Гринвич-парк

Мы с Дэниэлом перестали говорить о Рейчел. В принципе, мы вообще с ним утратили привычку общаться, поскольку она всегда крутится рядом и ловит каждое наше слово. По утрам на кухне мы ходим от шкафов к тостеру, от тостера к чайнику, вежливо уступая друг другу дорогу, будто соседи по коммунальной квартире. А она в это время сидит за столом, намазывает сливочный сыр на бублики и, причмокивая, хлебает кофе. Перед сном мы молча чистим зубы. Дэниэл теперь надевает беруши еще до того, как ложится спать. Спокойной ночи он не желает.

Мне претит сама мысль поделиться с мужем своими подозрениями, рассказать ему про записку, которую я нашла, про то, что, по моему мнению, это может означать. Он и так зол на меня из-за того, что Рейчел живет у нас. А если еще узнает, что она воровка и, возможно, разлучница… Правда, по поводу последней догадки я пока не могу определиться. Порой мне кажется — ну какая может быть интрижка у Рори с Рейчел! Это просто смешно. Но, бывает, думая об этом, я прихожу к выводу, что все сходится. В конце концов, разве Рейчел не призналась мне, что у нее был роман с женатым мужчиной, которому нет дела до ее ребенка? Это объясняет ее стремление подружиться со мной. И потом этот ее непонятный интерес к Серене. Рад ли Рори, что Серена беременна? С какой стати задавать такие вопросы о людях, с которыми она тогда еще даже не была знакома?

А как Рейчел обрадовалась, получив приглашение на званый ужин по случаю дня рождения Рори. А реакция Рори? Увидев Рейчел, он выронил бутылку. А какое у него стало лицо! Будто ему явился призрак. Могло быть так, что он опешил, потому что рядом с его женой, на его собственном дне рождении, внезапно возникла неизвестно откуда взявшаяся любовница?

А реакция Лайзы? Казалось, она была абсолютно уверена, что прежде уже видела Рейчел. Какой ей смысл лгать? Где еще она могла встретить Рейчел, если не в кабинете Рори? Вероятно, именно там проходили их тайные свидания. Так я рассуждаю, испытывая от этого даже некоторую слабость.

Я представляю их вместе, в «Хаверстоке». Они тайно встречались в офисе компании, которую папа создавал с нуля. Пока они развлекались в свое удовольствие, беременная Серена, ни о чем не подозревая, сидела дома, а Дэниэл горбатился на работе, пытаясь спасти компанию. Меня аж затошнило от ярости. Как мог Рори так поступить? Будь мама жива, он никогда не опустился бы до такого. Как будто он больше и не вспоминает о ней! Как будто счел, что больше ему незачем оставаться порядочным человеком!

Мысль о свиданиях Рейчел и Рори в «Хаверстоке» порождает еще одно — ужасное — подозрение. А если Дэниэл вовсе и не пребывает в неведении? Если он очень даже в курсе? Может быть, поэтому он так странно ведет себя в присутствии Рейчел, злится, что она живет у нас? Прикрывает Рори? Неужели только мы с Сереной ни о чем не знаем? Ну и, конечно, самая жуткая догадка. Ребенок Рейчел. Если у них был роман, так, может, она носит под сердцем ребенка Рори? Ребенка, который приходится мне родней?

После дня рождения Рори время от времени я захаживала в комнату Рейчел, искала вещи, что я там обнаружила. Ноутбук, нашу фотографию вчетвером в Кембридже, записку, которую я нашла у Серены. Теперь я точно знаю, что это она их взяла. Знаю, что они где-то там. А найти не могу. Минувшим вечером, пока Рейчел в очередной раз намывалась в нашей новой ванной, я снова порылась в ее комнате, но, кроме одежды, в чемодане ничего не увидела. В отчаянии я залезла в ее сумку, заглянула в бумажник. Ни записок, ни фотографий. Лишь, как обычно, пачка пятидесяток — ума не приложу, где она берет столько налички? — и старые потрепанные давно просроченные водительские права. РЕЙЧЕЛ ВЭЛЛС.

Только вот я до сих пор не могу сообразить, чего добивается Рейчел. Если ей нужен Рори, если она хочет поставить его перед выбором, почему не раскроет карты? Или, может быть, свой выбор он уже сделал, а она отказывается его принять? Может быть, таким вот изощренным способом она пытается подобраться к нему ближе. Но зачем? Она терзает его, наказывает за то, что он выбрал Серену? Или здесь что-то еще?

И потом эти синяки у нее на шее. Сейчас они почти исчезли, поблекли до маленьких желтовато-серых пятен. Едва заметных. Откуда они у нее? Кто желает ей зла? И самое главное: почему она все еще живет у нас дома, завтракает вместе с нами за одним столом, шокирует нас своей непонятной вздорной болтовней? Что ей от нас нужно?

Мне не терпится обсудить все это с мужем, обсудить основательно. Дэниэл всегда знает, как поступить. Прежде мы частенько обсуждали подобные вопросы, вместе решали проблемы. Чувствовали себя сплоченной командой. Мне невыносимо, что мы удаляемся друг друга, что между нами разверзается пропасть с тех пор, как Рейчел поселилась в нашем доме.

Но я знаю, что скажет Дэниэл. Он всегда столь рассудителен. Скажет, что я преувеличиваю. Что у меня разыгралось воображение. Ему нужно представить доказательства, иначе он не поверит. А я сама в глубине души даже знать не желаю, что происходит на самом деле. Просто хочу, чтобы весь этот кошмар закончился. Чтобы она исчезла.

Оглядываясь назад, я не в состоянии понять, как дошла до жизни такой. Разве эта девица когда-нибудь мне нравилась? Разве я поощряла ее дружбу? Вряд ли. Однако она превратилась в мою проблему. Проблему, которую я не в силах разрешить.





Гринвич-парк




Она всегда ненавидела встречаться в туннеле. Ей милее запахи травы, земли, мха. Но сегодня вечером льет как из ведра. К тому же у них мало времени.

Небо свинцовое, затянуто гигантскими клубами грозовых туч. Раскаты грома разгоняют людей по домам. С первыми каплями дождя они бросаются врассыпную, как мыши. Она идет мимо чужих домов, источающих теплое сияние.

Ее путь лежит через туннель, размеченный концентрическими кругами света и тени. Она минует указатели на стенах туннеля. S9, S11, S12. Что означают эти цифры, ей неведомо. С потолка капает. Ее шаги эхом разносятся в северном и южном направлениях.

S19, S20, S24. Она ощущает давление воды над головой, ее тяжесть, сырость, пропитывающую воздух. Обычно они встречаются под мигающей лампой, похожей на огромное насекомое, рядом с табличкой «Езда на велосипедах запрещена». Приближаясь к месту встречи, она вздрагивает от внезапного грохота. Это какой-то велосипедист наехал на канализационную решетку. Тот проезжает мимо, фарой освещая темноту. Она идет дальше.

Наконец она на месте. Он расхаживает взад-вперед, тяжело дыша. Глаза безумные. Видно, что злится. Он отрывает ее от земли, грубо прижимает к стене. Она чувствует спиной холод белых плиток, на шее — его горячее дыхание. Ей кажется, что она невесома.

Они договаривались, что больше этого не повторится. Но теперь ландшафт изменился, горизонт сдвинулся. Их двери закрываются раньше, чем ожидалось. Опять гремит гром. Пора выработать план. Он напуган. Боится ее, их обоих, грома, всего. Боится уйти. Боится остаться. Боится того, на что они могут решиться.

Когда она возвращается домой, гром умолкает, в атмосфере что-то меняется. Она идет быстро, минуя калитки в стенах, ограждающих парк. Ими кто-то пользуется? Она никогда не видела, чтобы они открывались или закрывались. У нижнего края каждой калитки ворох листьев, похожий на ржавые растопыренные пальцы. Кирпичная кладка потемнела от дождя.

На следующий день над парком кружат птицы, мечутся в поднебесье, словно летающие железные опилки. Они сбиваются в стаи и летят зимовать на юг. Это он обратил ее внимание на их меланхоличное кружение. Теперь и она невольно наблюдает за птицами. Не может не думать об этом. Жаль, что нельзя с ними улететь. Жаль, что они еще не уехали. Она боится, что, возможно, они опоздали.

Так и есть. Они по-прежнему здесь. Остались в мире, покинутом птицами. В мире, где воцаряется холод.





Срок: 37 недель




Хелен




Монти я закрываю в нашей комнате на верхнем этаже дома. Кот жалобно смотрит на меня, наблюдая, как возле гардероба я ставлю корм и воду, а возле двери — кошачий туалет. Он не любит, чтобы его здесь запирали. Но последний раз, когда Чарли приводил сюда друзей на один из наших приемов, кто-то из них счел, что было бы забавно зажигалкой опалить Монти усы. Рисковать я не хочу.

Я все-таки согласилась дать прием с фейерверками, хотя трудно даже вообразить, чего бы я сейчас хотела меньше. Кэти мне все уши прожужжала об этом, твердя, что у нее впервые за долгое время выдаются свободные выходные и как было бы здорово снова устроить во дворе дома фейерверк, организовать праздник, пусть самый скромный, в честь скорого рождения малыша. Наполнить дом чудесными воспоминаниями. Я отнекивалась. Объясняла, что ремонтные работы еще не закончились. В доме полнейший беспорядок.

— Да никому дела нет до вашего беспорядка, — убеждала она. — Напротив, сейчас для вечеринки самое время. Если что-то и сломают, не будет жалко.

— Мне казалось, ты вела речь о скромной вечеринке?


— О скромной. Но ты же хочешь, чтобы это была вечеринка, да?

А потом я и опомниться не успела, как Чарли заявил, что принесет с собой свою аппаратуру и приведет друзей из клуба. Я взяла с него слово, что он не станет приглашать много народу. Дэниэлу я сказала: в доме и так погром; не хочу, чтоб его и вовсе сровняли с землей. Но мой муж, как ни странно, проникся идеей вечеринки.

— Думаю, Кэти просто решила, что нам всем нужен праздник, — сказал он. — Вечеринка с фейерверками, как в старые добрые времена. Вроде тех, что устраивали твои родители.

— Дэниэл, мои родители устраивали прием с глазированными яблоками, бенгальскими огнями и колбасками, — со стоном ответствовала я. — А не с Чарли и его чокнутыми друзьями-наркоманами, которые крушат дом.

— Не сгущай краски. Ты слишком сурова к брату.

— А то ты не знаешь, какой он! Только услышит слово «вечеринка», тут же начинает зазывать всех кого ни попадя.

Я вспомнила вечерний коктейль по случаю нашей помолвки, что мы организовали вскоре после переезда в родительский дом. Я рассчитывала, что это будет небольшой прием для близких друзей и знакомых с несколькими графинами напитка «Пиммз»[13] на газоне. Сама я пить не собиралась — была беременна, хотя никому еще не говорила об этом. И вдруг заявился Чарли с оравой друзей, предложил сыграть в пивной пинг-понг. К концу вечера дом был буквально усеян его мертвецки пьяными дружками. После нам пришлось заменить один ковер.

Дэниэл улыбнулся, пожимая плечами, и жестом показал за окно.

— В любом случае, костер нам не помешал бы, как ты считаешь? Вон сколько хвороста в саду. А фейерверк — это всегда весело.

Я сидела, обхватив обеими ладонями горячую чашку, грела руки и смотрела на сад. Не могла понять, почему Дэниэл настаивает на вечеринке. Почему считает, что сухие сучья нужно сжечь, а не выбросить в мусорный бак. Мне ненавистна была сама мысль о том, что чужие люди будут веселиться в нашем саду, топтать розы. Да и Монти не выносил вечеринок и фейерверков. Он потом еще долго не сможет оправиться от такого стресса.

— Даже не знаю, Дэниэл.

— Представь, что это последняя гулянка перед рождением ребенка.

Казалось, идея вечеринки его захватила. Даже не припомню, когда он последний раз был чем-то настолько взволнован. Дэниэл, Чарли, Кэти. Три голоса против одного. Я собралась было выразить протест, но передумала.

— Давай я поговорю с Чарли? — предложил Дэниэл, обнимая меня. — Проконтролирую список гостей?

— Что ж, попытайся, — пробормотала я, внезапно почувствовав себя смертельно уставшей, остро ощутив всю тяжесть своего «интересного» положения. Спорить сил не было.

— А после вечеринки, если Рейчел к тому времени сама не уйдет, мы снова с ней поговорим, — добавил Дэниэл, потом отстранился от меня и посмотрел мне в глаза. Лицо его было серьезно. — В корректной форме дадим ей знать, что она должна съехать от нас. Господи, Хелен, через три недели родится наш ребенок. Я понимаю, ты волнуешься за нее, но ведь она не может жить здесь вечно…

— Хорошо, — вздохнула я. — Мы поговорим с ней еще раз. После вечеринки.

В общем, вот так я и согласилась организовать в своем доме прием.

Я почесываю Монти за ушами. Он тихо урчит. Лечь бы сейчас на кровать рядом с ним, мелькает у меня, зажать подушку между ноющими коленями. И оставаться здесь всю ночь, затыкая уши, чтобы не слышать взрывов. Притвориться, что ничего подобного не происходит.





Хелен




Всякий раз, когда я пытаюсь восстановить в памяти картину происходившего на той вечеринке, мне сразу вспоминаются липкий пол, моя пропахшая дымом одежда, жар костра, холодная сырость земли. Но прежде всего — жужжание влагопоглотителя.

Куда бы я в доме ни пошла, его гудение всюду преследует меня. Кажется, оно ширится, нарастает, стремясь вылиться в крещендо, но полной силы звука так и не достигает. У меня ноет голова. Тупая боль распространяется, как опухоль. Как грозовые тучи.

Влагопоглотитель должен работать всю ночь. И никто, ни при каких обстоятельствах, не вправе входить в подвал. Рабочий, заливший цемент, на этот счет был категоричен. На двери в подвал я повесила бумажную табличку с надписью большими красными буквами: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Чарли и Дэниэл разожгли в саду большой костер, но он превращался в неконтролируемое пламя. Огненные языки, яркие и высокие, рвались в сторону заборов, по направлению ветра. Я переживала, что огонь перекинется на соседские сады.

Кое-кого из соседей я пригласила на прием — просто попыталась смягчить удар, подозревая, что наше веселье обернется для них шумным неприятным вечером. К моему великому облегчению, семья, занимающая дом слева от нас, сказала, что они на выходные едут кататься на лыжах. Но Артур и Матильда — пожилая бездетная чета, живущая справа от нас, — обрадовались приглашению.

Они пришли рано. Оба обаятельно улыбались, были настроены на светское общение. Артур, специалист по архитектуре старинных церквей, был дружен с моим отцом. Он сунул мне в руки бутылку «Мюскаде», наверное, очень хорошего. Матильда, учитель музыки на пенсии, принесла блюдо домашнего маринованного лосося с веточками укропа и ломтиками лимона. Когда она снимала с него упаковочную пленку, я, к своему ужасу, заметила, что она, собираясь к нам в гости, сделала маникюр и нарядно уложила свои серебристые волосы.

Я всячески старалась занимать их обоих беседой, но не сильно в том преуспела. Я плохо разбираюсь в музыке, мало что знаю о мариновании рыбы и архитектуре британских церквей, а Матильда неизменно отвечала мне непонимающим взглядом, если я заводила разговор о своей беременности. Я то и дело озиралась по сторонам, надеясь подыскать им достойных собеседников, но не увидела ни одного подходящего кандидата. Дэниэл и Чарли занимались фейерверками, Кэти еще не появилась. Зато дом наполняли странные возбужденные люди, которые мне не были знакомы. Никто из них даже отдаленно не был заинтересован в том, чтобы пообщаться с нами или отведать Матильдин лосось домашнего приготовления, до сих пор лежавший на буфете почти нетронутым.

Не прошло и часа после прихода Артура и Матильды, как они уже, судя по их лицам, мысленно придумывали план побега. Я морщилась, наблюдая, как гости один за другим шныряли мимо нас. Артур был вынужден постоянно уворачиваться с чьего-либо пути, Матильда прижималась к дверце кухонного шкафа. Теперь из-за нарастающего шума в саду все труднее становилось вести беседу. Артур бросал нервный взгляд за мое плечо каждый раз, когда раздавались звон разбившегося стекла, треск костра или речитатив рэпа. Какой-то тип в пурпурной одежде и кроссовках с огромным динамиком в руках натолкнулся на Матильду, та отлетела к буфету.

— Она ведь недавно перенесла операцию на бедре, — пробормотал ошарашенный Артур. Тут я поняла, что все потеряно.

Вскоре после этого они вдвоем вежливо откланялись. Сослались на усталость, объяснив, с грустными улыбками на лицах, что уже слишком стары для вечеринок. Торопливо обматываясь шарфами и надевая перчатки, они снова и снова повторяли, что чудесно провели время, и так сердечно благодарили меня за приглашение, что мне хотелось плакать. Помогая им облачиться в пальто, я многократно извинялась за инцидент с буфетом, говорила, что было бы чудесно снова с ними пообщаться, хотя трудно было вообразить повод для новой встречи после такого приема. Они ушли. Артур уносил блюдо с почти нетронутым лососем. Матильда ковыляла, держась за поручни. Закрывая за ними дверь, я с ужасом представляла, что они наговорят о нас по пути домой.

Вскоре после их ухода я почувствовала себя странно. Я иду в сад, надеясь, что на свежем воздухе мне станет лучше. Газон усеян гниющими грушами, окурками, использованными петардами ярмарочных цветов, сплющенными банками из-под напитков. Я закрываю глаза. В воздухе витают запахи пороха и гнили. Непонятно, почему от костра так много черного дыма.

Веки тяжелеют, хоть спички в глаза вставляй. А потом и зрение ухудшается, будто я смотрю на все сквозь темные очки. Может, это дым на меня так действует? Рукавом джемпера я тру глаза.

Возвращаюсь в дом, думая, что в помещении зрение восстановится. Но там так же туманно, как и на улице. Может быть, гости курят в доме? Невзирая на мои просьбы, Чарли приволок два высоких черных динамика и подключил их в розетку вместо маминого торшера. Идя мимо, я наклоняюсь и влажным бумажным полотенцем вытираю обрызганную вином стену. Бритоголовый парень, что сидит за аппаратурой, поднимает на меня глаза. На голове у него наушники. Один закрывает ухо, второй просто висит. Чарли, я видела, тоже так носит наушники. Парень кивает мне и снова закрывает глаза.

В доме гремят басы, от которых дребезжат стекла в шкафах. Мгновения затишья заполняют щелчки и жужжание влагопоглотителя. В комнату, пританцовывая, вплывает Чарли. Веки его приспущены, он кивает в такт музыке.