Горгона
Часть 14 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
26
В мешке была дыня. Чуть перезрелая «колхозница» с подгнившим боком. Мне понадобилось часа три чтобы собраться с духом, развязать мешок и заглянуть внутрь. За эти три часа я чуть не сошла с ума, под конец моё состояние напоминало агонию. Главный вывод, который я сделала из этой истории — ожидание беды гораздо мучительней самой беды.
В понедельник утром я вернулась в город. Прямо с вокзала, не заходя домой, направилась в прокуратуру. Квадратную вывеску — серую с железными буквами — я видела тысячу раз по дороге в школу и обратно. Всякий раз, когда проходила по Краснопресненской улице. Здание, серое и узкое, было зажато между какой-то жил-спец-строй-монтаж конторой и овощным магазином.
В тесном тамбуре, за дешёвым школьным столом сидел молодой милиционер. Старшина. Перед ним стоял телефонный аппарат цвета слоновой кости. Милиционер на вид был не старше меня.
— Вы к кому? — он пытался говорить низким баритоном. — Документы?
Я молча положила на стол паспорт. Он взял, начал листать. Дойдя до штампа прописки, он закрыл паспорт и официальным жестом протянул мне. Вопросительно наклонил голову.
— Мне нужно… — начала я и запнулась. — Мне…
— Не волнуйтесь.
— Да-да, хорошо… Я хочу заявить… упредить… нет, предупредить… хочу… — та фраза, главная вступительная фраза, которая этой ночью на даче, а после в электричке и в метро звучала логично и по-взрослому, которая должна была немедленно убедить стражей закона безотлагательно встать на мою защиту, — эта фраза беспомощно рассыпалась на невнятные глаголы и междометия.
— Заявление? — пришёл на помощь старшина. — Вы хотите заявление подать?
— Да! Заявление!
— Пишите и приносите.
— Как?
— Приходите завтра, приносите заявление…
Я растерялась, события развивались совсем не так, как я себе это воображала.
— Нет! Мне сейчас — это срочно! Поговорить с кем-то! Прямо сейчас!
— Вы сперва заявление…
— Хорошо-хорошо! У вас есть бумага? Лист бумаги есть?
Старшина послушно выдвинул ящик стола. Внутри были какие-то документы, коробка скрепок и прочий канцелярский хлам, сверху лежала затёртая книжка карманного формата с девицей распутного вида на обложке — малиновый рот, чулки сеткой, сапоги-ботфорты. Милиционер поспешно пихнул книгу вглубь. Но название я успела разглядеть. Называлась книга «Секс — её оружие».
— Только ручку не забудьте… — он протянул три листа писчей бумаги и шариковую ручку за тридцать копеек. — Вернуть. Хорошо?
Через дыру в ограде я пробралась на территорию хозблока зоопарка. Обошла вольеры, где кода-то обитали еноты. Енотов давно уже не было, но запах по-прежнему стоял крепкий. Моё тайное место располагалось на той стороне главного пруда, за старыми лебедиными будками под сломанной ивой. Я устроилась на стволе дерева и начала писать. Заявление заняло всего полторы страницы. Пару раз проткнула бумагу ручкой, но переписывать начисто не стала.
Около полудня я вернулась к прокуратуре. Но заходить не стала. Снова говорить со старшиной не было никакого смысла. Мне нужен взрослый следователь.
Я отошла к овощному. Начала прогуливаться взад и вперёд, разглядывая витрину. За немытым стеклом стояла пирамида трёхлитровых банок с томатным соком, вокруг банок лежали мумии крупных мух. Этикетки с некоторых банок отклеились и тоже лежали среди мух, жухлые, будто опавшие листья. Ещё в витрине отражалась та сторона Краснопресненской, здание метро и кусок скучного неба.
Хлопнула дверь, из прокуратуры вышла женщина. Худая и некрасивая, с пегим пучком, похожим на крепкий кулак. Я проводила её взглядом. Нет, эта точно не подойдёт. К тому же у неё поехал чулок, о чём она явно пока не подозревала.
Мне казалось, что прохожие косятся на бумагу с заявлением. Сперва я прятала лист за спиной. После сложила бумагу пополам и сунула в задний карман джинсов.
Следующим, минут через пять, из прокуратуры вышел толстый мужчина с отёчным лицом багрового оттенка. Он терзал узел галстука и вполголоса матерился. Толстого я тоже пропустила.
Минут сорок никто не появлялся, я уже начала жалеть, что не заговорила с женщиной. Но тут она вернулась, неся сетку, набитую продуктами. Сверху лежали недозрелые бананы, перья зелёного лука торчали как озёрная осока. Дверь захлопнулась и я снова осталась ни с чем.
Ровно в час из прокуратуры вышел мужчина. Серый костюм, белая рубашка — он энергично хлопнул дверью, на ходу нацепил чёрные очки в стальной оправе и сразу стал похож на сыщика из французского кино. Вот — то что нужно! К тому же под мышкой он сжимал туго набитую папку из кожи фальшивого крокодила.
— Извините! — я шагнула наперерез.
— За что? — он послушно остановился. — Вы уже в чём-то провинились?
Его готовность меня обескуражила. В солнечных очках я видела отражение своего лица — дважды. Он улыбнулся, от него пахло «Драккаром», терять мне было нечего.
— Вы прокурор? — спросила.
— Не совсем. Но почти. Следователь прокуратуры.
— Именно с вами мне и нужно поговорить…
Я сунула ему в руку заявление. Он развернул сложенный лист, расправил. Явно заметил дырки, проколотые ручкой. Конечно, нужно было всё переписать начисто — конечно.
— Пошли? — следователь кивнул в сторону радиальной станции. — У меня минут пятнадцать…
Он читал на ходу. Я шагала рядом, поглядывая на свои каракули. В одном месте следователь хмыкнул.
— Что?
— Ничего, — он рассмеялся. — Серёжа Лебядкин — наш подопечный.
— Какой Лебядкин? Кто это?
— Америка. Планетарий и комок на Кудринской — наш район. Лебядкин и вся его гоп-компания у нас…
— Под колпаком? — подсказала я.
— Вот именно, под колпаком.
— И Генрих?
— А Генрих уж подавно.
Мы дошли до Зоологической, остановились на переходе. Машины еле ползли, шофёры нервно сигналили, перекрёсток и подъём к Садовому был плотно забит. Похоже, на кольце тоже была пробка.
— Скоро по Москве вообще не проедешь… — пробормотал он, дочитывая мою бумагу.
Зажёгся зелёный. Мы перешли на ту сторону.
— Погоди… — Он взял меня под локоть.
Мы отошли к ларьку «Мороженое», остановились. Он расстегнул молнию на папке и сунул туда моё заявление.
— Вот так, — застегнул молнию. — Очень хорошо. И спасибо.
— А как же…
Указательным пальцем он сдвинул очки на кончик носа.
— У нас есть ваш адрес и телефон, — следователь улыбнулся. — Гражданка Азарина. Не волнуйтесь. Всё будет тип-топ.
Он сжал моё предплечье — такой мужской жест — не сильно, но достаточно крепко, чтобы я поверила в надёжность защиты. Вскинул руку, взглянул на запястье.
— Всё! — кивнул. — Опаздываю!
Прохожие обходили меня, некоторые толкали. Я стояла у ларька, в стекле были выставлены самодельные муляжи эскимо, пломбира в вафельном стаканчике и брикета за сорок восемь. Даже ребёнок бы не поверил, что настоящее мороженое может выглядеть так.
Следователь влился в толпу, текущую в сторону «Баррикадной». Я забыла спросить его фамилию. Рыжая папка мелькнула ещё раз и пропала. В моей голове прокручивались сказанные им фразы, снова и снова.
Планетарий — наш район… Гоп-компания… Не волнуйтесь…
— Не волнуйтесь… — пробормотала. — Всё будет тип-топ.
Да, кстати, я забыла сказать про часы: на запястье у следователя был «Тигровый глаз», хронометр со стеклом из горного хрусталя, последняя модель и абсолютный герметик, который выдерживает давление в двести атмосфер и одновременно показывает время в трёх часовых поясах. По этим часам при желании можно определять скорость дрейфующих айсбергов.
Рядом с ларьком стояла телефонная будка. Я сунула в щель две копейки, набрала номер. Раздались короткие гудки. У Америки было занято.
27
Среда началась со скандала.
Мать принялась пилить меня с самого утра.
Я закрылась в ванной и до упора открутила оба крана. Материнский голос, перекрывая шум воды, поведал мне о том, что я из себя представляю. Как личность и как женщина. Далее мать обрисовала перспективы моего ближайшего будущего и вероятного финала. Под забором, в канаве, в тюремном лазарете. Моя бедная мать и вообразить не могла, насколько эти прогнозы были близки к реальности.
Именно это и взбесило меня. Я распахнула дверь и принялась орать. Что не просила рожать меня, что если бы у меня был отец, что это она сама во всём виновата… — ну и так далее.
— Я жизнь тебе дала! — она вскинула руки, как в греческой трагедии.
— Зря! — рявкнула я ей в лицо. — Аборт, мама! Аборт надо было сделать!
Лицо матери скуксилось, стало старым и некрасивым.
В мешке была дыня. Чуть перезрелая «колхозница» с подгнившим боком. Мне понадобилось часа три чтобы собраться с духом, развязать мешок и заглянуть внутрь. За эти три часа я чуть не сошла с ума, под конец моё состояние напоминало агонию. Главный вывод, который я сделала из этой истории — ожидание беды гораздо мучительней самой беды.
В понедельник утром я вернулась в город. Прямо с вокзала, не заходя домой, направилась в прокуратуру. Квадратную вывеску — серую с железными буквами — я видела тысячу раз по дороге в школу и обратно. Всякий раз, когда проходила по Краснопресненской улице. Здание, серое и узкое, было зажато между какой-то жил-спец-строй-монтаж конторой и овощным магазином.
В тесном тамбуре, за дешёвым школьным столом сидел молодой милиционер. Старшина. Перед ним стоял телефонный аппарат цвета слоновой кости. Милиционер на вид был не старше меня.
— Вы к кому? — он пытался говорить низким баритоном. — Документы?
Я молча положила на стол паспорт. Он взял, начал листать. Дойдя до штампа прописки, он закрыл паспорт и официальным жестом протянул мне. Вопросительно наклонил голову.
— Мне нужно… — начала я и запнулась. — Мне…
— Не волнуйтесь.
— Да-да, хорошо… Я хочу заявить… упредить… нет, предупредить… хочу… — та фраза, главная вступительная фраза, которая этой ночью на даче, а после в электричке и в метро звучала логично и по-взрослому, которая должна была немедленно убедить стражей закона безотлагательно встать на мою защиту, — эта фраза беспомощно рассыпалась на невнятные глаголы и междометия.
— Заявление? — пришёл на помощь старшина. — Вы хотите заявление подать?
— Да! Заявление!
— Пишите и приносите.
— Как?
— Приходите завтра, приносите заявление…
Я растерялась, события развивались совсем не так, как я себе это воображала.
— Нет! Мне сейчас — это срочно! Поговорить с кем-то! Прямо сейчас!
— Вы сперва заявление…
— Хорошо-хорошо! У вас есть бумага? Лист бумаги есть?
Старшина послушно выдвинул ящик стола. Внутри были какие-то документы, коробка скрепок и прочий канцелярский хлам, сверху лежала затёртая книжка карманного формата с девицей распутного вида на обложке — малиновый рот, чулки сеткой, сапоги-ботфорты. Милиционер поспешно пихнул книгу вглубь. Но название я успела разглядеть. Называлась книга «Секс — её оружие».
— Только ручку не забудьте… — он протянул три листа писчей бумаги и шариковую ручку за тридцать копеек. — Вернуть. Хорошо?
Через дыру в ограде я пробралась на территорию хозблока зоопарка. Обошла вольеры, где кода-то обитали еноты. Енотов давно уже не было, но запах по-прежнему стоял крепкий. Моё тайное место располагалось на той стороне главного пруда, за старыми лебедиными будками под сломанной ивой. Я устроилась на стволе дерева и начала писать. Заявление заняло всего полторы страницы. Пару раз проткнула бумагу ручкой, но переписывать начисто не стала.
Около полудня я вернулась к прокуратуре. Но заходить не стала. Снова говорить со старшиной не было никакого смысла. Мне нужен взрослый следователь.
Я отошла к овощному. Начала прогуливаться взад и вперёд, разглядывая витрину. За немытым стеклом стояла пирамида трёхлитровых банок с томатным соком, вокруг банок лежали мумии крупных мух. Этикетки с некоторых банок отклеились и тоже лежали среди мух, жухлые, будто опавшие листья. Ещё в витрине отражалась та сторона Краснопресненской, здание метро и кусок скучного неба.
Хлопнула дверь, из прокуратуры вышла женщина. Худая и некрасивая, с пегим пучком, похожим на крепкий кулак. Я проводила её взглядом. Нет, эта точно не подойдёт. К тому же у неё поехал чулок, о чём она явно пока не подозревала.
Мне казалось, что прохожие косятся на бумагу с заявлением. Сперва я прятала лист за спиной. После сложила бумагу пополам и сунула в задний карман джинсов.
Следующим, минут через пять, из прокуратуры вышел толстый мужчина с отёчным лицом багрового оттенка. Он терзал узел галстука и вполголоса матерился. Толстого я тоже пропустила.
Минут сорок никто не появлялся, я уже начала жалеть, что не заговорила с женщиной. Но тут она вернулась, неся сетку, набитую продуктами. Сверху лежали недозрелые бананы, перья зелёного лука торчали как озёрная осока. Дверь захлопнулась и я снова осталась ни с чем.
Ровно в час из прокуратуры вышел мужчина. Серый костюм, белая рубашка — он энергично хлопнул дверью, на ходу нацепил чёрные очки в стальной оправе и сразу стал похож на сыщика из французского кино. Вот — то что нужно! К тому же под мышкой он сжимал туго набитую папку из кожи фальшивого крокодила.
— Извините! — я шагнула наперерез.
— За что? — он послушно остановился. — Вы уже в чём-то провинились?
Его готовность меня обескуражила. В солнечных очках я видела отражение своего лица — дважды. Он улыбнулся, от него пахло «Драккаром», терять мне было нечего.
— Вы прокурор? — спросила.
— Не совсем. Но почти. Следователь прокуратуры.
— Именно с вами мне и нужно поговорить…
Я сунула ему в руку заявление. Он развернул сложенный лист, расправил. Явно заметил дырки, проколотые ручкой. Конечно, нужно было всё переписать начисто — конечно.
— Пошли? — следователь кивнул в сторону радиальной станции. — У меня минут пятнадцать…
Он читал на ходу. Я шагала рядом, поглядывая на свои каракули. В одном месте следователь хмыкнул.
— Что?
— Ничего, — он рассмеялся. — Серёжа Лебядкин — наш подопечный.
— Какой Лебядкин? Кто это?
— Америка. Планетарий и комок на Кудринской — наш район. Лебядкин и вся его гоп-компания у нас…
— Под колпаком? — подсказала я.
— Вот именно, под колпаком.
— И Генрих?
— А Генрих уж подавно.
Мы дошли до Зоологической, остановились на переходе. Машины еле ползли, шофёры нервно сигналили, перекрёсток и подъём к Садовому был плотно забит. Похоже, на кольце тоже была пробка.
— Скоро по Москве вообще не проедешь… — пробормотал он, дочитывая мою бумагу.
Зажёгся зелёный. Мы перешли на ту сторону.
— Погоди… — Он взял меня под локоть.
Мы отошли к ларьку «Мороженое», остановились. Он расстегнул молнию на папке и сунул туда моё заявление.
— Вот так, — застегнул молнию. — Очень хорошо. И спасибо.
— А как же…
Указательным пальцем он сдвинул очки на кончик носа.
— У нас есть ваш адрес и телефон, — следователь улыбнулся. — Гражданка Азарина. Не волнуйтесь. Всё будет тип-топ.
Он сжал моё предплечье — такой мужской жест — не сильно, но достаточно крепко, чтобы я поверила в надёжность защиты. Вскинул руку, взглянул на запястье.
— Всё! — кивнул. — Опаздываю!
Прохожие обходили меня, некоторые толкали. Я стояла у ларька, в стекле были выставлены самодельные муляжи эскимо, пломбира в вафельном стаканчике и брикета за сорок восемь. Даже ребёнок бы не поверил, что настоящее мороженое может выглядеть так.
Следователь влился в толпу, текущую в сторону «Баррикадной». Я забыла спросить его фамилию. Рыжая папка мелькнула ещё раз и пропала. В моей голове прокручивались сказанные им фразы, снова и снова.
Планетарий — наш район… Гоп-компания… Не волнуйтесь…
— Не волнуйтесь… — пробормотала. — Всё будет тип-топ.
Да, кстати, я забыла сказать про часы: на запястье у следователя был «Тигровый глаз», хронометр со стеклом из горного хрусталя, последняя модель и абсолютный герметик, который выдерживает давление в двести атмосфер и одновременно показывает время в трёх часовых поясах. По этим часам при желании можно определять скорость дрейфующих айсбергов.
Рядом с ларьком стояла телефонная будка. Я сунула в щель две копейки, набрала номер. Раздались короткие гудки. У Америки было занято.
27
Среда началась со скандала.
Мать принялась пилить меня с самого утра.
Я закрылась в ванной и до упора открутила оба крана. Материнский голос, перекрывая шум воды, поведал мне о том, что я из себя представляю. Как личность и как женщина. Далее мать обрисовала перспективы моего ближайшего будущего и вероятного финала. Под забором, в канаве, в тюремном лазарете. Моя бедная мать и вообразить не могла, насколько эти прогнозы были близки к реальности.
Именно это и взбесило меня. Я распахнула дверь и принялась орать. Что не просила рожать меня, что если бы у меня был отец, что это она сама во всём виновата… — ну и так далее.
— Я жизнь тебе дала! — она вскинула руки, как в греческой трагедии.
— Зря! — рявкнула я ей в лицо. — Аборт, мама! Аборт надо было сделать!
Лицо матери скуксилось, стало старым и некрасивым.