Гринвич-парк

Говорят, дни лучше не считать, но что еще остается? Девять месяцев меня то и дело спрашивают, когда мне рожать, и я из раза в раз, как попугай, повторяю дату. Мне всегда кажется, что под этим вопросом те, кто задает его, подразумевают: когда же ты перестанешь занимать так много места? Когда уже сдуешься?

Разумеется, мне и прежде устанавливали даты родов. Даты, до которых я не дохаживала. Однако в отношении этой у меня изначально было другое восприятие. Когда я пришла к врачу и сообщила о своей беременности, он надел очки и произнес: «Так, секундочку. Сейчас определим, когда вам рожать». «Не нужно, — сказала я. — Я уже подсчитала. По онлайн-калькулятору». В лице доктора отразилось разочарование. «Вот как? А давайте я все же посмотрю?».

У меня сложилось впечатление, что это доставляет ему удовольствие. Что это одно из немногих светлых мгновений за весь его рабочий день, в течение которого ему приходится иметь дело с сыпью, ипохондрией, смертью и прочими малоприятными проблемами.

В общем, я согласилась, и он вытащил из стола специальное небольшое устройство — два соединенных между собой картонных круга с двумя маленькими окошечками. Первое он сдвинул на дату начала моей последней менструации, и в нижнем появилась предполагаемая дата родов. 26 ноября. Ничем не примечательная дата. Никаких тебе неудачных совпадений, тринадцатых чисел, счастливых или несчастливых предзнаменований. На этот раз ничего такого, подумала я. На этот раз.

И вот эта дата наконец наступила. Казалось бы, я должна быть взволнована. Сбывается моя давняя мечта. Я рожу, говорю я себе, теперь уже вот-вот. У меня будет ребенок. Бесполезно. Я вообще ничего не чувствую. Как будто мне сделали анестезию. Ни радости, ни грусти. Я пытаюсь представить, как держу на руках малыша, надеваю на него его первый костюмчик, тот, что с пингвинятами, и такую же шапочку. Эти вещи, аккуратно сложенные, лежат в моей больничной сумке. Но меня не покидает ощущение, что я ищу ответы в пустой комнате.

Теперь я жалею, что разрешила Дэниэлу на этой неделе работать допоздна. Я знаю, что мне будет очень его не хватать, когда у меня наконец-то начнутся роды, когда появится ребенок. Но дни становятся все короче и короче, ночи — длиннее и длиннее. Серена мне не перезванивает. Зато постоянно наведываются следователи, перепроверяют наши показания. Мне одиноко в компании призрака Рейчел, который чем-то гремит, расхаживая по безлюдному дому, где половина мебели накрыта чехлами.

Я непрерывно смотрю программы новостей, но передают одни и те же известные факты. Ответов нет. Только вопросы. Что стряслось с Рейчел? Где она? Куда подалась?

Кажется, что каждый час моей жизни растягивается до бесконечности. За окном падает снег, первый в этом году. Белые хлопья кружат, роятся, но снежный покров не ложится. Лишь несколько снежинок застревают в щелях между брусчаткой, на голых ветках боярышника. В доме холодно. Не без труда я развожу огонь в камине, вывалив остатки угля на растопку поверх скомканных газетных листов.

Сижу в мягком кресле в гостиной. У моих ног трещит пламя, а я смотрю в окно на палисад. Пытаюсь читать, но только и делаю, что прислушиваюсь к себе. Жду какого-нибудь знака — малейшего сдвига, укола боли.

Жду с нетерпением. Скорей бы уж роды, катаклизм, о котором все говорят. Завершение одного периода жизни и начало другого. Как прежде уже не будет, утверждают знающие люди. А именно этого я и хочу, больше всего на свете. Трансформироваться, скинуть кожу застоя, в котором я увязла, не зная, чем заполнить свое время, кроме как мыслями о Рейчел. Мыслями о том, где она может быть, что с ней могло случиться. И другими, которые я пытаюсь вытеснить из своего сознания. Что я такого сделала, раз она ушла? За что я в ответе?

Вчера я ходила в клинику, на плановый осмотр. В сопровождении Дэниэла. Мне сказали, что меня обследуют. Сжимая руку Дэниэла, я смотрела на дешевые потолочные плитки и пыталась их сосчитать. Десять по горизонтали, пятнадцать по вертикали.

— Ты молодец, так держать, — подбадривал меня Дэниэл. Голос у него был невыразительный, словно он повторял отрепетированную фразу. Стараясь дышать ровно, я взглянула на мужа. В другой руке он держал мобильный телефон, проверяя рабочую электронную почту.

— Шейка укоротилась до сантиметра, — сообщила акушерка. — Это хорошо. Уже недолго осталось. Может, давайте простимулирую, ускорю процесс?

Кивнув, я вжалась подбородком в грудь и вцепилась в край простыни. Меня пронзила острая, как нож, нестерпимая боль. Я вскрикнула. Эхо моего голоса разнеслось по больничному коридору. Я непроизвольно впилась ногтями в ладонь Дэниэла. Вздрогнув, он поднял голову от телефона и в ужасе уставился на акушерку. Боль наконец утихла. Тяжело отдуваясь, я тоже обратила на нее взгляд. Глаза застилали жгучие слезы.

— Я не знала, что так будет.

Акушерка сняла перчатки и рассмеялась, глядя на нас.

— Это еще что! Вот погодите, начнутся схватки… — Потом она увидела мое лицо и улыбка на ее губах угасла. — Простите, — произнесла она. — Для некоторых женщин стимуляция шейки матки бывает чуть более болезненной. Не волнуйтесь. Все будет хорошо, — Она отвернулась к компьютеру и принялась печатать, фиксируя свои наблюдения.

Стимуляция не помогла. Схватки не начинались. В четыре часа уже смеркается. Солнце опускается за холм. В саду паутина теней, отбрасываемых кустами, удлиняется и постепенно растворяется в сумерках. Я заворачиваюсь в одеяло. Убеждаю себя, что многие рожают ночью. Может, и я сегодня вечером начну рожать. Перебираюсь на диван, сижу, вперившись в потолок. Каждый завиток, каждую трещинку гипсовой лепнины я знаю как свои пять пальцев.

Проходит еще час. Ничего. Отбрасываю в сторону одеяло, встаю и принимаюсь наводить порядок в одном из выдвижных ящиков. Вскоре мне это надоедает. Я задвигаю ящик, завариваю чай и сажусь за кухонный стол. Открываю книгу, которую читаю, но сосредоточиться на чтении не могу. После каждого абзаца внимание рассеивается. Я возвращаюсь в гостиную, пытаюсь поудобнее улечься на диване. Закрываю глаза. И в воображении снова всплывает ее лицо.

Огонь в камине догорает. Раскаленные докрасна тлеющие угли постепенно превращаются в серую золу, легкую и воздушную, как снежные хлопья за окном. Наконец, устав ждать, я пораньше ложусь спать, но заснуть не получается.

В половине девятого звонит мой телефон. Это Кэти. Я спрашиваю ее о Рейчел, слышала ли она о ней что-нибудь на работе. Кэти на мои вопросы не отвечает.

— Хелен, можешь сейчас встретиться со мной?

— Кэти, я уже в постели. Сил нет.

— Охотно верю, откуда тебе их взять… Ты уж прости за беспокойство.

Я слышу в трубке приглушенный гомон голосов, несущийся откуда-то из глубины на другом конце линии. По-видимому, Кэти в пабе.

— Послушай, я сейчас в конце твоей улицы, — говорит она, понижая голос. — В «Плюмаже». Подойдешь, а? Прошу тебя. — Помолчав, она добавляет: — Это важно, иначе я не стала бы настаивать.

— Так, может, сама ко мне придешь?

Она настаивает.

— Хелен, прошу тебя. Всего на десять минут.

Я медленно одеваюсь и тащусь в паб. Зимний ветер кусает пальцы. В воздухе трещит мороз. Жаль, что я не подумала надеть перчатки. Иду еле-еле, неровным шагом, опасаясь поскользнуться на льду. Тротуар песком не посыпан. Свет уличных фонарей отражается от ледяной корки, затянувшей лужи.

Наконец я у паба. Открываю дверь. Мое лицо обдает теплом. Кэти заняла столик у дальней стены. При виде меня она радостно улыбается, бросается ко мне, помогает сесть.

— Не беспокойся, — бормочу я. Стряхнув с брюк тающий снег, грузно опускаюсь на зеленое кожаное сиденье в кабинке. Я чувствую себя огромной. Такое ощущение, что ребенок поглотил меня, целиком и полностью узурпировал мое тело. Какой-то мужчина помогает сдвинуть стол, чтобы я сумела втиснуться на сиденье.

— Пойду принесу что-нибудь выпить.

Коротая время за ожиданием, я обвожу взглядом зал. Когда в следующий раз мне удастся побывать в пабе? Этот довольно славный, уютнее, чем я его помню. В камине стреляет огонь, каминная труба увешана подковами, хлипкие полки до отказа уставлены серебряными пивными кружками и пыльными старыми бутылками с моделями судов внутри. Зал наполняет тихий гул голосов, пахнет сидром и глинтвейном. Над стойкой бара висят украшения кричащих зеленых, красных и золотистых цветов. Так ведь почти декабрь. А я даже не вспомнила про Рождество. Словно время идет вперед без меня. Я застряла в том вечере, когда она исчезла.

Возвращается Кэти. Мне она взяла что-то безалкогольное, себе — большой бокал красного вина. Она ставит напитки на стол, заключает меня в кольцо своих рук, которые не сходятся на моем животе.

— Хелен, уже вот-вот, — отмечает Кэти.


Вид у нее встревоженный: плечи напряжены, брови насуплены. До моего прихода она уже выпила вина. Пустой бокал стоит посреди стола рядом с обрывками картонной подставки под пиво, которую она изодрала в хлам. Одной рукой Кэти то и дело закладывает за правое ухо прядь волос.

— Спасибо, что уважила, — издалека начинает она. — Я давно здесь сижу, не заметила, как снег посыпал. — Кэти морщится. — Надеюсь, ты нормально дошла.

Глянув на дверь, она отпивает глоток вина. Под ее глазами пролегли темные круги.

Я меняю позу.

— Что стряслось? Ты сказала, что это важно.

Кэти вздыхает.

У меня екает сердце, едва я замечаю безысходность в ее лице. Она еще ничего не успела объяснить, а я уже знаю, что она скажет:

— Это касается Рейчел.





Хелен




Поезд ныряет в туннели из шлакобетонных блоков, вновь выныривает под открытое небо. Мимо проносятся незнакомые городские пейзажи: огромные призрачные башни из синего и зеленого стекла; серая гладь воды в районе доков. Вдоль реки — нескончаемая череда многоквартирных домов, задними фасадами смотрящих на железную дорогу. Крошечные балконы заставлены уличной мебелью. На одном — пластмассовая машина и детский трехколесный велосипед. Окна громадных офисных зданий из стекла и бетона все еще озарены, светятся экраны компьютеров, работают люди, даже в столь поздний вечер пятницы.

Я не планировала сюда ехать. Думала, выслушаю Кэти, вернусь домой, полежу в ванне, надену пижаму, закажу что-нибудь из кафе для Дэниэла, когда он наконец придет с работы. Но, увидев фото, что Кэти нашла в клубе, я и опомниться не успела, как очутилась в поезде. На пути к Чарли. Дэниэлу я отправила сообщение, чтобы он ложился спать, не дожидаясь моего возвращения.

В районе Саут-Ки колея начинает изгибаться. На резких поворотах у меня сводит живот. Давненько я не навещала брата. Не могу сказать, что поездка к нему доставляет мне удовольствие. Поезд, отражающийся в искажающих зеркальных панелях небоскреба, выглядит как яркая игрушка. Сотрясаясь, он мчится мимо пустырей Мадчута, Уэстферри, Лаймхауса. В Шедуэлле пересадка, крутая лестница. Чувствую, у меня вспотели подмышки.

Из окна поезда надземки до Далстона я вижу другую картину. Садовые участки, малоэтажные жилые дома с длинными кирпичными балконами. Парки с детскими площадками кричащих цветов, юнцы в капюшонах, бездельничающие на качелях. Подростки, велосипеды для экстремального катания, большие собаки.

Вот наконец и остановка Чарли. Такси здесь не поймать. Я пытаюсь вызвать «Убер», но мне говорят, что машина подойдет через пятнадцать минут. Можно попробовать найти автобус, но, думаю, не стоит. В свой прошлый приезд я села не в ту сторону и в результате долго кружила по кварталам, как две капли воды похожие один на другой. Пожалуй, лучше пройдусь пешком. Ноги болят, лодыжки отекли. Низ живота тянет, теперь довольно сильно, иногда это ощущается как стреляющая боль. Только не сейчас, мысленно прошу я своего ребенка. Только не сегодня вечером.

Интересно, Руби сегодня у Чарли? Надеюсь, что нет, невольно думаю я и тут же испытваю укол совести. Последний раз я видела свою маленькую племянницу весной, когда Чарли приезжал к нам в Гринвич. Мы с ним сидели в вестибюле Морского музея, пили кофе, пытаясь поддерживать неловкий разговор, а она, в пестрых колготочках и в розовых туфельках, вместе с другими детьми прыгала по большой географической карте мира во весь пол, пересекая целые континенты. По-кроличьи проскакала от Мексиканского пролива до Новой Шотландии. Стук ее башмачков — шлеп, шлеп, шлеп — эхом отдавался под высоким потолком.

«Катти Сарк» Руби не заинтересовал, невзирая на все старания Чарли. Подхватив дочь под мышки, он дал ей покрутить штурвал корабля, притворился, будто бросает ее за борт, отчего она залилась визгливым смехом. Но когда я попыталась показать ей книжку с историями об этом судне, она заелозила у меня на коленях и предложила поиграть с ней в «Корабли зомби». А я понятия не имела, как играть в эту игру и другие, что ей нравились. Дэниэлу я в том никогда не признавалась, но меня пугает мысль, что в наш ребенок вдруг окажется таким, как Руби, — шумным, неуправляемым, уверенным в себе, чем я сама никогда не могла похвастать. Я плохо представляю, как с ней можно общаться.

Я иду мимо брошенных стаканов из «Макдоналдса», из которых торчат соломинки под разными углами, мимо лопнувших воздушных шариков с надписями «Приятного аппетита». На витрине с мобильными телефонами сверкает неоновая реклама: МОБИЛЬНЫЕ ТЕЛЕФОНЫ, РАЗБЛОКИРОВКА, РЕМОНТ — «ЛАЙКОМОБАЙЛ» — ПОЗВОНИ ДОМОЙ. В витрине одного из магазинов просто головы манекенов. Стрижки на западный манер, уложенные с помощью лака для волос. В витрине другого магазина — рулоны разноцветной материи. Сари, ткани с набивным рисунком, индийский шелк навалены один на другой, напоминая речное русло в разрезе. Перед следующим магазином прямо на улице стоят ящики с овощами, которые я не знаю как готовить. Ямс, окра, бананы, перед употреблением подлежащие кухонной обработке. Их названия написаны на картонных звездах неонового цвета. В нос бьет запах жареного цыпленка. Сумка с моей медицинской картой оттягивает мне руку. Я снова и снова задаюсь одним и тем же вопросом: что я творю, зачем приехала сюда?

Когда Кэти сообщила мне свои новости, я в первую минуту опешила. Ее слова не укладывались в голове. Она не только выяснила адрес Рейчел в Хакни, но уже успела побеседовать с одной из ее соседок по квартире.

— И что она сказала?

— Сказала, что последний раз видела Рейчел несколько недель назад, как раз перед тем, как она переехала к тебе, и тогда живота у нее не было. Рейчел беременной не выглядела, внешне была такой, как обычно.

— Нормальные люди беременность не имитируют, — покачала я головой. — Зачем ей это? Зачем она посещала перинатальные курсы?

— Думаю, дело не в курсах, — осторожно произнесла Кэти. — Думаю, она хотела сблизиться с тобой. Думаю, именно эту цель она преследовала с самого начала.

Мне стало дурно.

— Что? Но зачем?

— Не знаю, — ответила тогда Кэти, доставая из сумки какое-то фото. — Возможно, это как-то связано с этим.

Кэти придвинула ко мне снимок. На нем Чарли и Рейчел вместе, в клубе. Волосы у Чарли длинные, как прошлым летом. У Рейчел волосы гораздо короче. Обеими руками она обнимает Чарли за талию. На ней черные джинсы, затянутые ремнем, и облегающий топ, из-под которого виднеется полоска голого тела.

— Но ведь Чарли, если б он знал ее раньше, наверное, не стал бы это скрывать, — растерянно произнесла я.

— Я тоже так думала, — согласилась Кэти, не сводя с меня глаз. — И что же нам делать?

Как же мне стало обидно — она всю ответственность перекладывала на меня.

— Кэти, я не могу сейчас с этим разбираться, не могу, и все. — Я едва не плакала. — Вся эта история с Рейчел… просто сводит меня с ума.

— Знаю… — Взгляд у Кэти затравленный. — Я не хочу еще больше волновать тебя. Но… меня постоянно теребит полиция. А теперь еще я нашла вот это. Чарли — твой брат. Хелен, я должна была поставить тебя в известность. Я не знаю, что делать. — Она помолчала. — На твоей вечеринке я видела, как Рейчел с кем-то спускалась в подвал. С кем — не знаю. Я видела только спину ее платья и чью-то руку, то есть она за кем-то шла. — Кэти прикусила губу. — Возможно, это был Чарли. Вскоре после этого я его видела, он был весь в пыли.

— Ты у него спрашивала?

— Да. Чарли говорит, что это был не он. Но, когда я сказала ему, что сообщу об этом в полицию, он меня отговорил.

Я услышала шум собственного дыхания. Ребенок зашевелился во мне, локтем уперся в мой живот.