Гремучий ручей

Нет, его не пытались заставить все забыть, ему давали понять, что он принят в тайное общество. Теперь в этом тайном обществе он один из своих. Понять бы еще, кто остальные. Получалось, что Ольга Владимировна тоже одна из «своих». Получалось, что она среди «своих» самая главная, если даже Григорий слушается ее беспрекословно. Получалось, что и девчонка… эта синеглазая и дерзкая – она тоже своя. А он с ней так… не по-человечески.

– А утром? – спросил Всеволод. – Что мы станем делать утром?

– А утром мы продолжим наши поиски, Сева.

«Мы» – вот самое главное, что он запомнил! Значит, не ошибся. Значит, он на самом деле «свой». Осталось выяснить еще одно.

– А она? – начал он, подбирая слова. – А она тоже?

– Тетя Оля? – Теперь Григорий смотрел на него с укором. – Тетя Оля мировая женщина, парень. И то, что ты там себе напридумывал про нее, забудь! Даже думать не смей! Слышишь ты меня?

Всеволод молча кивнул.

– Вот так лучше. И Татьяну мне чтобы не обижал. Она тоже…

Григорий так и не договорил, что тоже. А Всеволоду так хотелось услышать, какая же Татьяна на самом деле, что в ней такого особенного.

– Ладно, парень, – Григорий вздохнул. – Пойдем, я тебя провожу.

– Убедиться хотите? – спросил он насмешливо и самую малость обиженно.

– Хочу. Знаю я вас, молодых-горячих…

Наверное, в этот момент он говорил не только о Всеволоде, но и о Митяе, своем сыне, потому что в голосе его прорезались какие-то непривычные мучительно-болезненные нотки.

– Мы найдем его, – сказал тогда Всеволод очень тихо, и Григорий кивнул, а потом молча пожал ему руку.

– Иди, – сказал, глядя себе под ноги. – Иди, Сева. Утро вечера мудренее.

И вот оно наступило – это утро! Утро наступило, а Григорий пропал! Всеволод и в сарае проверил, и в оранжерею сбегал, а потом попытался расспросить тетю Шуру. Он даже у Ольги Владимировны, которую еще только учился считать «своей», спросил. Никто ничего не знал. Никто не видел Григория. Не видел и, кажется, не собирался его искать. Ни его, ни Митяя…

Еще за завтраком Всеволод решил, что станет искать сам. По свету еще раз тщательно обыщет часовню, из шкуры выпрыгнет, а найдет этот чертов тайный ход. Ведь не примерещилось же ему!

Вот такие у него были планы, пока он не увидел след укуса на Настиной руке, пока не заглянул в почерневшие, утратившие синеву глаза Татьяны.

Она тоже знала. Может быть не так много, как знал он, но что-то определенно понимала лучше него. Понимала и видела. Где и как видела, Всеволод знать не хотел. Такому его в школе не учили. Про такое ни один уважающий себя комсомолец даже думать бы не стал. Потому как это было чистой воды мракобесием. Раньше, еще несколько дней назад, Всеволод бы так и сказал – мракобесие и дремучесть! Но это было до того, как он увидел обескровленные, истерзанные, сваленные в башне тела, до того, как услышал тот странный разговор между фон Клейстом и старухой. А еще был зверь, что рыскал по округе и рвал всех без разбору. А еще был садовник Гюнтер, который сначала пропал, а потом вернулся и попытался напасть на своих же. Много всякого странного и страшного было, если уж начистоту. Всякого, что не укладывалось в привычную картину мира, что никак не получалось сбросить со счетов.

– Эксперименты… – сказал ему минувшей ночью Григорий. – Эти гады ставят на моем парне эксперименты.

И Всеволод с радостью ухватился за это привычное слово. Эксперименты всяко лучше, чем все остальное, чем мракобесие.

Но с мракобесием все равно нужно было разобраться, вывести из темноты на белый свет, понять, что же это такое. И начать следовало с Насти. Для начала хотя бы просто понаблюдать, потому что разговаривать с ней бесполезно.

Вот только со слежкой не сложилось. Из поля зрения Всеволода Настя пропала почти сразу же после завтрака, а его самого закружило в бурном водовороте нетерпящих отлагательств дел. Вынырнуть из этого водоворота у него получилось лишь однажды, да и то лишь на четверть часа. За это время не вышло даже бегло осмотреть часовню. Что уже говорить об остальном? Всеволод еще надеялся, что вернется Григорий, а у него будет куда более дельный и куда более продуманный план. Но время шло, а Григорий не появлялся, и в душу Севы закралась тревога. Поговорить бы с Ольгой Владимировной, спросить начистоту. Он даже попытался, сунулся было к дому, но сразу понял, что разговора не получится. Немецкая ведьма держала все под неусыпным контролем. Даже парой слов перекинуться не выйдет. Зато он увидел Настю, которая ползала на коленках по паркетному полу с тряпкой, щеткой и мастикой. Движения ее были какими-то механическими, а выражение лица Всеволоду разглядеть не удалось.

Обеда не было. Отменили по приказу ведьмы. Но тетя Шура все равно умудрилась сунуть каждому из них по краюхе хлеба. На всякий случай Всеволод снова спросил про Григория, но она лишь пожала плечами в ответ. У тети Шуры сейчас тоже хватало забот, нужно было готовиться к приему бургомистра и его своры. Эх, ему бы динамита!..

Мысли были в равной степени глупые и опасные. Свою персональную войну нужно было начинать не с убийства бургомистра, а со спасения неизвестного ему Митяя. Возможно, вечером можно будет воспользоваться творящейся в усадьбе суетой и уже с большей тщательностью осмотреть часовню. Затея эта с каждой минутой казалась Всеволоду все более бесполезной, но и оставаться в бездействии он тоже не мог.



Всеволод как раз крался в приправленных густым туманом сумерках к часовне, когда увидел бредущую по дорожке Настю. Наверное, он бы ее догнал, или хотя бы окликнул, но в самый последний момент словно бы кто-то крепкой рукой ухватил его за загривок, прижал к дереву, заставляя замереть и выждать.

Долго ждать не пришлось. Навстречу Насте из тумана вышла старуха, встала напротив, склонила голову к плечу, будто прислушиваясь. А Всеволод перестал дышать, потому что следом за старухой неизменно должен был появиться один из ее чертовых псов.

Не появился… Повезло! Ему повезло, а Насте, кажется, нет. Настя потянулась к старухе с такой стремительностью, что Всеволод испугался, что она сейчас упадет. В движении этом было что-то неправильное, почти страстное, словно бы не было в Настиной жизни никого важнее этой карги. А карга отступила на шаг, поманила Настю за собой. Вот как в детских сказках, скрюченным пальцем поманила. И даже не стала дожидаться, чтобы убедиться, что та следует за ней, в мгновение ока растворилась в тумане. Словно ее и не было. Сначала растворилась она, а следом и Настя. Просто шагнула под полог серой пелены и исчезла.

Когда он стал таким плотным, таким непроглядным – этот туман?! Как так вышло, что Всеволод упустил момент? Он блуждал во мгле, как слепой кутенок, натыкался на стволы деревьев, цеплялся за торчащие из земли корни, не решаясь окликнуть Настю по имени, опасаясь в любой момент лицом к лицу столкнуться со старухой. Он больше не думал о мракобесии, теперь он верил, что ведьмы существуют, что они рыщут в этом нереальном тумане, и готовы сожрать любого, кто станет у них на пути. Нет, не сожрать! Выпить кровь до самой последней капельки. Сначала выпить, а потом швырнуть ненужное тело в ржавый паровой котел.

Наверное, он бы испугался. Наверное, он бы даже отступил. Если бы знал, куда отступать. Если бы не заблудился в этом сказочном тумане. Сейчас все силы его уходили на то, чтобы держать себя в руках и не поддаваться панике, но, когда из тумана выступила темная фигура, он не удержался от трусливого судорожного вздоха.

…Это была не ведьма, как он себе со страху нафантазировал. Это была всего лишь Настя. Движения ее казались такими дергано-неестественными, а голова клонилась к плечу, словно Насте было трудно удерживать ее в привычном положении. Это все из-за тумана. Из-за того, что мириады капель, из которых он состоял, преломляли и искажали реальность почти до неузнаваемости, истончали линии, стирали краски. Внезапно Сева подумал, что помимо черно-белого и красного мира, оказывается, есть еще и мир серый. Вот этот – стертый и искаженный то ли туманом, то ли так же незаметно подкравшейся темнотой.

– Настя, – позвал шепотом Сева. Нет, не потому, что испугался, а потому, что опасался, что старуха может все еще быть где-то рядом.

Если Настя не услышит, придется просто подойти поближе, не стоит повышать голос.

Но Настя услышала. Замерла на месте, вытянулась в струнку. Всеволоду даже показалось, что она привстала на цыпочки. И голова ее приняла правильное вертикальное положение.

– Настя, – снова позвал он. – Это я, Сева.

– Сева? – Ее голос тоже был тихий, едва ли не тише шелеста прошлогодних листьев под ногами. – Сева, где ты?


Она его слышала, но, кажется, не видела. Почему не видела? Из-за тумана? Из-за темноты? Или ведьма с ней что-то сделала? Что-то непоправимое?

Нет, непоправимое было с теми девчонками из башни, а Настя напугана, но жива. Ей всего лишь нужно помочь, выдернуть из туманного морока в реальность. Всеволод вздохнул и решительно шагнул ей навстречу.

– Я не вижу… – Голос ее был жалобный и напуганный. – Сева, где ты? Помоги мне.

– Я здесь. – Он протянул руку, и та провалилась в туман по самый локоть. Теперь и он сам ничего не видел. Не видел, но чувствовал…

Это были осторожные касания. Холодные и влажные. Отвратительные! Словно бы к его запястью приложили кусок тающего льда, и кожа под ним тут же онемела.

– Эй? Ты где? – позвал он, враз осипшим голосом. Все чувства его сейчас были там, по ту сторону полога из тумана. Там, где кто-то или что-то скользило по его протянутой руке.

Плюнуть бы на это все и уйти! Но нельзя, Настя там одна. Она растеряна и напугана, а он ее единственная надежда. Но отчего же тогда так муторно?! Отчего волосы на загривке встают дыбом, словно от статического электричества, а сердце колотится так, что готово выскочить из груди?

– Настя, нам нужно ухо…

Договорить он не успел, потому что холодное и мокрое вдруг сделалось бритвенно-острым и обжигающе-горячим. Потому что запястье вдруг пронзила почти нестерпимая боль.

Всеволод дернулся сам и дернул руку. С той стороны держали крепко. Сжимали не пальцами, а… зубами, урчали по-звериному. Так угрожающе-предупреждающе урчат кошки, у которых пытаются отнять добычу. Добыча – это он. Вот только там, за пологом из тумана не кошка!

Онемевшие пальцы свободной руки получилось сжать в кулак, а потом ударить. Всеволод бил в никуда, в серое марево, но попал во что-то мягкое и хрусткое. А как только попал, хватка на запястье ослабла. Всего на мгновение, но ему хватило, чтобы высвободиться и отскочить в сторону, подальше от тумана и прячущегося за ним существа.

На запястье был след от укуса, а серый мир окрашивала красным струйка крови, стекающая по бесчувственным пальцам. Всеволод прижал руку к груди, крутнулся на месте, в любой момент ожидая нападения.

…Плач был тихий, сначала подумалось, что детский. Плач доносился сразу со всех сторон. Нервные всхлипывания, которые запросто можно спутаться с хихиканьем. Или это не плач?..

– Настя? – снова позвал он.

– Я здесь, Сева.

Оно появилось прямо перед ним – бледное, бескровное лицо с черными провалами глаз, с растянутыми не то в улыбке, не то оскале губами, с зияющей раной на тонкой шее. От Насти в этом существе не было ничего.

И от него, кажется, тоже скоро ничего не останется…

– Сева. Севочка… – позвало существо. – Как хорошо, что ты здесь.

– Почему? – Ему бы не вопросы задавать, а бежать, куда глаза глядят, но ноги словно вросли в землю под этим пристальным, немигающим взглядом. И тихий голос завораживал, успокаивал, не отпускал.

– Потому что я голодная, Сева. – Существо сделало осторожный шажок, вытянуло вперед руки, будто разгоняя туман. Туман – вот единственное, что их разделяло. – А ты пахнешь… – Существо принюхалось совершенно по-звериному, – ты вкусно пахнешь, Сева.

Существо говорило, уговаривало и гипнотизировало, а туман окутывал его плотным коконом, окутывал до тех пор, пока не остался один только голос.

– Не убегай от меня, Сева… Помоги мне, пожалуйста… Только ты мне можешь помочь…

Голос отовсюду. И не то плач, не то смех тоже отовсюду. И не понять, где она… где это страшное существо, откуда нападет…

Напали со спины. В плечи впились острые когти, а в шею – зубы. Нет, не в шею, а в шарф, на шее намотанный. Всеволод рванул сначала вперед, а потом со всей силы ударил затылком тварь, что тянула, урчала, примерялась теперь уже к незащищенной шее. Тварь тихо рыкнула и дернула за шарф с нечеловеческой силой. Дернула, а потом потянула. И в этот самый момент подумалось вдруг, что если его не загрызут, то придушат. Вот прямо сейчас на этой парковой тропинке, под покровом тумана. И ничегошеньки он не сумеет сделать, потому что вот он пытается и вырваться, и отбиться, а ничего не выходит! И воздуха в легких все меньше и меньше. А там, где еще секунды назад был воздух, сейчас полыхает огонь. И перед глазами теперь уже не серая пелена, а красная. И возле самого уха слышатся мерзкие причмокивающие звуки. Как будто тварь перед тем, как убить, собирается его поцеловать. Кажется, и кожа уже чувствует этот смертельный поцелуй. Или вот-вот почувствует…

Хватка ослабла в тот самый момент, когда шеи коснулось что-то влажное и холодное. Всеволод судорожно вздохнул и дернулся, стряхивая с себя как-то враз потерявшую хватку тварь. Наверное, лишь поэтому у него получилось. Потому что тварь вдруг ослабла. У него получилось и вдохнуть свежий воздух, и оттолкнуть, и обернуться.

Она все еще стояла за его спиной. Тонкая, бледнолицая, большеглазая. Но даже туман не мог замаскировать ее нечеловеческую природу. Вот только смотрела она не на него, а вниз, туда, где между пуговиц пальто торчало что-то острое, угрожающее. Она скреблась по этому острому синюшными когтями и стонала почти по-человечески. И с бескровных губ ее слетали на землю кровавые хлопья.

А потом она сделала шаг вперед. Всеволод отступил в сторону за мгновение до того, как она рухнула на землю, рухнула и замерла. Теперь уже навсегда. Из спины ее, прямо между лопатками торчала палка. Или кол… Или что-то там прошило ее насквозь? А на дорожке стояла Татьяна. Стояла и смотрела на лежащее между ними тело. Руки ее дрожали, и губы дрожали тоже, но во взгляде синих глаз была какая-то просто невероятная решимость. Наверное, из-за этой решимости туман опасался к ней приближаться, припадал к земле, путался в ногах, как путается в ногах своего хозяина голодный кот. Всеволоду подумалось вдруг, что стоит ей лишь протянуть руку, и туман поднырнет под ее ладонь в поисках ласки и утешения.

– Я ее убила… – Татьяна посмотрела сначала на свои раскрытые ладони, а потом на Всеволода. – Я убила Настю.

Она смотрела, а Всеволод приходил в себя, начинал осознавать произошедшее. Осознание давалось тяжело, через боль, но сознание его сделалось ясным и четким.

– Только не кричи, – сказал он и взял Татьяну за руку. – Не кричи и не плачь. Слышишь меня?

Она молча кивнула. Ни кричать, ни плакать она не собиралась. Ее собственное сознание прояснялось прямо в этот самый момент.

– Это больше не Настя. Ясно?

– Ясно.

– Она пыталась меня убить. Видишь? – Всеволод дернул вверх рукав куртки, показывая свое запястье. – Видишь, Таня?

Она кивнула, облизала сухие губы.

– Ты меня спасла. – Мало приятного в том, что тебя спасла какая-то девчонка, но если это признание поможет привести девчонку в чувство… – Если бы не ты, она… оно бы меня убило. Ясно?

Татьяна снова кивнула. Теперь туман клубился не только вокруг нее, но и в ее синих глазах. Всеволоду вдруг начало казаться, что она сейчас не здесь, не с ним, что она как будто видит сон наяву. Да как угодно, лишь бы молчала и не мешала.

Он подошел к лежащему на земле существу и едва удержался от желания пнуть его носком ботинка. Удержался, потому что когда-то это существо было человеком, а сам он все еще человек.