Грозовой перевал

– Ей взять тебя с собой? Ах ты, ничтожная тварь! Видно, эльфы тебя подменили в колыбели! – воскликнула я в негодовании. – Моей Кэтрин выйти замуж за это жалкое отродье? Да Хитклиф просто рехнулся, задумав такое, или считает нас всех круглыми дураками! Чтобы такая красивая, здоровая и веселая молодая леди связала свою жизнь с полудохлым ублюдком вроде тебя? Ты что, серьезно думаешь, что какая-нибудь девушка, не то что Кэтрин Линтон, согласится выйти за тебя? Да тебя надо бы выпороть хорошенько за то, что ты обманом завлек нас сюда! И нечего прикидываться невинной овечкой! Я собственноручно наподдам тебе прямо сейчас за подлое предательство и глупое чванство!

Я и вправду слегка встряхнула мальчишку, но он тут же закашлялся и прибег к своим обычным уловкам в виде стонов и слез, после чего Кэтрин принялась меня упрекать за жестокосердие.

– Остаться здесь на ночь? Никогда, – твердо сказала она, оглядываясь вокруг. – Эллен, я готова развести костер под этой дверью, но выйду отсюда.

Она уже собралась привести свою угрозу в исполнение, но Линтон принялся ее отговаривать, вновь испугавшись за свою драгоценную особу. Он обнял ее своими слабыми руками и, рыдая навзрыд, проговорил:

– Неужели ты не хочешь выйти за меня и тем самым спасти меня? Неужели ты не хочешь вернуться в усадьбу? Кэтрин, дорогая моя, ты не вправе уйти и бросить меня здесь. Ты должна подчиниться моему отцу, должна!

– Я должна подчиняться своему отцу, – ответила она, – и освободить его от мучительного ожидания, ведь он считает минуты, когда я вновь буду дома. Что он подумает, если я останусь здесь на всю ночь? Он, наверное, уже извелся от тревоги. Я либо выломаю дверь, либо запалю ее, но выберусь из этого дома. Прекрати плакать – тебе ничего не угрожает, но, если ты только попытаешься остановить меня, тебе несдобровать… Ах, Линтон, я люблю папу больше тебя!

Смертельный страх, который мальчишка испытывал перед мистером Хитклифом, развязал его язык труса и подлеца. Кэтрин совсем измучилась опровергать его красноречивые доводы, которые он искусно выстраивал в собственную пользу, но по-прежнему настаивала, что должна вернуться домой. Пока они предавались этому бессмысленному спору, вернулся наш мучитель и тюремщик.

– Ваши лошади убежали, – заявил он. – Что такое, Линтон, в чем дело? Опять распустил нюни? Что она тебе сделала? До свадьбы заживет! Ну-ка распрощайся со всей честной компанией и марш в кроватку! Ничего, дружочек, через пару месяцев ты сполна железной рукой отплатишь этой юной леди за то, что она вздумала тобой помыкать. Ты жаждешь искренней любви, мой мальчик? Ты ее получишь: Кэтрин Линтон станет твоею. А теперь – в кровать! Зиллы сегодня здесь нет, поэтому будь любезен, разденься на ночь сам. Тихо! Прекрати стенать и хныкать! Ступай к себе, а я к тебе и близко не подойду, можешь не трястись как осиновый лист. Ты более или менее справился с задачей, чего я от тебя, признаться, не ожидал. Об остальном я сам позабочусь.

Произнося эти слова, он открыл дверь и придержал ее, чтобы его сын смог выйти. Тот прошмыгнул мимо него, как проштрафившаяся собачонка, которая ожидает, что ее сейчас этой дверью нарочно прищемят. Хитклиф вновь запер дверь и подошел к очагу, где замерли мы с Кэтрин. Кэтрин взглянула на него и непроизвольно схватилась за щеку, как будто его приближение оживило причиненную им ранее боль. Любого другого такой отчаянный жест тронул бы, но Хитклиф только выругался и проворчал:

– Ага! И ты, девчонка, еще утверждаешь, что не боишься меня? Хорошо же ты спрятала свою отвагу. Да у тебя душа в пятки ушла!

– Теперь я вас и вправду боюсь, – ответила она, – потому что если я останусь, то причиню папе большое горе, а как я могу его огорчать, когда он… когда он… Мистер Хитклиф, пожалуйста, отпустите меня домой! Обещаю, что я выйду замуж за Линтона: папа не будет против, и я его люблю. Почему вы хотите силой принудить меня к тому, что я готова сделать добровольно?

– Пусть только попробует принудить вас! – прокричала я. – У нас в стране, слава тебе, Господи, еще существуют законы, хоть мы и живем на отшибе. Да я бы и на родного сына донесла за такое! Принуждение к браку – тяжкое преступление, за него и священника могут привлечь к суду, без всяких скидок на его сан.

– Замолчи! – вскричал негодяй. – Прекрати поднимать шум, а то отправишься ко всем чертям! Тебе, Нелл, слова никто не давал! Ах, мисс Линтон, я вне себя от счастья и глаз не сомкну от радости, коль скоро от вас же узнал, что ваш отец будет страдать. Сказав это, вы сами дали мне прямой резон оставить вас под моим кровом еще на одни сутки. А что до вашего обещания выйти замуж за Линтона, то я позабочусь о том, чтобы вы его сдержали. Вы не выйдете отсюда, пока его не исполните.

– Тогда пошлите Эллен в усадьбу сказать папе, что я жива и здорова! – воскликнула Кэтрин, горько плача. – Или обвенчайте нас прямо сейчас. Бедный папа! Эллен, ведь он подумает, что с нами случилась беда. Что же нам делать?

– Ничего такого он не подумает. Он решит, что вы устали ухаживать за ним и сбежали, чтобы немного развлечься, – ответил Хитклиф. – Вы не будете отрицать, что вошли в мой дом по собственной воле и вопреки запретам вашего отца. В вашем возрасте искать развлечений естественно, значит, вам наскучило нянчиться с больным, который вам всего лишь только отец. Знайте, Кэтрин, что счастливая пора его жизни кончилась в тот самый день, когда вы появились на свет. Я думаю, что он проклинал вас за то, что вы родились – уж я-то точно вас поминал недобрым словом, – посему будет справедливо, если он снова будет вас проклинать в свой последний час. И я вместе с ним – ведь я вас не люблю! Да и как мне вас любить? Плачьте, плачьте… Что-то мне подсказывает, что вскорости это будет вашим постоянным уделом, если только Линтон не вознаградит вас за все ваши утраты. Неужели ваш любящий папочка действительно считает его на это способным? Я очень веселился, читая письма с наставлениями и утешениями, которые он писал моему сыночку. В последнем письме он советует моему сокровищу заботиться о его драгоценной дочурке и всячески беречь ее – это ли не пример нежных отцовских чувств! Но Линтону весь запас заботы и бережения требуется лишь для него самого – из него может получиться отличный маленький домашний тиран. Он в состоянии замучить сколько угодно кошек, если только кто-то лишит их сперва зубов и когтей. Вы сможете поведать его дядюшке немало историй о его доброте, когда вернетесь домой, мой милый мальчик постарается – уверяю вас.

– Вот тут вы правы! – перебила его я. – Расскажите-ка побольше о характере вашего сына, покажите ей, как сильно он похож на вас, и тогда мисс Кэтрин дважды подумает, прежде чем выходить замуж за эдакое чудовище!

– А я не против прямо сейчас раскрыть девушке глаза на характер ее будущего супруга, – ответил он. – Либо они венчаются, либо она остается моей пленницей, и ты вместе с ней, до тех пор пока твой хозяин не умрет. Я могу держать вас здесь сколько угодно, и ни одна живая душа об этом не узнает. Если сомневаешься, уговори ее взять слово назад, и ты получишь возможность в этом убедиться.

– Я не откажусь от своего слова, – сказала Кэтрин. – Я готова пойти с Линтоном к алтарю сейчас же, если мне разрешат после этого вернуться в усадьбу. Мистер Линтон, вы – человек жестокий, но вы же человек, а не дьявол. И вы не станете только по злобе разрушать всю мою жизнь. Если папа решит, что я по собственной воле покинула его, и если он умрет раньше, чем я вернусь, как смогу я жить после этого? Видите, я больше не плачу, но припадаю к вашим стопам, и не встану, и не отведу взгляд от лица вашего, пока вы не взглянете на меня в ответ! Нет, не надо отворачиваться! Вы не увидите ничего, что бы питало вашу злобу. Я не испытываю к вам ненависти, не сержусь за то, что вы меня ударили. Неужели вы никогда никого в своей жизни не любили, дядя? Никого и никогда? Да взгляните же на меня хоть один раз. Я так несчастна, что вы не можете не пожалеть меня!

– Убери от меня свои цепкие ручки и убирайся, а то получишь пинка! – закричал Хитклиф, грубо отталкивая ее. – Пусть лучше я окажусь в объятиях змеи, чем в твоих. Какого дьявола тебе вздумалось ласкаться ко мне? Ты мне отвратительна!

Он повел плечами, как будто отталкивал от себя нечто омерзительное, и по телу его пробежала дрожь. Стоило мне только раскрыть рот, чтобы обрушить на него поток заслуженных им упреков, как он вскочил со стула и накинулся на меня. Уже первую мою фразу прервала угроза, что еще одно слово – и он запрет меня в другой комнате.

Начало темнеть. Мы услышали голоса у ворот в сад. Злодей поспешил тотчас выйти; он выглядел спокойным и хладнокровным, мы же совершенно утратили самообладание. Разговор продолжался две-три минуты, а затем хозяин дома вернулся один.

– Я подумала, что это ваш кузен Гэртон, – заметила я, обращаясь к Кэтрин. – Хоть бы он вошел сюда! Кто знает, может быть, мы смогли бы перетянуть его на свою сторону?

– То были трое слуг из усадьбы, посланные на ваши поиски, – сказал Хитклиф, услыхавший мои слова. – Тебе всего-то и нужно было, что открыть окно и позвать на помощь. Однако, держу пари, девчонка счастлива, что ты этого не сделала. Она просто спит и видит, как бы остаться здесь.

Узнав о том, какую возможность спастись мы упустили, мы дали волю своему горю, и Хитклиф позволил нам плакать до девяти вечера. Потом он велел нам подняться наверх через кухню в комнату Зиллы, а я шепнула Кэтрин, чтобы она подчинилась. Я надеялась, что нам удастся вылезти в окно или пробраться на чердак, а оттуда – на крышу. Но оказалось, что окно в этой комнате такое же узкое, как и окна в зале, а дверца на чердак надежно защищена от наших попыток добраться до нее, потому что нас вновь заперли. Ни одна из нас не ложилась. Кэтрин встала у окна и там с нетерпением ожидала рассвета. На все мои уговоры прилечь и отдохнуть она отвечала лишь скорбными вздохами. Я опустилась в кресло-качалку и принялась раскачиваться взад-вперед, жестоко осуждая себя за то, что не единожды нарушала долг свой, послужив тем самым несчастью и бедам моих хозяев. На деле все, конечно, обстояло не так, но в ту ужасную ночь я возложила на себя основное бремя вины за происходящее, оставив Хитклифу лишь малую его часть.

В семь утра он явился и спросил через дверь, встала ли мисс Линтон. Кэтрин немедленно бросилась к двери с криком «Да!». «Вот и прекрасно!» – ответил он, быстро открывая дверь и вытаскивая ее вон из комнаты. Я встала, чтобы последовать за ней, но он тут же вновь запер дверь. Я потребовала, чтобы меня выпустили.

– Наберись терпения, – ответил он. – Через некоторое время тебе принесут завтрак.

Я колотила в дверь и яростно трясла ее так, что засов гремел вовсю, а Кэтрин спросила, почему меня до сих пор держат под замком. Он ответил, что я должна потерпеть еще час, и они ушли. Я терпела добрых три часа, и наконец послышались шаги, но это был не Хитклиф.

– Я вам поесть принес, – раздался голос. – Отворите дверь, я ее отпер.

Я тут же охотно выполнила распоряжение и увидела Гэртона, нагруженного едой, которой мне должно было хватить на день.

– Вот, возьмите, – пробормотал он, сунув мне в руки поднос.

– Постой минутку, – начала я.

– Не велено! – ответил он и тут же исчез, несмотря на мои горячие просьбы остаться.

Вот так я и просидела взаперти целый день и всю ночь, а потом еще одни сутки, и еще… Всего пять ночей и четыре дня оставалась я пленницей, не видя никого, кроме Гэртона по утрам, а он был отменным тюремщиком, лучшего и не придумаешь, ибо неизменно оставался мрачным, немым и глухим ко всякой моей попытке воззвать к его чувству справедливости или состраданию.





Глава 28





На пятый день или, точнее, вечер, раздался звук других шагов – более легких и мелких – и на этот раз пришедшая ко мне особа не задержалась на пороге, а вошла в комнату. Это была Зилла – принаряженная, в пурпурной шали, черной шелковой шляпе, с плетеной корзинкой в руках.

– Ах ты, Господи! Миссис Дин! – воскликнула она. – А в Гиммертоне только о вас и говорят! Я думала, не иначе как вы утонули в болоте Черной Лошади, и молодая леди вместе с вами, покуда хозяин не сказал, что вы нашлись и что он поселил вас на время здесь, в моей комнате. Так как же вы спаслись? Небось, на островок какой выбрались? И сколько времени вы просидели на болоте? Хозяин наш вас спас, миссис Дин, или кто другой? Должна сказать, что вы не больно-то похудели, видать, все не так плохо, а?

– Ваш хозяин – просто подлец! – прервала я поток бессмысленных вопросов Зиллы. – Но он ответит за свои деяния. Какие бы небылицы он ни плел, правда все равно восторжествует.

– Что вы хотите сказать? – удивилась Зилла. – Не он пустил слух, все в деревне твердили, что вы пропали на болоте. Я, как вошла, сразу и говорю нашему Эрншо, мол, что за странные вещи творятся, мистер Гэртон, с той поры как я в Гиммертон подалась. Как жалко молодую госпожу – вот ведь была красавица! Да и Нелли Дин жалко – такая славная женщина. Он на меня так и уставился. Я думала, он про те слухи ничего не знает, вот и рассказала ему. И хозяин слушал, да только улыбался про себя, а потом и говорит: «Если они и были на болоте, то теперь они спасены, Зилла. Нелли Дин сейчас в вашей комнате. Можете сказать ей, чтобы она возвращалась к себе, когда подниметесь, – вот ключ. Наша миссис Дин нахлебалась болотной воды так, что та ударила ей в голову и сия почтенная особа собралась бежать домой во весь дух, поэтому я запер ее у тебя для протрезвления. Можешь сейчас же отправить ее в усадьбу “Скворцы”, если она в состоянии идти, и передай ей от меня, что ее молодая госпожа сможет последовать за ней, дабы не опоздать на похороны хозяина усадьбы».

– Мистер Эдгар умер? Или он жив? – закричала я. – О, Зилла! Зилла!

– Да не умер он. Сядьте, моя милая, – ответила она, – а то, неровен час, сейчас в обморок упадете. Доктор Кеннет считает, что он протянет еще пару дней. Я его встретила на дороге и спросила.

Вместо того чтобы сесть, я схватила накидку и шляпу и кинулась вниз, благо путь был свободен. Войдя в залу, я оглянулась, ища кого-нибудь, кто мог бы рассказать, что сталось с Кэтрин. Все вокруг было залито солнцем, а дверь распахнута, но никого из домочадцев видно не было. Я заколебалась, отправиться ли в путь немедленно или поискать мою госпожу, когда внимание мое привлек легкий кашель, доносившийся от камина. Там на диване лежал, утопая в подушках, Линтон, посасывая леденец и следя за моими метаниями равнодушным оком.

– Где мисс Кэтрин? – задала я вопрос самым суровым голосом, надеясь припугнуть его, застав в одиночестве, и получить хоть какие-то сведения о моей госпоже. Он продолжал посасывать леденец с самым невинным видом.

– Она ушла? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Она наверху. Ей нельзя уйти – мы ее не пустим.

– Вы ее не пустите? – воскликнула я в бешенстве. – Ах ты, безмозглое отродье! Немедленно отведи меня в ее комнату, а не то ты у меня запоешь!

– Это вы запоете у папы, если только попробуете проникнуть к ней, – ответил он. – Папа говорит, что я не должен проявлять мягкость к Кэтрин: она – моя жена и негоже жене стремиться уйти от мужа. Он говорит, что она ненавидит меня и жаждет моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, но она их не получит! И домой ей уйти не дадут! Пусть не надеется, сколько бы она ни плакала и ни прикидывалась больной.

Он вновь принялся за леденец и смежил веки, как будто собираясь заснуть.

– Ах, мистер Хитклиф-младший, – вновь заговорила я, – неужели вы забыли, как добра была к вам Кэтрин этой зимой, когда вы уверяли, что любите ее! Она ведь приносила вам книги, пела вам песни, приезжала навестить вас сквозь снег и ветер. Она плакала, когда случалось ей пропустить хотя бы один вечер, потому что не хотела, чтобы вы ее ждали понапрасну. Тогда вы признавали, что она в тысячу раз лучше вас и вы ее недостойны, а нынче верите той лжи, которую громоздит ваш отец, хотя прекрасно знаете, что он ненавидит и презирает вас обоих. И вы объединились с ним против нее – вот так-то вы отблагодарили Кэтрин за ее доброту!

Линтон страдальчески скривил губы и вынул изо рта леденец.

– Неужели она бы пришла на Грозовой Перевал, если бы ненавидела вас? – продолжала я. – Подумайте сами! А что до ваших денег, так она даже не знает, что они у вас будут. Вы говорите, она больна, и вы посмели ее бросить одну, в незнакомом доме! Вы, который на своей шкуре испытал, что это такое! Получается, что вы способны только себя жалеть, а на ту, которая самоотверженно прониклась вашими бедами и страданиями, у вас жалости не хватает. Посмотрите на меня – я, пожилая женщина, простая служанка – лью слезы, а вы, после того как изображали нежную привязанность к той, кого вам следует на руках носить, приберегли все слезы для себя одного и теперь преспокойненько тут лежите. Такого бессердечного себялюбца надо еще поискать!

– Не могу я с ней сидеть, – раздраженно ответил он. – А ее еще и ко мне в комнату поселили. Она плачет все время, а мне этого не вынести. Она не прекращает, даже когда я говорю, что позову папу. Я раз и вправду его позвал, так он пригрозил задушить ее своими руками, если она не утихомирится. Она замолчала, но стоило ему выйти за дверь, тут же принялась стонать и всхлипывать, и продолжала шуметь всю ночь, хоть я и кричал ей, чтобы она прекратила, потому что совсем не мог заснуть и извелся от этого.

– Мистера Хитклифа нет? – спросила я, поняв, что лежащее предо мной ничтожество не способно посочувствовать душевной пытке, которой подвергалась его кузина.

– Он во дворе, – ответил юный себялюбец, – разговаривает с доктором Кеннетом. Тот сказал, что дядя и вправду наконец-то умрет. Я рад, потому что после него я стану владельцем усадьбы «Скворцы». Кэтрин всегда говорила об усадьбе как о своем доме, а он, оказывается, не ее! Он будет моим! Папа говорит, что все, чем она владеет, тоже мое. И даже ее красивые книжки. Она их мне предлагала, а также своих певчих птичек и лошадку Минни в придачу, если я достану ключ от нашей комнаты и выпущу ее. Но я ответил, что ей нечего мне отдавать, потому что это все и так мое. Тогда она заплакала и сняла с шеи медальон и сказала, что я могу его взять. А медальон-то золотой, и с каждой стороны в нем по портрету: с одной – ее матери, а с другой – моего дяди в молодом возрасте. Я сказал, что медальон тоже мой, и попытался отобрать его, а эта противная девчонка мне его не давала. Она меня толкнула, да так больно! Я закричал, и она испугалась, потому что услышала, что на крик идет мой папа. Тогда она сломала петли, скреплявшие медальон, разделила его надвое и дала мне ту половинку, где был портрет ее матери, а вторую половину попыталась спрятать. Папа спросил, в чем дело, и я объяснил ему. Он забрал себе у меня ту половину, которую она мне дала, и потребовал, чтобы она мне отдала портрет дяди. Она отказалась, и тогда он ее ударил, да так сильно, что она упала на пол. Потом он сорвал портрет с цепочки и растоптал его.

– И вам было приятно смотреть, как ваш папа ее бьет? – спросила я, нарочно поощряя его распускать язык.

– Я зажмурился, – признался он. – Я всегда так делаю, когда мой отец бьет при мне собаку или лошадь. Он так сильно их наказывает! Но тогда я сначала обрадовался – ведь она заслужила наказание за то, что толкнула меня. Правда, потом, когда он ушел, она подвела меня к окну, открыла рот и показала, что у нее от удара вся щека внутри изодрана о зубы и рот наполняется кровью. А затем она собрала осколки портрета и села лицом к стене. После этого она со мной не разговаривала – ни единого словца не сказала. Иногда мне кажется, что она не может говорить от боли. Это, конечно, плохо, но она мне уже надоела своим беспрестанным плачем. Вдобавок лицо у нее такое бледное, а взгляд такой дикий, что я боюсь ее.

– А сможете достать ключ, если захотите? – спросила я.

– Да, когда пойду наверх, – ответил он. – Но сейчас я не могу идти наверх.

– А в какой она комнате? – спросила я.

– Вам я ни за что не скажу! – завопил он. – Это наш секрет. Никто, ни Гэртон, ни Зилла, не должен об этом знать. Хватит с меня! Уходите сейчас же – я устал от вас! – Он склонил голову на руку и вновь закрыл глаза, показывая, что вознамерился заснуть.

Я почла за лучшее покинуть Грозовой Перевал, не сталкиваясь с мистером Хитклифом, и привести подмогу из усадьбы для освобождения моей молодой госпожи. Когда я появилась в «Скворцах», изумление и радость других слуг при виде меня были велики и только усилились, когда я сообщила, что их молодая хозяйка цела и невредима. Двое или трое тут же хотели устремиться наверх, собираясь прокричать эти замечательные новости у двери мистера Эдгара, но я настояла на том, что сообщу их хозяину сама. Как же сильно изменился мой господин за те несколько дней, пока я отсутствовала! Он лежал так тихо, что казался воплощением скорби и обреченности перед ликом смерти. Страдания несказанно омолодили его: ему было тридцать девять лет, но никто не дал бы ему и тридцати. Он постоянно думал о Кэтрин, потому что то и дело шептал ее имя. Я взяла его за руку и заговорила:

– Кэтрин скоро будет здесь, дорогой мой господин! Она жива и здорова и с Божьей помощью окажется подле вашего ложа уже этим вечером.

Воздействие моих слов привело меня в дрожь: мой господин приподнялся, жадно оглядел комнату и затем упал на подушки в глубоком обмороке. Когда он пришел в себя, я рассказала, как нас заманили на Грозовой Перевал, а потом и задержали там. Я сказала, что Хитклиф силой затащил нас в дом, что, конечно, не совсем соответствовало истине. Я постаралась как можно меньше чернить Линтона и не стала подробно описывать дикую грубость его отца, чтобы не добавлять лишнего в уже переполненную чашу горестей мистера Эдгара.

Он понял, что его враг среди прочего стремился к тому, чтобы закрепить за своим сыном, то есть на деле за собою, не только имение, но все личное имущество семьи Линтонов. Однако мой хозяин терялся в догадках, почему Хитклиф не хочет просто дождаться его смерти. Видно, он не знал, как велика вероятность того, что и он, и его племянник одновременно покинут сей мир. В любом случае Эдгар решил, что лучше изменить завещание и вместо того, чтобы отказать капитал Кэтрин напрямую, вверить его опекунам, которые выплачивали бы его дочери пожизненное содержание, а затем передали бы деньги ее детям, если они у нее родятся. В этом случае Хитклиф не сумеет завладеть наследством, коли Линтон умрет.

Получив от моего господина необходимые распоряжения, я отправила одного слугу за стряпчим, а еще четверых, вооруженных соответствующим образом, на Грозовой Перевал, чтобы потребовать мою молодую леди у того, кто ее насильственно удерживал. Никто из них не вернулся вплоть до позднего вечера. Первым прибыл обратно тот, кого отправили в Гиммертон. Он сказал, что мистер Грин, наш поверенный, отсутствовал, когда он пришел, и посланцу мистера Эдгара пришлось прождать битых два часа его возвращения. По приходе мистер Грин заявил, что у него еще есть одно дельце в деревне, которое безотлагательно требует его внимания, но он прибудет в усадьбу «Скворцы» еще до рассвета. Четверо слуг также вернулись домой без мисс Кэтрин. Они сообщили, что к ним вышел мистер Хитклиф и объявил о том, что молодая леди так больна, что не может выйти из своей комнаты и не принимает посетителей. Я отругала глупцов, поверивших в эту сказку, которую я не стала пересказывать своему господину. Я решила с первыми лучами солнца сама нагрянуть на Перевал со всей ватагой слуг, которую смогу собрать, и при необходимости буквально взять дом штурмом, если нам не отдадут пленницу добровольно. Я поклялась, что ее отец увидит свою дочь перед смертью, даже если для этого придется убить этого дьявола Хитклифа на пороге его собственного дома!

К счастью, мне не пришлось прибегать к таким крайним мерам. В три часа ночи я спустилась вниз за водою и с кувшином в руках пересекала холл, когда тишину дома прорезал стук в дверь. Я вздрогнула, но сказала себе: «Это, видно, мистер Грин пришел, только и всего!» Я пошла дальше, чтобы приказать кому-нибудь из слуг открыть дверь и впустить законника, когда стук повторился – не громко, но настойчиво. Я поставила кувшин на ступеньку и поспешила к двери. Снаружи ярко светила полная луна. Это был не стряпчий. Моя ненаглядная маленькая госпожа, рыдая, бросилась мне на шею с вопросом:

– Эллен, Эллен, папа жив?!

– Да! – закричала я. – Да, ангел мой, он жив, благодарение Богу. А вы опять с нами и в безопасности!

Она хотела тут же бежать к отцу, даже не отдышавшись после своего побега, но я заставила ее опуститься в кресло, принесла воды, напоила ее и умыла ее бледное лицо, растерев его своим передником так, чтобы на щеках появился хотя бы легкий румянец. Потом я сказала, что пойду вперед и предупрежу мистера Эдгара о ее возвращении, а ее попросила сказать, что она счастлива с молодым Хитклифом. Она сначала уставилась на меня в недоумении, но затем поняла, зачем от нее требуется эта ложь, и уверила меня, что не станет жаловаться.

Я не посмела присутствовать при их встрече. С четверть часа провела я в коридоре под дверью и лишь затем отважилась приблизиться к кровати. В комнате стояла тишина. Отчаяние Кэтрин было столь же молчаливо, как и радость ее отца. Она, оставаясь внешне совершенно спокойной, обняла и поддерживала его, а он не мог отвести от ее лица сверкавших восторгом глаз.

Кончина его была блаженной, мистер Локвуд, истинно так! Поцеловав дочь в щеку, он прошептал:

– Я иду к ней. И ты, наше дорогое дитя, тоже пребудешь с нами…

После этого он ничего не говорил и не шевелился, а только смотрел и смотрел все тем же восхищенным, лучистым взором, пока сердце его не перестало биться и душа не отлетела. Никто не заметил, когда точно он покинул сей мир, уйдя из него тихо и без всякой борьбы.