хлеб, запивая пивом, громко и продолжительно при этом отрыгивая. Он поманил меня к себе и, когда я подошел, дохнув на меня жуткой смесью лука, сала с чесноком и самогона, сказал, что в доме теперь он хозяин, его слово закон, и во всем должно быть беспрекословное подчинение, иначе или убьет, или калекой сделает. При этом он размахнулся и ударил кулаком по подлокотнику кресла так, что тот выскочил из своих пазов и, описав в воздухе дугу, звонко упал на пол. И в этот момент мне вдруг стало пронзительно больно и жаль не себя, а мою мать. Как же так? Почему? Бедная моя мама. Я знал, что скоро вырасту, скоро стану большим и сильным, легко и быстро разберусь с подобными ничтожествами, а вот мама, она уже никогда не переступит через барьер и навсегда останется на той стороне, где боль, унижения, слезы, душевные страдания и обида. И в этот же момент, хотите — верьте, хотите — нет, но я это запомнил хорошо, в этот же момент, я не знаю, как это назвать, осенило, снизошло озарение, в одну секунду, словно громом и молнией пронзило меня от макушки до пяток — Семен! Как же я раньше не допер, Семен! Вот он — пример для подражания. Вот оно — средство, которое поможет мне срочно стать смелым, ловким, сильным и беспощадным к подонкам. Бокс. Вот он — ответ на все вопросы, вот оно — решение проблем, мучивших и терзавших меня с раннего детства. На следующий день с замиранием в сердце я впервые вошел в ярко освещенный электрическим светом боксерский зал.

На секунду бросив руль, Джой развел руками:

— Вот, собственно, и вся моя спортивная история.

— А что было дальше?

— Ничего особенного. Занимался спортом, как многие другие.

— А по жизни что потом было, как все разрешилось? Вы меня заинтриговали.

— Э, нет. Мы договаривались только о спортивной карьере рассказать, я вам и рассказал, а о жизни — это уже другая история.

— Мы вообще ни о чем не договаривались, — и она, опять отвернувшись, уткнулась в окно.

— Сидит Вовочка на уроке, заходит в класс учительница и говорит…

— Вы это о чем? — удивленно посмотрела она на Джоя.

— О Вовочке.

— Только не это. Прошу вас.

— Хотел что-нибудь рассказать повеселей…

Некоторое время они ехали молча, каждый думал о своем.

— А хотите, сделаю некоторые дополнения к моему рассказу относительно спортивной карьеры? — предложил Джой.

Женщина согласно кивнула.

— Так вот. Прошло примерно около года, как я начал заниматься боксом. Сидим однажды дома у Борьки, болтаем ни о чем. Незаметно разговор коснулся темы драк. Для пацанов того времени и нашего возраста это была хорошая тема. Кто-то кого-то встретил, накостылял как следует, потом получил сдачи, и так далее, и тому подобное. В результате каким-то образом мы заспорили о том, можно ли одной левой одним ударом в боксерской перчатке отправить в нокаут нашего сверстника, то есть отключить. Борька бил себя в грудь и утверждал, что можно, я же, исходя из своего пусть пока еще и небольшого опыта, считал это маловероятным. Во всяком случае, я никого до этого момента не отправлял в нокаут, меня тоже. Заспорили не на шутку. Борька предлагал проверить это прямо сейчас, если, конечно, я не трус. Я противился и все же уступил. Несмотря на свое мнение, я часто пасовал перед Борькиным давлением. Первым ударил Борька. Я зажмурил глаза, такое было условие, втянул голову в плечи, весь сжался и замер в ожидании. Когда перчатка коснулась моего виска, отклонил голову по ходу удара и отделался небольшим болевым ощущением и испугом. Борька удивился и насупился, теперь была моя очередь. Поскольку спор разрешился в мою пользу, продолжение эксперимента не имело смысла, и я отказался использовать моего лучшего друга в качестве подопытного кролика. Однако Борька, теперь уже больше из принципа, упрямо стоял на своем и, пустив в ход последнее средство, заявил, что в противном случае я ему больше не друг, заставил меня надеть перчатку. Теперь зажмурился он, а я ударил, не сильно, но резко и точно в подбородок. Борька сложился как карточный домик опустился на колени и, распластавшись по полу, потерял сознание. Все бы ничего, да только именно в тот момент, когда моя рука коснулась его подбородка, в комнату вошел Семен. Вот так я заимел себе недруга. Семен просто обомлел от увиденного, прямо на его глазах брата Борьку отправили в нокаут. Он знал, конечно, что я хожу на тренировки по боксу, и теперь выглядело это так, словно элементарно отрабатывал удары на его брате. Бить он меня не стал. Взял за левое ухо и так его закрутил, что от боли у меня из глаз в одно мгновение брызнули слезы. Он все крутил и крутил мое ухо, я извивался, словно уж, то падал на колени, то поднимался и опять извивался, плакал, выл, стонал, молил о снисхождении и думал, что мое бедное ухо останется у него в руке. Затем, все так же держа за ухо, он подвел меня к входной двери, открыл ее и пинком спустил с лестницы. Борька все это время сидел на полу и ничего не понимающими глазами смотрел перед собой. После этого случая отношения наши испортились. Борька почему-то решил, что я поступил нечестно. В гости к нему уже не ходил, и мы практически не общались. Прошло полгода. Должны были состояться очередные городские соревнования по боксу, и я был заявлен как участник. В назначенное время приехал во дворец спорта. Тренер назвал мне фамилию моего соперника. Я переоделся, размялся, а когда вышел на бой в зал и посмотрел на ринг, просто обмер: по рингу прохаживался Семен, постукивая перчаткой о перчатку и искоса поглядывая в мою сторону. Прозвучало объявление, в котором говорилось, что по техническим причинам произошла замена моего соперника. Я понимал, это была спланированная акция — месть за брата. Несомненно, что для тех, кто принял участие в этом постыдном судилище, я был подонком и ничтожеством, заслуживающим справедливого наказания. Они не знали всех деталей той истории, их ознакомили только с подтекстом, в котором, к сожалению, выглядел я не лучшим образом. Теперь Семен будет отрабатывать на мне удары, избивая прилюдно, безжалостно, больно и долго. Я знал, что судья не остановит бой ввиду явного его преимущества и после очередного нокдауна считать будет медленно, ожидая, когда я поднимусь с настила и продолжу бой. Только в конце третьего раунда получив сокрушительный и окончательный удар, я останусь лежать на помосте, униженный и избитый в неравном бою. А в зале друзья по клубу, одноклассники, девчонки из нашей школы и класса. И опять мне стало обидно. Я не поднялся на ринг, вернулся в раздевалку, переоделся и уехал домой. На этом моя спортивная карьера на уровне второго юношеского разряда была окончена. Хотя бокс я не оставил, продолжал тренироваться, но на участие в соревнованиях больше меня не заявляли. А с Борькой через некоторое время мы помирились, и уже навсегда.

— Ну что вам на это сказать, — многозначительно произнесла женщина. — Поучительная история.

— Да уж куда более, — согласился Джой. — Но в чем моя вина-то?

— А не нужно было друга бить.


— Но ведь он меня ударил, а потом настоял, чтобы я сделал то же самое.

— Стукнули бы легонько, и делу конец.

— Не рассчитал. Так получилось. И потом, если вы посмотрите на мои уши внимательно, то заметите, что левое значительно больше правого и оттопырено сильнее, хотя столько лет прошло. Я не меньше пострадал.

— Впредь умнее будете, — и она, улыбнувшись, посмотрела на Джоя, затем добавила: — Мы, кажется, проехали поворот.

— Я так и знал. Что теперь?

— Не знаю, — женщина виновато посмотрела на водителя.

— Это я виноват, мозги вам запудрил. Проедем дальше, там будет разворот. Потом направо?

— Кажется, да. Будем подъезжать, я подскажу. А пока еще что-нибудь расскажите. Вы хороший рассказчик.

— Боюсь, весь исчерпался.

— Я так не думаю.

— Правда весь. И потом. Не пора ли нам познакомиться? Меня, например, зовут Михаил.

— Вы правы, — согласилась она. — Самое время. Я Ольга.

И они опять замолчали. Опять каждый задумался о своем.





Глава двенадцатая





Странно, но Джоя сегодня явно понесло. Его замкнутый, скрытный и молчаливый образ жизни, словно гнусный червячок, запротестовал где-то внутри, засвербел предательски и потребовал срочной разрядки. Наверно, устал Джой от одиночества, постоянной конспирации, двойной, а то и тройной жизни. Захотелось выговориться, подразнить себя, подразнить вот эту Ольгу, которая сидела рядом и просто слушала, наверно, поражаясь неожиданному откровению первого встречного и ужасаясь той жесткой правде жизни, которая, конечно, существовала в реальности и, к счастью, миновала ее. Пусть слушает, пусть знает, ему не жалко. Подвернулись доверчивые уши, а он воспользовался, можно назвать это и так. Ну, да и ладно. Никогда больше он ее не увидит, никогда. Уже завтра все эти разговоры забудутся и без следа исчезнут за вереницей очередных проблем, забот, вопросов и ответов.

Дальше ехали молча. Ольга смотрела в окно двери справа от себя, Джой вперед, на дорогу. То, что он только что рассказал ей как дополнение к своей истории о спортивной карьере, было неправдой и выдумкой, причем на лету, с ходу, ну понесло его сегодня. Не было никогда подобного спора у него с Борькой и никакой подмены на соревнованиях тоже, а с Семеном всегда были только теплые и добрые отношения. В школе да и на улице Семен всячески оберегал и защищал его и Борьку от пацанов старшего возраста, как от своих, так и чужаков из других районов. Как и Борька, Джой был для него словно младший брат. И неудивительно, ведь почти все свое детство Джой провел у них дома. Он так часто бывал у них и оставался на ночь, что со временем Борькины родители ему даже выделили отдельную кровать. А с другой стороны, ему нравилось проводить время в этой чужой семье, он чувствовал себя там комфортно и уютно, ощущая постоянную заботу и внимание. Его жалели. Утром они завтракали все вместе, а затем мчались в школу. После уроков возвращались, обедали, делали домашнее задание, и только потом Мишка шел домой. Не стоило вспоминать сейчас, в каком состоянии он находил свою мать, это было грустно, больно, а временами и отчаянно обидно. Родители Борьки относились ко всему этому с должным пониманием и отеческой мудростью. Ну что же, спасибо им за это.

И все же его спортивная карьера действительно рухнула, едва успев начаться, это случилось, но совсем не так, как он только что рассказал своей спутнице — иначе.

А произошло следующее. Мишке уже исполнилось девять лет, и уже почти год, как он занимался боксом. Дядя Коля по-прежнему жил у них, можно сказать — прижился, однако характером не менялся, а своим принципам и привычкам изменять не собирался. Отношение Мишки к нему можно было назвать как с трудом терпимым, да и то с натяжкой. Дядя Коля продолжал упрямо считать себя полноправным хозяином в доме, периодически давая понять это и остальным. Точно так же Мишка упрямо с этим не соглашался, время от времени получая звонкие подзатыльники.

Последнее время мать пила реже и меньше. Она устроилась на работу в районную больницу уборщицей, причем основательно, с трудовой книжкой, и терять это место не хотела. Домой обычно возвращалась после семи вечера, изрядно уставшая. Дяде Коле это было не по нраву, он раздражался и злился, часто не по делу срываясь на них, его больше устраивала полная и абсолютная зависимость матери с ребенком от него.

Сам же он употреблял горячительные напитки каждый день, не до чертиков, но постоянно подогретое его состояние было привычным и нормальным явлением.

Надо признаться, он не тунеядствовал, трудился плотником в районном ЖКО и мнил себя фигурой существенной: плотник, как он говорил, явление временное, а вот краснодеревщик — это его, тут бы он раскрылся. Однако неизвестные обстоятельства не давали ему возможности обрести себя в полной мере, и, бывало, нетрезвый, он возмущенно грозил кому-то пальцем и добавлял, что досок на всех хватит, имея в виду, изготовление гробов. И все же один плюс от пребывания дяди Коли в их квартире был: он наложил запрет на появление в доме личностей, подобных себе.

Периодически дядя Коля давал волю своим рукам, он считал это своим долгом, был сторонником телесно-прикладного воспитания, касалось это только Мишки, на мать он руки не поднимал, правда, гадким словом наградить мог. Было понятно, продолжаться этому осталось недолго. Мишка взрослел, еще немного, буквально месяц-два, от силы полгода — и наткнется неординарная фигура дяди Коли на непреодолимую стену, и как тогда сложится его жизнь и судьба, неизвестно.

И это случилось. Когда Мишка пришел из школы, дядя Коля был дома, сидел на кухне за столом, пил пиво и ел селедку, не чистя, отрывая кусками и отправляя в рот. Губы и нижняя часть лица его лоснились от рыбьего жира, к подбородку и левой щеке прилипло несколько чешуек, иногда поблескивающих, как драгоценные камушки. Под столом стояло несколько уже опустошенных бутылок, иногда он цеплял их ногами, и они противно позвякивали.

Мишка вошел в кухню в надежде приготовить себе чай и сделать бутерброд, чтобы затем, удалившись в свою комнату, перекусить. Не глядя на презренную фигуру постояльца, он набрал воду в чайник и поставил на огонь. Дядя Коля грыз селедку, сопел и наблюдал за мальчишкой из-под нахмуренного лба. Наконец созрев, он прорычал что-то нечленораздельное, прочищая горло, и хамовато промолвил:

— Принеси-ка, малец, мне пару бутылок пива из моего холодильника.

Разумеется, Мишка остался к просьбе безучастным. Ожидая, когда закипит вода в чайнике, он топтался у газовой плиты и из кухни уходить не торопился, более того, даже желал обострения ситуации. То, что сказал дядя Коля, было перебором, и это понимали оба.

А несколько дней назад произошло другое событие. Дядя Коля, как обычно, за между прочим, решил отвесить подзатыльник парню и уже почти отвесил, но случилось невероятное: неожиданно пасынок, перехватив его руку, с силой отбросил прочь и, сверкнув при этом испепеляющим взглядом, удалился в свою комнату. Дядя Коля бросился за ним — ведь это был бунт, неуважение к его персоне, можно сказать, вызов щенка, мальчишки, но тут же остановился, остыл, в доме была Мишкина мать, не стоило при ней колотить пацана.

Теперь уже несколько дней они ходили на взводе, словно два бочонка с порохом или два грозовых облака, достигнувших своих пиковых разнополярных мегавольт, и разряд теперь был неминуем, им оставалось только сблизиться.

Мишка молчал, никак не реагируя на сказанное, он, просто игнорируя, низводил это ничтожество до уровня шелудивого бродячего пса, а в лучшем случае — до пустого места, предоставив тем самым дяде Коле роль ведущего в конфликте и, разумеется, ответственного за возможные последствия.

— Тебе уши прочистить? Молокосос. Я не намерен повторять дважды.

Мишка молчал, только поглядывал то на чайник, то в потолок, вода уже начинала закипать. Дядя Коля, не торопясь, выбрался из-за стола и подошел к нему, положил свою ладонь на его плечи, обхватив шею, и медленно начал сжимать пальцы. Мишка терпел. Дядя Коля ждал и постепенно сжимал свои пальцы все сильнее. Ждал, когда мальчик заплачет, или застонет, или хоть как-то даст понять, что ему больно, и впредь будет послушным. Но мальчик неожиданно резко повернулся к нему и прямым правым врезал прямо в нос. Дядя Коля почувствовал, как у него по губам потекло что-то теплое, он утер нос тыльной стороной ладони, рука оказалась в крови, веки его испуганно и возмущенно заморгали, но в ту же секунду он получил второй удар, уже с левой и опять по носу. Кровь брызнула во все стороны. Как держал дядя Коля Мишку за шею, так держа и швырнул его к окну, что было силы. Мишка больно ударился грудью о подоконник, он даже вскрикнул, потемнело в глазах, он вцепился руками в чугунную батарею отопления, чтобы не упасть. Дядя Коля загреб ворот его рубашки одной рукой, а за пояс брюк ухватился другой, рванув к себе, оторвал от радиатора и, приподняв в воздухе, с силой швырнул на пол. Мишка опять больно, всем телом ударился о деревянный пол, под голову успел подставить руки и, вжавшись в холодные доски, замер. К его горькому сожалению, сегодня, как это было ни обидно, он проиграл. Этот гадкий человек оказался сильнее, и теперь оставалось только терпеть и ждать, когда все закончится.

Дядя Коля бил его ногами. Он был босой, поэтому наносил удары пятками, по очереди вколачивая их то в спину, то в бока, то по почкам. Парень лежал молча, сцепив зубы, лицом вниз и обхватив голову руками.

Все повторялось, как когда-то. Он хорошо помнил то событие, которое случилось три года назад в лесной зоне заброшенного парка недалеко от Днепра. Но тогда было все гораздо хуже. Шестилетний Миша был и меньше, и значительно слабее, чем сейчас, а бил его подросток лет восемнадцати, крепкий, длинноногий, обутый в большие желтые ботинки. Но то была иная история, завершиться которой еще предстояло.

На следующий день в школу Мишка не пошел. Была пятница, и до понедельника он решил отлежаться. К счастью, кости оказались целы. Все тело болело и стонало, как снаружи, так и внутри, ушибленные внутренние органы давали о себе знать, поднялась температура, и Миша признался матери, что неважно себя чувствует, возможно, простыл, и на уроки не пойдет. Она согласилась, сделав вид, что поверила, но на самом деле догадывалась, что между ним и дядей Колей произошел очередной конфликт. На кухне кое-где остались следы крови, хотя дядя Коля и пытался навести там порядок, да и его распухший нос не остался ею незамеченным. Она понимала, долго так продолжаться не могло. То, что происходило в их семье, никак нельзя было назвать нормальной жизнью, что-то должно было случиться, изменив их отношения коренным образом. Оставалось только ждать и надеяться, что если и произойдет подобное, то пусть не слишком болезненно. Ничего не сказав, она наколотила Мишке чай с малиной и уехала на работу. А в понедельник он пошел в школу, бока еще ныли, но уже терпимо.