Гремучий ручей

Защищается, но не понимает, что происходит. И то хлеб… Если поймет, будет совсем уж плохо.

– Ничего. – Ольга заставила себя улыбнуться. – Я просто думаю, что завтра Зося найдется. Пойдем домой, Татьяна…

Она как в воду глядела. На следующий день Зося нашлась…





* * *


Утро выдалось холодным и ненастным. С темного неба сыпал снег. Именно сыпал, а не падал. Он был таким же колючим и холодным, как и ветер. Зима не хотела уступать, зима решила остаться.

Ольга не спала полночи, все думала о Зосе, о том, где ее искать. Думала о Танюшке и об этой ее новой способности закрываться. Думала о детях, которых оставила в усадьбе в холодном доме. Нужно было остаться, проследить, что решился вопрос с дровами. Она не могла посреди ночи отыскать Зосю, но это точно было в ее силах.

Танюшка спала. Полночи прокрутилась без сна – Ольга слышала, как скрипят пружины старой кровати, – а под утро уснула крепким, непробудным сном. Вот и хорошо, что непробудным. Нет сил ни разговаривать, ни утешать, ни врать, что все будет хорошо. Сил достает только на записку.

«Уехала в усадьбу. Не волнуйся, все будет хорошо!»



Ефим уже ждал Ольгу. Его грузовик был едва различим в снежной круговерти, и тьма вокруг была какая-то особенно плотная, словно утро все еще не наступило, а может никогда и не наступит. Стало вдруг так холодно, что у Ольги аж зубы застучали. Она поплотнее запахнула пальто, забралась в теплое, пахнущее махоркой нутро кабины.

– Что творится, а! – сказал Ефим вместо приветствия. – Настоящая метель!

Метель эта закончится не раньше, чем к обеду, как и большинство слабосильных мартовских метелей, но сейчас и в самом деле жутко.

– Хоть бы доехать, не застрять на середине пути. – В хриплом голосе Ефима послышалась озабоченность.

– Все будет хорошо, доберемся, – сказала Ольга, пряча озябшие ладони в рукава пальто.

Как же сильно она ошибалась…

Ветер, а следом и метель, стихли, как только машина спустилась в Гремучую лощину. Осталась только темнота, уже не такая плотная, с серыми проблесками света, но все еще неприветливая – опасная.

Ефим увидел это первым.

– Что там такое? – спросил тоном растерянным и немного удивленным.

– Где? – Ольга смотрела прямо перед собой, но ничего особенного не видела.

– Да вон там! – Ефим посторонился, давая ей возможность заглянуть в боковое стекло. – Уже сколько раз здесь ездил, а такого не видел. Она ж всегда одна была. Я точно помню, что одна. Я еще думал, вот же была б баба как баба, даже красивая, если бы не однорукая, да если бы голяком по парку не разгуливала.

Ольга еще ничего толком не видела, но уже поняла – это он об одной из несчастных нимф. Не то чтобы она была совсем уж голая, просто, талант скульптора был такой, что сквозь складки туники женское тело проступало во всех своих подробностях, как живое. А руки не было. Рука пропала еще в те лихие времена, когда усадьба горела.

– Почему две, я… – Она не договорила, оборвала себя на полуслове, потому что статуй и в самом деле было две: одна безрукая, а вторая… А вторая, кажется, безголовая.

– Надо глянуть. – Ефим заглушил мотор, но выходить из кабины не спешил.

– Надо. – Ольга выбралась первой. Спрыгнула на землю и мельком удивилась, что колени не отозвались привычной болью.

– Стойте, я вперед! – Из-под своего сидения Ефим достал что-то длинное, с виду внушительное. – Монтировка, – пояснил, всматриваясь в сумерки. – В дороге всякое может приключиться, знаете ли.

Приключилось. Только, кажется, не с ними… Ольга всмотрелась, и сердце перестало биться.

Показалось! Просто обман зрения! Мозг все еще пытался найти увиденному логическое объяснение, но сердце знало наверняка.

– Да чтоб тебя… – Тихо выругался Ефим и попятился. – Да откуда же?..

Из села. Ольга точно знала, откуда. И точно знала, кто это.

…Они стояли, обнявшись, как давние подруги. Мертвая каменная нимфа единственной рукой поддерживала мертвую женщину, не давала упасть. Это сначала показалось, что у женщины нет головы. Голова была, просто… просто болталась на лоскуте кожи, по-кукольному нелепо и по-нечеловечески страшно. Ольга еще не видела лица, но уже знала, кто эта женщина.

– Стойте тут! – велел Ефим. Голос его упал до шепота, а монтировку свою он теперь сжимал обеими руками. – Я посмотрю…

Ему не хотелось смотреть на такое, но он был мужчиной, он прошел войну. А она всего лишь женщина – немолодая, беспомощная.

– Я с вами, – сказала Ольга решительно. – Мне нужно.

– Да что там нужно?.. Да зачем же это нужно такое?.. – проворчал Ефим, но спорить не стал, сказал лишь: – Держитесь рядом. Мало ли…

Они шли, проваливаясь в рыхлый, слегка прихваченный морозом снег. Шли медленно, нехотя, оттягивая момент встречи с неизбежным. Но сколько не оттягивай, а неизбежное, потому и неизбежное, что уклониться от него никак нельзя.


…Они обе были в крови. И нимфа, и женщина… Крови хватило, чтобы выкрасить красным тунику первой и ночную сорочку второй, но не хватило на снег. Снег был почти белый, почти девственный. Или это потому, что он свежий, выпал уже после того, как?..

Ольга сглотнула колючий ком, подошла к женщине вплотную. Да она знает, но она должна убедиться. Огненно-рыжие волосы теперь были бурыми от запекшейся крови, а взгляд зеленых глаз был направлен вверх, к небу, но не мог пробиться через плотную сеть ветвей. Во взгляде был ужас. Кристально чистый ужас, почти такой же чистый, как этот мартовский снег.

– Господи, кто же это ее так? Как же это?.. – Ефим замер в нескольких шагах, не решался подойти ближе. У ног его лежала припорошенная снегом и почти незаметная кроличья шубейка. Эту шубейку подарил Зосе любимый Гринечка, и она ею страшно гордилась, носила, не снимая, с октября по апрель. А перед смертью сняла, чтобы не замарать кровью. Сняла, аккуратно положила в сторонке, прижалась к холодному плечу мертвой нимфы, подставила шею неведомому убийце.

Вот так это было! А кто? Ольга всматривалась в зияющую рану, превозмогая головокружение, заставляла себя смотреть. Разорванное горло… Сломанный позвоночник… Ужас во взгляде… Ужас появился уже потом, после того, как она сняла шубейку, Ольга была в этом почти уверена.

– Это какой-то зверь… – сказал Ефим неуверенно. – Точно зверь! Я знаю, рысь так может. Прыгнет с ветки – и поминай, как звали. – Он испуганно посмотрел вверх, на переплетение ветвей. Там не было никакой рыси. Но она могла там быть раньше. Если искать в смерти логику, если не видеть очевидного.

– Рысь не смогла бы сломать человеку шею. – Ольга пятилась от мертвой Зоси к ее кроличьей шубейке.

И рысь бы повалила свою жертву на землю. Любой хищник повалил бы. Но жертва держалась на ногах, всей позой своей имитируя жизнь. Вот только каменная однорукая нимфа казалась куда живее.

– И рысь оставила бы следы. – Ольга подняла с земли шубейку.

– Следы могло замести снегом.

В карманах шубейки было пусто – никаких записок. Ольга почувствовала себя расхитительницей египетских гробниц, но понимала, что сделать это надо: потому что нужно знать, куда шла Зося и что собиралась делать.

– А тело? – Теперь она смотрела только на Ефима и взглядом старалась удержать его от паники, заставляя забыть про то, что она обыскивала шубейку. – Почему оно… почему она стоит?

– Она могла зацепиться. – Ефим моргнул. – Зацепиться за статую. Может глянуть?

Ольге не хотелось заглядывать, Ефиму еще больше, но что может быть хуже разорванного горла?

Оказалось, может… Теперь они знали, почему Зося стоит…

Стоит, потому что ее держат каменные пальцы нимфы, поскольку она… нанизана спиной на эти длинные изящные пальцы!

Ефим не выдержал, с тихим стоном бросился прочь. А Ольга осталась смотреть, изучать, запоминать.

…Зося вышла из дома, накинув шубейку прямо поверх ночной сорочки. Почему? Потому что спешила? Или потому что не думала о таких мелочах, как теплая одежда? О чем она вообще думала? Что вспомнила? Заглянуть бы сейчас в ее мертвые глаза, но Ольга не смогла, не нашла в себе смелости и душевных сил. Сил хватило лишь на то, чтобы аккуратно положить шубейку на место.

– Надо доложить. – Кажется, Ефим уже немного пришел в себя. Он говорил, а сам шарил по карманам, в поисках папирос. – Нельзя ее тут оставлять… – Он замер, прислушался, а потом спросил: – Вы это слышите?

Ольга слышала, раньше было не до того, а теперь вот услышала. Голос Гремучей лощины, тот звук, который она принимала за голос, сделался громче и тревожнее.

– Гудит… – Сказал Ефим, дрожащими руками пытаясь разжечь сигарету. – Аж кости дрожат от этого гула.

Кости Ольги не дрожали. Только сердце билось с перебоями. А еще ей чудилось, что за ними кто-то наблюдает. Или не чудилось?..

– Надо ехать. – Ольга тронула Ефима за рукав. – Нужно позвать на помощь.





* * *


Они не стали ничего рассказывать караульным, Ольга прямиком направилась к дому. Дорожки еще не успели очистить, и она по щиколотку проваливалась в рыхлый снег. Старуху искать не пришлось, Ольга просто пошла на запах свежесваренного кофе, но войти в кухню ей не дал один из псов, то ли Фобос, то ли Деймос. Сначала она услышала тихое рычание, потом из сумрака выступила остроухая тень.

– Фобос, вернись на место! – послышалось из глубины кухни.

Значит, все-таки Фобос.

– Доброе утро, фрау Ирма! – поздоровалась Ольга, обходя пса. Тот следил за ней внимательным, настороженным взглядом, готовый разорвать ее в клочья по первому же приказу хозяйки.

А если и в лесу была одна из этих тварей? Напала на Зосю, растерзала, а потом вернулась в усадьбу. Тварь вернулась, а ее следы занесло снегом. Возможно такое? Ольга не знала, но надеялась выяснить.

– Вы опоздали, – сказала старуха вместо приветствия.

– У меня были на то причины.

– Какие же, позвольте полюбопытствовать?

– Мы с Ефимом, это водитель, который привозит меня в усадьбу…

– Я знаю. – В голосе старухи послышалось нетерпение. Да, доверие такой, как она, тяжело заслужить, но легко потерять. Ольга помнила.

– По дороге в Гремучий ручей мы нашли тело.

– Какое тело? – Нетерпение старухи сменилось… Чем? Удивлением? Страхом? Но что-то определенно изменилось.