Голоса из подвала

– Все хорошо, все хорошо, – твердил Тимур, пока мир летел прямиком в пекло, а люди вокруг кричали от боли. Пока визжала за соседним столиком заживо сварившаяся свинья. Пока, упав на колени, забулькал, выблевывая дымящиеся внутренности на пол, молодой официант.

– Все хорошо. – Тимур никак не мог оторвать глаз от любимой. Тонул в их морской синеве, даже когда она, синева, лопнула, вытекла и превратилась в пар.

Даже когда ему самому уже нечем стало смотреть – он все еще смотрел и все еще видел.

Как и два года назад, когда чувствовал себя счастливейшим из людей, у которого все волшебно, все классно, все хорошо, все хорошо, все хо…





Алеша возвращается в подвал





Алексея выписали из лечебницы в день его совершеннолетия. Доктор сказала, что его нельзя содержать там за государственный счет вечно, а родители не готовы платить за дальнейший уход и лечение. Доктор сказала, что ему уже лучше, значительно лучше. Что он практически здоров, только надо регулярно принимать лекарство и дважды в месяц заходить в кабинет психиатра, что в райцентре на Березовой, шестнадцать.

Сказала:

– Все у вас будет хорошо, Лешенька.

Она так часто ему это говорила в последние дни, что Алексей ей поверил. Верить хотелось, тем более что на протяжении многих лет доктор была с ним ласковой почти как мама, хотя все-таки и не совсем как та… ну, не такая, какой та была до развода и происшествия с бабушкой.

По маме Алексей скучал. Когда отец, поседевший и растолстевший, приехал за ним на своей старенькой «Ладе» («машинке», как называл ее Алеша в детстве), он даже набрался смелости попросить отвезти его к матери.

Отец покачал головой:

– Не стоит.

Ну да, вспомнил Алексей, мать же от меня отказалась. Отец тоже, наверное, отказался, просто прямо об этом не говорил и документом официальный отказ не оформлял. Но разве обязательно говорить и оформлять, когда и так понятно – живет давно уж в другой семье, в другом городе. Где-то там вроде даже сводная сестренка у Алексея появилась, только в глаза он ее никогда не видал. За прошедшие годы отец навещал его всего пару раз. Молча сидел рядом, глядя куда-то в сторону – так же, как сейчас, за рулем, не отрывал взгляда от дороги. Чужой человек, с которым и поговорить-то не о чем, даже если язык хорошо подвешен. Алексей похвастать развитым навыком общения не мог: привык слушать, что говорила доктор, а не говорить сам.

С собой у него была справка об инвалидности, паспорт, а также бумажка с адресами психиатра и общежития, к которому его приписали и куда отец в итоге его и привез. Расставаясь, сунул в ладонь немного денег «на первое время» и сотовый телефон – Алексей видел такие у медсестер и санитаров, но своего прежде не имел и как такими штуками пользоваться, еще не знал.

– Там мой номер вбит, если что, – буркнул отец на прощание. – А мать… ее лучше не беспокой. Потом объясню как-нибудь.

«Потом» не настало, потому что телефон у Алексея украли через неделю и с отцом он больше не виделся. А мать разыскал несколько лет спустя. Да даже не сам разыскал – хотя пытался, – другие люди его самого нашли, чтобы дату похорон сообщить.

Так он узнал, что мама умерла. Нервы, печень, алкоголь, антидепрессанты… Из-за таблеток Алексей соображал не шибко хорошо, сложные термины в памяти у него надолго не сохранялись. Он понял только, что мама болела с тех пор, как не стало бабушки, а расставание с мужем и пребывание единственного сына в психушке поправить ее пошатнувшееся здоровье никак не могли.

– У тебя дурная наследственность, Леша, – объясняла психиатр с Березовой, шестнадцать. Толстая, суетливая и совсем не такая ласковая, как доктор в лечебнице. – Мама, бабка, ты сам – все шизоиды, поголовно. Просто у тебя в раннем возрасте проклюнулось, а у тех попозже.

Ну да, так и есть. А еще они умерли, а Алексею как-то дальше жить надо. С диагнозом, полное название которого он никак не мог запомнить.

– Социализируйся, Леха, – советовала психиатр. – Работу ищи, а то на одну пенсию не протянешь. И это… бабу бы себе тоже нашел, а?

Как выяснилось, Алексею полагалось наследство – старый бабушкин дом. Мать там не жила, вообще там никто давно не жил. Когда Алексей вернулся в деревню, то обнаружил битые стекла и беспорядок в разграбленных комнатах. Даже дверь в подвал оказалась вынесена.

Он постоял какое-то время на пороге перед запыленными и, судя по запаху, зассанными ступеньками. Смотрел вниз и слушал… В первую очередь себя самого слушал: не пробудится ли внутри что-то забытое, не всколыхнется ли эхом давным-давно погребенное?.. Не всколыхнулось и не пробудилось – таблетки действовали.

Так к двадцати пяти годам Алексей потерял обоих родителей, зато обзавелся собственным домом. А позже и работу нашел неподалеку – пускай и обычным грузчиком в продуктовом, пускай и платили копейки. Ему, жившему бобылем, непьющему и некурящему, да с пенсией по здоровью, на сносное житье-бытье хватало. Стекла в оконные проемы вставил, кой-чего из мебели прикупил – все как-то помаленьку стало налаживаться. Березовую-шестнадцать исправно посещал дважды в месяц, таблетки принимал по расписанию, спал ночами беспробудно, а если даже во сне и возвращались к нему старые знакомые, если и нашептывали чего – Алексей этих снов не помнил.

Иногда он думал о том, что сказала Березовая-шестнадцать насчет «найти себе пару». Иногда, обычно по вечерам, с тоской посматривал на соседский дом. Тетя Клава жилье продала, и теперь там обитала бездетная чета средних лет, которые круглый год что-то у себя ремонтировали, пристраивали, городили.

Алексей думал, что на месте этих людей могли быть он и Фрося. В какой-нибудь параллельной реальности, где баба Нина и мама до сих пор здравствовали, а сам он никогда не был знаком с доктором из лечебницы и психиатром с Березовой-шестнадцать.

Вот так же жили б, как соседи живут. Тоже что-то куда-то приколачивали. Тоже б в огороде землю лопатами ковыряли и катались на внедорожнике за покупками в гипермаркет по понедельникам. Только не вдвоем – в мечтах Алексея они с Фросей растили детишек.

Порой он пытался представить, какой Фрося стала. Глядя на собственное отражение в треснутом зеркале прихожей, примечал рано обозначившиеся морщины в уголках рта и обнажившие высокий выпуклый лоб залысины. И гадал, осталась ли Фрося такой же красивой, какой казалась ему в детстве, или злое время и гадкая жизнь над ее обликом также потрудились.

Почему-то казалось, что с годами она стала похожа на его маму.

Меж тем продуктовый закрыли, но не совсем – работы Алексей не лишился, а даже, напротив, добился определенного карьерного роста. На месте старого магазина отстроили новый, больше и красивее. Всех бывших сотрудников, в том числе и Алексея, приняли туда на работу и выдали фирменные оранжевые манишки с логотипом торговой сети. Из грузчиков и разнорабочих он перешел в разряд «младших менеджеров», то бишь кассиров и – смешное слово, но ему нравилось, как это звучит, – мерчендайзеров.

Теперь Алексей часто проводил время в торговом зале, обслуживая покупателей или раскладывая товары по полкам. Березовая-шестнадцать была довольна тем, как успешно ее шизофреник «социализируется». Правда, коллеги на него посматривали и шушукались за спиной, и никто не понимал его шуток, хотя самому Алексею они казались очень смешными – он так старался, сочиняя эти шутки, чтобы стать своим и завести друзей или, может быть, даже девушку. Не получалось, но он не падал духом. Даже когда как-то раз деревенские парни надавали ему тумаков после работы, а один снял это все на камеру в телефоне и выложил в Интернет, – Алексей все равно не впадал в уныние. В конце концов, сам он сетью не пользовался, не умел, а к насмешкам давно привык.

Однажды в магазин пришла Фрося.

Она располнела, и на щеке у нее появился маленький шрам, которого раньше не было – это Алексей помнил очень хорошо. Еще у Фроси появилась дочка, маленькое смешливое существо лет пяти. Пока он говорил с ее матерью, девочка тянула ручки к шоколадкам на полках у касс. Алексей купил ей леденцов.

Он так волновался в тот день после этой встречи, что забыл принять свои таблетки.


В следующий раз Алексей пригласил их обеих поужинать.

– Это типа свидание? – Фрося почесала ногтем шрам на щеке. – У меня, Леш, не очень романтические воспоминания об отношениях с отцом Лизы.

– Просто ужин, – сказал Алексей, тщательно подбирая слова. – Никакой романтики.

Тем не менее он принес для Фроси букет, а девочку угостил сладостями.

Пошутил про «детям мороженое, бабе цветы» – Фрося шутку не поняла. Алексей сказал, что это фраза из старой комедии с Никулиным – ему довелось смотреть в лечебнице по одному из двух каналов, что ловила антенна тамошнего телевизора.

Фрося сказала, что «Бриллиантовую руку» не смотрела.

Сказала, что приехала в деревню отдохнуть у знакомых. Что была замужем, но развелась, потому что муж оказался пьяницей и бил ее и ребенка. Сказала, что рада видеть Алексея и, конечно, почему бы и нет, они могли бы встретиться еще и посмотреть «Бриллиантовую руку» вместе. Разумеется, если он не против, что с ней будет Лиза.

– Я не против, – сказал Алексей. – В детстве, кажется, мне даже рассказывали историю про девочку, которую звали Лиза.

– Ты имеешь в виду свою маму? – уточнила Фрося. – Ее же звали Лизавета, я правильно помню?

– Не знаю, – пожал плечами Алексей и улыбнулся.

– Ты не знаешь, как зовут твою мать?..

– Я же сумасшедший. У меня и справка имеется.

Фрося решила, что это очередная неудачная шутка Алексея. Впрочем, ее в нем привлекало не чувство юмора. И поэтому через месяц Фрося с дочкой перебрались к нему.





Королева цветов




Лера Томилина придирчивым взглядом оценила итог дневных стараний, свою новую спальню, и заключила, что создание домашнего уюта – ее главный талант. Пусть еще не все вещи распакованы, не все комнаты обжиты, но начало положено: дом, в который они с Настей въехали вчера, посветлел и разжился чудесными сиреневыми занавесками.

Настюша уже спала в детской, утомленная хлопотами. Лера убрала с ее лица прядь белоснежных волос и подумала, что дочка на редкость стойко перенесла переезд в незнакомый город. Благо, до начала учебного года осталось два месяца. Общительная Настя успеет к сентябрю завести друзей.

Из спальни Леры открывался вид на задний двор, на раскинувшиеся за забором заросли дикорастущей сирени. Камышев, агент по продаже недвижимости, пояснил, что участок с северной стороны их дома заброшен и превратился в настоящий сад, взращенный обильными дождями. Порыв ветра донес до Леры густой запах роз, сладкий и дурманящий, такой сильный, будто букет находился прямо перед ней. И хотя она любила розы, было что-то тревожное в этом аромате, что-то вызывающее ассоциации с разложением и упадком.





* * *


Она почувствовала запах вновь на следующий день, расчищая задний двор от мусора. Настя читала в своей комнате, а Лера решила немного прогуляться и найти источник аромата.

Сквозь калитку она вошла в тень вишневых деревьев. Сморщенные переспелые ягоды укрывали тропинку, ведущую в глубь соседской территории. Лера шла, раздвигая ветки, пока не оказалась перед домом с черепичной крышей. Постройка явно пустовала много лет. Окна были заколочены, крыльцо провалилось. Впрочем, мрачным дом не выглядел, скорее всего, из-за ярко-зеленого жизнеутверждающего фона. Зато угрюмым и даже зловещим был запах роз, особенно сильный здесь.

Лера покрутила головой, рассуждая про себя: что плохого в аромате обычных роз? Она заметила продолжение тропинки, теряющейся среди сирени. Поколебавшись, таки пошла в этот нерукотворный проход.

С каждым шагом запах становился все ярче, а ассоциации с гнилью – все явственнее. Под ногами замелькала раскрошенная плитка, которой когда-то была выложена дорожка. За миг до того, как мысль о возвращении посетила Леру, она споткнулась о торчащий из земли поливочный шланг и, размахивая руками, полетела вперед. Колени больно чиркнули о мраморную крошку. Ругаясь, она поднялась на ноги и увидела перед собой источник запаха. Тропинка привела к арочному входу в оранжерею. Снаружи оранжерея была увита плющом, сквозь который едва виднелась ржавая сталь перекрытий. Стекло, охранявшее цветник от ливней, осыпалось, лишь кое-где опасно свисали потрескавшиеся куски. Судить о размерах оранжереи было невозможно из-за отсутствия полной картинки, но в длину она определенно превышала тридцать метров. Леру поразили не масштабы и не запущенность старой теплицы, а ее содержимое.

Вступив в полумрак, клубящийся за входом, она ахнула от удивления. Насколько хватало взора, оранжерея была усажена кустами. Лишившись присмотра, кусты разрослись и оккупировали проход, наполнили теряющийся вдали коридор до отказа. Крупные тяжелые бутоны качались на длинных стеблях, сотни, а может быть, тысячи бутонов, сливающихся с темнотой, испускающих пьянящий аромат. Лера никогда раньше не встречала черных роз. Сегодня она попала в их мир, в бескрайнюю страну траурных цветов.

Она знала, что по-настоящему черных роз, даже селекционных, в природе не бывает, и при ближайшем рассмотрении цветы в оранжерее оказались темно-лиловыми. Но это касалось лишь тех, что росли у входа. Обман зрения превращал розы вдалеке в угольно-черные, и там, где они смешивались в одно огромное пятно, качался живой мрак. Зелень листьев была почти незаметна, все внимание привлекали к себе цветки. Тьма и запах цветущих и увядших роз производили гнетущее впечатление, и Лере захотелось быстрее покинуть оранжерею. Но вместо этого она сделала несколько шагов по проходу. Пол был устелен черным покрывалом опавших лепестков, под ними хрустело битое стекло. Лера опасливо посмотрела вверх. Прямо над ее головой с полукруглой сваи свисал острый кусок стекла.

«Надо возвращаться», – подумала она и прошла еще пару метров вглубь. Кусты почти сомкнулись, преграждая путь, от запаха ее начало подташнивать.

«Домой!» – приказала она себе, но не остановилась.

Окутанная ароматом, она двигалась почти автоматически, глаза стали закатываться, ноздри жадно ловили воздух. Ласковый шепот донесся из мрака.

«Иди… иди…» – шелестели розы.

«Настя будет меня искать», – сонно подумала Лера, делая очередной шаг по черному покрывалу. Стекло сорвалось с потолка и глухо упало позади. Наваждение развеялось. Лера изумленно захлопала ресницами. Голова гудела, ком тошноты стоял в горле.

Развернувшись на каблуках, она быстро покинула оранжерею. Облака черных цветов покачивались за спиной.