Гремучий ручей

– А я вам тогда скажу, что тварь не молоком с хлебом питается. Если уж мы с вами вчера допустили существование… упырей.

Откуда в нем эта стойкость? Вот ведь с виду и не скажешь. С виду шалопай, вор-рецидивист, разбойник с большой дороги, а глубже копни, много там всего в его душе. И хорошего, и плохого. Вчера на его глазах любимую жену убили, а сегодня он уже острит и версии выдвигает. И, кажется, что нет у него вообще души. А на самом деле есть, только боль свою он научился прятать не хуже, чем сама Ольга.

– Гринечка, не могу я сейчас этим заниматься. Есть у меня свои дела. – Получилось, словно бы она перед ним извиняется. Хотя в первый же день предупредила, что каждый из них сам по себе.

– А вы своими делами и занимайтесь, тетя Оля, – сказал Григорий и взял ее под ручку. – Проводите меня к оранжерее, проверьте, как работа делается, а по пути поговорим. У меня для вас тоже кое-что интересное есть. Из разряда непознанного…

Так, под ручку, они и вышли на парковую дорожку. Со стороны – тетушка и любящий племянник, а на самом деле – сообщники, заговорщики.

– Я тут кое-что услышал от немцев.

– Услышал?

– Ну, к языкам у меня всегда расположенность была. Вы ж знаете, тетя Оля.

Была. Она сама его немецкому и учила.

– Вот я и услышал. Видали, на воротах они все такие… – Григорий прищелкнул пальцами, – встревоженные. А все почему?

– Почему?

– Потому что ночью одного из часовых утащили в чащу. Уже утром неподалеку нашли то, что от него осталось. Рожки да ножки…

– Тварь утащила? – спросила Ольга, невольно переходя на шепот.

– Было бы логично, вот только второй часовой утверждает, что это был мой предшественник.

– Гюнтер?..

– Он самый. Гюнтер, которого тварь поранила, а помирать он пришел к хозяевам, как верный пес. Фон Клейст, как я погляжу, даже о своих собственных псах не особо печется, велел закопать Гюнтера тут недалече. Его и закопали да, видно, не особо глубоко. – Григорий замолчал, задышал тяжело, со свистом. Нелегко ему давался этот рассказ, помнил о том, что и Зосю его тоже закопали…

– Гришенька… – Ольга погладила его по руке.

– Не надо, тетя Оля. Все нормально со мной. А вот вы подумайте над моими словами.

– Что подумать?

– Что плодятся они… упыри эти. Сначала Зося, теперь Гюнтер.

– Плодятся… – С этим не поспоришь. Да и зачем спорить с тем, что неоспоримо? – А откуда ты все это узнал?

– Солдаты у Шуры завтракали, обсуждали ночное происшествие, а я под открытой форточкой решил постоять. Мало ли…

– Гюнтера нашли? – спросила Ольга.

– Нет, но сегодня фон Клейст собирается на охоту.

– Вечером?

– Почему вечером? Говорили, что днем. Как думаете, тетя Оля, упыри днем что делают? Спят, небось, в своих норах? Вот он его тепленьким в норе и возьмет. Собачек своих еще на охоту прихватит для верности.

– А солдат?

– А солдат, говорят, с собой не берет. Они этому факту, кстати, сильно радовались. Никто не хочет сейчас даже за ворота усадьбы выходить, не то что охотиться. Фон Клейст сказал, что со зверем сам разберется. Он до сих пор уверен, что в лощине орудует какой-то дикий зверь, а все остальное – бредовые фантазии.

– Бредовые фантазии, – повторила за ним Ольга. – Слишком много их стало, этих фантазий. И девочки пропадают…

– Мальчики тоже, – сказал Григорий и скрежетнул зубами. – Вы, тетя Оля, как хотите, а я тут все перерою, под каждый камень загляну, если надо, землю жрать буду, а Митяя своего отыщу. Если он не…

– Это не он! – Ольга не дала Григорию договорить, крепко сжала его холодную ладонь. – Там другое что-то. Что-то непостижимое.

– Хорошо. – Он вздохнул с облегчением, а потом решительно добавил: – Но я должен убедиться, должен все проверить.

– Проверяй. Только себя побереги. Не лезь в пекло…

– Не знавши броду, не суйся в воду, – усмехнулся Гриня.

– Да, так и есть. Ты у Мити своего теперь один остался. На тебя одного у него теперь только надежда.

– Надежда и опора… Плохая с меня, выходит, опора, тетя Оля, если жену не сберег и сына потерял.

– Найдешь.


– Обещаете? – он заглянул Ольге в глаза. Во взгляде его читалась мольба, и Ольга, не моргнув глазом, соврала:

– Обещаю, Гриня!





* * *


Расстались они у оранжереи. Тетя Оля осмотрела все по-учительски внимательным взглядом, удовлетворенно кивнула, но вмешиваться не стала, доверила процесс Григорию. А он, в свою очередь, доверил пацанам. Так уж вышло, что получалось у него договариваться с людьми, слушались его, делали, что просил. Может, потому, что просил, а не командовал, как тетя Оля? Она ж не такая на самом деле, не такая… гадина, какой хочет казаться. И что понадобилось ей в Гремучем ручье? Он Митьку своего ищет, а она кого? Или что она вообще ищет? Ведь очевидно же, что ищет. Пока так же безуспешно, как и он сам. Но знает всяко больше, чем он. Про упырей вот знает… И ведь не удивилась совсем, когда Зосю… когда нежить, Зосей прикидывающуюся, увидела. И с колом осиновым у нее ловко так получилось. Вот он бы не додумался, а она, выходит, наперед знала, как правильно поступить. Сказала, что от бабки своей науку получила. А что за наука такая? Где это учат, как с упырями расправляться? Ладно бы сама она была темная, деревенская, так ведь образованная женщина, коммунистка. И что же? Коммунистка прислуживает фашистам, а между делом убивает упырей. Ох, не то что-то деется в этом мире…

– Мужики, мне тут нужно по одному дельцу! – Григорий помахал парням рукой. – Работы осталось мало, вы пока сами. Лады? А я приду потом. Подмогну.

Ему закивали все разом. Нравился он им, этим пацанам. Они ему тоже нравились, но у него дело, нетерпящее отлагательств, у него Митяй…

Думать про сына было больно, но Григорий заставлял себя думать, и каждое мгновение помнить. Словно боялся, что может Митяя забыть за всеми этими хлопотами. Шура сказала, что девчонки уходили с едой куда-то в сторону водонапорной башни. Значит, и он туда сходит. Только сначала проверит то место, про которое рассказывала тетя Оля, темницу. По-хорошему, нужно было уже вчера, но по свету вчера не вышло, завалили его работой. А по темноте попробовал сунуться и чуть не нарвался на патрульных. Не знал он, что немцы патрулируют еще и территорию усадьбы. Хорошо хоть эти были без собак. Если бы с собаками, те непременно бы его почуяли. Пришлось бы потом врать и изворачиваться. Солдатам, может, и удалось бы головы задурить, что нечаянно забрел, заблудился с непривычки, а вот насчет фон Клейста были у Григория большие сомнения. На том и могли закончится его поиски сына, на такой вот оплошности.

А сейчас самый раз. Фрицы все встревожены ночным происшествием, по территории не шастают. А если и шастают, так он успеет заметить. У него с собой даже топор на всякий случай. Если что, скажет, что присматривал старые деревья для рубки. Он же теперь, вроде как, садовник. А топором можно и отбиваться, случись что. Нужная в хозяйстве вещь – топор!

Григорий шел, внимательно осматриваясь, держаться старался рядом с живой изгородью, чтобы в любой момент в нее нырнуть. В парке было морозно. На подмерзшей земле следы разглядеть было тяжело. Но его не проведешь. Вот веточка сломанная, вот земля примята чуть сильнее, чем в другом месте – тропинка, одним словом. Так-то не видна, но если присмотреться…

Эта едва заметная тропинка и вывела его к землянке. Ну, или не землянке, а входу в подземелье. Тому самому, про которое рассказывала тетя Оля. Только вот сейчас на двери висел тяжеленный замок. Григорий хмыкнул. Можно подумать, его остановит такая мелочь!

С замком он управился в считанные секунды, но перед этим долго стоял у запертой двери, прислушивался. Мало ли, вдруг ночную тварь уже изловили. Изнутри не доносилось ни звука, и Григорий решился, толкнул дверь, шагнул на осклизлую ступеньку.

Снизу на него дохнуло холодом и смрадом, словно бы кто-то помер там, внизу, помер, да так и остался лежать. Вот только внизу никого не было, как и говорила тетя Оля. Внизу был лишь столб, железная цепь и запах, как на скотобойне. Внизу пахло смертью. Григория замутило, пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься вверх по лестнице. Свежим воздухом он надышится потом, а пока нужно осмотреться.

Осматривать было нечего. Если только вот этот отпечаток человеческой ноги. Крупный, явно не женский и не детский. Впрочем, о чем он? Разве ж Митяй сейчас ребенок? Когда они виделись с сыном в последний раз, тот уже был с него ростом. Но даже если этот отпечаток принадлежал Митяю, сейчас в этой подземной темнице не было никого. Значит, он будет искать дальше. Только для начала повесит на место замок. Не нужно, чтобы фрицы догадались, что кто-то спускался в эту темницу.

Воздух снаружи был чистый и сладкий. Григорий несколько минут дышал открытым ртом, прогоняя из легких остатки затхлой мерзости. Отдышался, управился с замком, осмотрелся по сторонам и отправился дальше на поиски.

Сначала он осмотрит территорию и все придомовые постройки, какие только сумеет отыскать. Это самое простое. А если ничего не выйдет, придется думать, как пробраться в дом. Как-нибудь проберется. С его-то умениями… Но это потом, сейчас нужно двигаться вперед, к дальней границе усадьбы, туда, где парк уже почти неотличим от дикого леса. Наверняка, где-то там и находится водонапорная башня.

Увидел ее Григорий довольно быстро, разглядел между рыжих сосновых стволов красную кирпичную кладку. Сама башня была высотой с трехэтажный дом, с виду казалась дикой и заброшенной, на крыше ее кое-где даже проросли мелкие кустарники и чахлая березка, узкие окна-бойницы были заколочены досками. Григорий обошел башню по кругу, остановился перед небольшой железной дверью. Здесь тоже имелся замок. Врезной, с виду новый, явно, немецкий. Зачем ставить замки на дверь, которая никому не нужна? Или все-таки нужна? Он осторожно подергал ручку, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука. Кажется, даже сам лес вокруг затаился. Григорий сделал глубокий вдох, достал отмычки, топор сунул за пояс так, чтобы в любой момент можно было его выхватить. Как говорится, береженого и Бог бережет…

Дверь открылась тихо, совершенно без скрипа. Значит, пользовались ею регулярно. Внутри царил такой густой сумрак, что глазам пришлось к нему привыкать. На случай кромешной темноты Григорий прихватил с кухни огарок свечи, но света, просачивающегося через щели в досках, хватало, чтобы осмотреться. Сначала ему показалось, что вся каменная утроба башни забита каким-то разнокалиберным железным хламом, потом он разглядел огромный паровой котел, от которого отходили чугунные трубы, и только потом увидел узкую винтовую лестницу, уходящую вверх. Судя по ржавчине, паутине и мусору, водонапорной башней пользовались разве что самые первые хозяева, а у новых, похоже, руки до нее еще не дошли.

Григорий сделал осторожный шаг, под ногами заскрипели осколки битого кирпича, а высоко над головой заметались черные тени. От неожиданности он шарахнулся в сторону, едва не упал, зацепившись ногой за одну из труб, и больно приложился плечом о железный бок парового котла. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что мечущиеся над головой тени – это всего лишь летучие мыши, обосновавшиеся под крышей на зимнюю спячку. Зима закончилась, летучие твари начали просыпаться.

Григорий чертыхнулся, оттолкнулся рукой от котла, брезгливо смахнул с ладоней ржавчину. Наверное, своим вынужденным кульбитом он что-то нарушил в этой вековой махине, потому что круглый люк, в который в стародавние времена загружали уголь, с пронзительным скрипом отворился. Отворился, потому что был закрыт не слишком плотно, может быть, даже в спешке. Григорий уже прошел мимо, сразу устремившись к лестнице, чтобы осмотреть усадьбу оттуда, с высоты птичьего полета. Было очевидно, что Митяя тут нет. Если бы был, то уже наверняка отреагировал бы на этот грохот. Как бы то ни было, но уходить, не осмотрев нутро башни самым тщательным образом, Григорий не собирался. Просто он хотел начать осмотр сверху. Но тут открылся люк, и из его черных недр вырвался едва уловимый тошнотворно-сладковатый запах. Григорий отшатнулся во второй раз, зажал нос рукавом пальто.

Чуйка, его хваленая чуйка, криком кричала: «Не подходи, не заглядывай в этот черный котел! Беги отсюда, куда глаза глядят! Спасайся, идиот!» А он, зажимая левой рукой нос, правой вцепился в рукоять топора и осторожными шажками приближался к зияющей пасти котла. Единственное, что он пока никак не мог заставить себя сделать, это посмотреть. Для того чтобы посмотреть, нужно было распахнуть люк. На это нехитрое действие ушли почти все его силы: и физические, и душевные.

Люк он пнул ногой, и тот с металлическим лязганьем ударился о стену котла. Лязг этот тут же подхватило эхо и, кажется, летучие мыши. Прежде, чем посмотреть, Григорий крепко зажмурился. К эху добавилось гулкое уханье собственного сердца. Надо решаться…

…Из открывшегося люка свешивалась рука. Тонкая, узкая девичья ладошка была сжата в кулак. Синие ногти впились в синюю же кожу. Исполосованное, растерзанное запястье зияло черной раной.

Григорий застонал, присел перед люком на корточки, снова силой заставил себя смотреть. Лиза, та самая девочка, которую «отпустила» старуха. Вот, значит, куда отпустила…

А за девочкой еще… девочка. Кажется… Но нужно убедиться.

У Григория так дрожали руки, что свечку он зажег не с первого раза. Зажег, поднес к черному провалу, посветил…

Три… Три девочки, как поломанные куклы, спрятанные в темный угол за ненадобностью. Те самые, которые пропали. Снаружи холодно, а в башне, кажется, еще холоднее, поэтому запах разложения пока не слишком сильный. Или Григорий просто привык? Можно к такому вообще привыкнуть? Ради Митяя придется. Он должен знать, что случилось с этими бедными девочками. Должен знать, как они погибли. Если на шеях у них те же самые раны, что и у Зоси… Если он сможет себя заставить посмотреть в эти мертвые глаза, если сможет дотронуться до полупрозрачной, точно стеклянной кожи…

Заставил. На шее у Лизы тоже были раны – рваные, с обескровленными, запекшимися краями, почти такие же, как у Зоси…

Дальше действовал кто-то другой. Может быть, его хваленая чуйка. Этот кто-то захлопнул люк, привалился к нему спиной, словно сдерживая тех, кто вот-вот готовился открыть свои мертвые черные глаза. Этот другой в мгновение ока понял, что нужно запереть этот люк, и запер дрожащими, измаранными в ржавчине, точно в крови, руками.

– Вот так… – сказал этот кто-то голосом Григория. – Вот так, мои хорошие.

Он задраил люк парового котла, на негнущихся ногах поднялся по винтовой лестнице, перешагивая местами прогнившие деревянные ступени, а потом долго и очень внимательно осматривал площадку на самом верху. В заколоченные досками бойницы свет проникал едва-едва, а вот холод пробирался запросто. Не потому ли на деревянном настиле лежало серое армейское одеяло? Здесь, в башне, кроме мертвых девочек держали кого-то еще. Живого! Разумеется, живого. Потому что мертвым не нужна вода, превратившаяся в лед на дне алюминиевой кружки. Потому что мертвым незачем вырезать на прогнившей доске засечки, отмечая число проведенных в заточении дней. Засечек было много. Григорий насчитал больше сорока, а потом сбился со счета, но несколько последних были словно бы особняком, как будто, сделала их уже другая рука. Эти Григорий пересчитал с особой тщательностью, по каждой провел пальцем, чтобы почувствовать, убедиться, что это не обман зрения.

Все получалось. По одной насечке на каждый день, с того момента, как пропал Митяй… Значит, был он здесь, еще недавно был! Григорий вспомнил, с кем он здесь был, и волосы на загривке снова зашевелились. Его живой сын и три мертвых девочки. Может быть не до конца мертвые… Но думать сейчас нужно о другом. Митяя нет в башне, и в том чертовом паровом котле его тоже нет, а это значит, что есть еще надежда, что он все еще жив. И насечек столько, что сразу понятно, что чудовище, рыщущее по лощине, – это не его сын.

– Я найду, – сказал Григорий шепотом. – Слышь, Митька, я тебя найду!

Ответом ему стал лишь шорох кожистых крыльев, летучие твари все никак не могли успокоиться.