Голоса из подвала
Часть 31 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Парень прижал ладонь к губам и застонал.
«Господи, что мне теперь делать?» – отчаянно подумал он.
В глубине мини-маркета раздалось хихиканье и шепот:
– Маленький обманщик вернулся домой…
Вадим врезался всем телом в дверь, и через полминуты «шкода» уже несла его на север.
Дождь барабанил в стекло непрекращающимся потоком. Мимо скользили сотни машин, в их окнах Вадим видел людей, никогда не заглядывавших в желтые глаза смерти. Усталые дальнобойщики, деловитые обладатели московских номеров, смеющиеся семьи… Он мог бы остановить кого-то и рассказать о трупе на АЗС, но знал: сворачивать к обочине нельзя.
Ведь помимо машин он видел и Саньку.
Тощий паучий силуэт то и дело показывался из-за сосен и берез.
Земляк на четвереньках гнался за «шкодой», одним прыжком преодолевая по несколько метров. И он настигал.
Вадим отыскал радиоволну, на которой выступал с воскресной проповедью Патриарх Алексий. Помогло это или нет, но через пять минут автомобиль проехал табличку «Горбачево».
Вадим вдавил педаль газа и больше не смотрел на обочину.
Потом лес закончился.
Фары хлыстнули по табличке с надписью: «Плавск».
Вадим издал рычащий возглас ликования.
Знакомый с детства въезд в город наполнил его новыми силами.
Он узнал стадион, автовокзал, здание администрации. Магазины, конечно, построили уже после его отъезда, но и им он был рад как родным.
Плавск лежал по обе стороны шоссе. Если поехать направо, мимо старой вечерней школы и частных домов, окажешься у Плавы. Если налево – у Сергиевской церкви.
Вадим свернул налево.
Автомобиль подскакивал на ухабах, как конь, норовящий сбросить ездока. Водитель позволил себе посмотреть в зеркало заднего вида и облегченно вздохнул.
На главной улице города не было ни души, что настораживало, но Вадима окрыляла близость спасения. Подумаешь, в пасхальный вечер люди сидят по домам! Но храм-то наверняка заполнен прихожанами!
Он выехал на просторную площадь, проскочил памятник Ленину. Ему показалось, что на плече вождя пролетариата сидит что-то желтое, но когда он оглянулся, то ничего не увидел.
«Шкода» виляла по щебню и пыхтела, карабкаясь вверх.
«Откуда щебень здесь, в центре?» – подумал Вадим, останавливаясь.
Он уже видел почтамт, старые конюшни, переделанные в рынок, и голубой, с золотыми звездами купол храма.
Не заглушив мотор, он выпрыгнул из автомобиля и помчался к Сергиевской церкви. Десять метров до нее он преодолел с таким трудом, словно поднимался по насыпи. Под ногами осыпался щебень, а из полураскрытых дверей храма доносились переливы ангельских голосов. Хор пел что-то о возвращении домой.
Вадим втиснулся между створками, почти ощущая знакомый церковный запах. Дорогу ему преграждала колючая проволока, он перелез через нее, порвав штанину, и сделал три шага по шпалам.
Рот наполнился чернилами. Раздался крик, и автоматная очередь изрешетила Вадима от паха до грудной клетки. Он свалился на рельсы. Сзади суетились какие-то люди, а впереди крался по мосту земляк. Он перепрыгивал со шпалы на шпалу, его зоб раскачивался в такт движениям тощего тела. Земляк усмехался безгубым ртом все ближе и ближе.
Вадим хотел зажмуриться, но не смог, потому что мертвые не закрывают глаз.
Ему пришлось смотреть.
Густые маслянистые капли дождя падали с небес, и небеса пахли йодом.
– Нам очень жаль, мальчик…
– Жаль, что надо прощаться…
– Мы слабеем…
– Таблетки…
– Слабеем…
– Нас забудешь…
– Покинешь…
– Но все же…
– Пусть истории…
– Будут с тобой…
– И когда-нибудь…
Все хорошо
И снова лето, жара, снова прогулки по набережной, и фруктовое мороженое, и прохладная тень кипарисов в парке у морпорта. Всё как два года назад, когда Тимур чувствовал себя счастливейшим из людей – только чего-то не хватало. Капельки того волшебства, что переполняло на первых свиданиях.
Самого слова «свидание» не хватало…
Опять сидели на маленькой лавочке, у которой останавливались во время каждой такой прогулки и которую про себя он давно уже называл не иначе как «наша лавочка». Дождавшись, когда Юля доест свое киви, Тимур неуклюже попытался ее поцеловать. Девушка подставила щеку:
– Просто друзья, помнишь?
Отвернувшись, она бросила мятую, перепачканную остатками мороженого обертку в корзину для мусора. И тут же, как будто ничего не случилось, шаловливо слизнула подтаявшую капельку с кончика пальца. Чуть прикусила нежно-розовый ноготок перламутровыми, влажно поблескивающими зубками.
Пахло южным морем, и сладкими мандаринами, и ее духами. У Тимура голова закружилась от нахлынувшего желания. «Мужик ты или нет?!» – закричал внутренний голос. Руки сами собой потянулись к Юле. Но та, смеясь, повела плечами, легко разомкнув объятие. Надула губки:
– Ну, Тимка! Люди же вокруг, увидят… – А у самой в глазах словно чертики танцевали, сверкая копытцами.
Как будто два года назад людей вокруг не было. Или в прошлом году.
Если уж на то пошло, чужие взгляды не мешали Юле и весной, во время мимолетного романа с очередным приезжим спортсменом. Тимур тогда бесился, потому что она не отвечала на звонки и сообщения, но поделать ничего не мог – друзья же, просто друзья, ты помнишь? Он помнил, но дома сидеть не было сил. Истосковавшись по танцующим в Юлькиных глазах дьяволятам, вызвал такси, приехал в ее район, стал бродить там бесцельно, с глупой надеждой увидеть, если повезет, хотя бы мельком. И увидел: и ее, и этого, с каких-то там сборов какой-то там сборной, целующихся прямо на остановке. Все внутри него в тот момент перевернулось. Нахлынули обида, и горечь, и постыдное чувство ревности, которое потом еще долго выжигало нутро, душило сырой от пота и слез подушкой по ночам.
Много раз он хотел остановиться, бросить все. Сжечь мосты, начать с чистого листа… Юля не позволяла. Она могла быть очень убедительна, когда и если ей того хотелось. «Любовь приходит и уходит, – говорила она. – А дружба – это навсегда».
«Ты, Тимка, мой самый лучший друг», – говорила она, мягко тыкаясь затылком ему в плечо. И он снова все ей прощал, внутри снова цвела пышным цветом надежда – ну, может, когда-нибудь, когда она поймет, когда посмотрит на него другими глазами… так, как смотрела пару лет назад.
Солнце поднималось к зениту. Тень скукожилась, заползла от жары под кипарисы. Юля предложила прогуляться до центра. Они неторопливо шли по парку, мимо высохшего фонтана с сухими листьями и мятыми банками из-под «Яги» на дне. Шли, аккуратно обходя играющих в салки детей и их мамаш, обмахивающихся дешевыми бумажными веерами. Подошвы шуршали по усыпанной песком и гравием дорожке. Выйдя на аллею, оказались под сенью магнолий, широкие листья-лодочки которых ненадолго спасли от июльского зноя. Обогнули «Макдоналдс» – когда-то, еще до университета и до их с Юлей знакомства, – первый в городе, а теперь лишь один из многих, самый маленький и невзрачный. Миновали пустующую площадку для скейтбордистов, нырнули в подземный переход на проспекте Курортников и выплыли на площади у гостиницы «Москва».
Все как тогда. Тот же маршрут, что и два года назад, только между ним и Юлей больше нет магии, делающей людей счастливыми. Между ними – думал Тимур, чувствуя, как стекают по спине под футболкой капельки пота, – душная недосказанность.
За прозрачными дверями постояльцы лениво растеклись под кондиционированной прохладой гостиничного холла: кто на креслах у кадки с карликовыми пальмами, кто облокотившись на стойку ресепшена. Словно рыбы посреди искусственного снега в открытом морозильнике. В стекле, в отражении, Тимур видел себя и Юлю, и вспоминал, как два года назад она говорила:
– И все-таки, Тимка, мы хорошо смотримся вдвоем.
Издевается? Иногда ему казалось, что все ее слова про дружбу – просто пыль в глаза. Вот зачем, зачем давить на больное, сыпать соль на раны? Он спросил ее как-то об этом темным вечером, туша окурок о ладонь так, чтобы Юля видела и чтобы поняла, насколько все серьезно. А она вздохнула. И пожалела, и обняла, и по голове погладила. Шепнула с легкой грустинкой: «Ну да, ну да… Мы в ответе за тех, кого приручили».
Стиснув зубы, Тимур промолчал. Отвернулся, делая вид, что смотрит на двух дряблых бледнокожих пенсионерок в соломенных шляпах с огромными полями, выгуливающих на площади перед гостиницей пекинеса. Потому что в ответе за тех, кого приручили. И еще, возможно, потому, что хорошо смотрятся вдвоем.
– А представляешь, какими мы будем, когда состаримся? – все пыталась разговорить его Юля.
– Как эти, – кивнул Тимур на отдыхающих.
– Тимка, ну чего ты как в воду опущенный? Терпеть не могу, когда ты такой!
– Юль, я люблю тебя.
– А я тебя нет. Это проблема? Я думала, мы все давно решили. Давай, Тимур, проснись уже! Хвост пистолетом!
«Как у собачки, да? Которую ты приручила».
Она вдруг ущипнула его – как удар током. Пихнула локотком в бок, а он обомлел от прикосновения Юлькиной кожи, тела. И выудил, выскреб откуда-то из сжавшегося горла улыбку – для нее.
– Ну все хорошо ведь, Тимка! Найдешь еще кого-нибудь, да?
– Конечно, найду. Молодой, красивый…
– Именно! А мы и дальше будем просто друзьями.
– Ага. То, что кто-то кого-то не любит, – еще не конец света.
– Не говори так. – Юля оглянулась, не видит ли кто, и трижды быстро сплюнула через плечо. – Пожалуйста.
«Господи, что мне теперь делать?» – отчаянно подумал он.
В глубине мини-маркета раздалось хихиканье и шепот:
– Маленький обманщик вернулся домой…
Вадим врезался всем телом в дверь, и через полминуты «шкода» уже несла его на север.
Дождь барабанил в стекло непрекращающимся потоком. Мимо скользили сотни машин, в их окнах Вадим видел людей, никогда не заглядывавших в желтые глаза смерти. Усталые дальнобойщики, деловитые обладатели московских номеров, смеющиеся семьи… Он мог бы остановить кого-то и рассказать о трупе на АЗС, но знал: сворачивать к обочине нельзя.
Ведь помимо машин он видел и Саньку.
Тощий паучий силуэт то и дело показывался из-за сосен и берез.
Земляк на четвереньках гнался за «шкодой», одним прыжком преодолевая по несколько метров. И он настигал.
Вадим отыскал радиоволну, на которой выступал с воскресной проповедью Патриарх Алексий. Помогло это или нет, но через пять минут автомобиль проехал табличку «Горбачево».
Вадим вдавил педаль газа и больше не смотрел на обочину.
Потом лес закончился.
Фары хлыстнули по табличке с надписью: «Плавск».
Вадим издал рычащий возглас ликования.
Знакомый с детства въезд в город наполнил его новыми силами.
Он узнал стадион, автовокзал, здание администрации. Магазины, конечно, построили уже после его отъезда, но и им он был рад как родным.
Плавск лежал по обе стороны шоссе. Если поехать направо, мимо старой вечерней школы и частных домов, окажешься у Плавы. Если налево – у Сергиевской церкви.
Вадим свернул налево.
Автомобиль подскакивал на ухабах, как конь, норовящий сбросить ездока. Водитель позволил себе посмотреть в зеркало заднего вида и облегченно вздохнул.
На главной улице города не было ни души, что настораживало, но Вадима окрыляла близость спасения. Подумаешь, в пасхальный вечер люди сидят по домам! Но храм-то наверняка заполнен прихожанами!
Он выехал на просторную площадь, проскочил памятник Ленину. Ему показалось, что на плече вождя пролетариата сидит что-то желтое, но когда он оглянулся, то ничего не увидел.
«Шкода» виляла по щебню и пыхтела, карабкаясь вверх.
«Откуда щебень здесь, в центре?» – подумал Вадим, останавливаясь.
Он уже видел почтамт, старые конюшни, переделанные в рынок, и голубой, с золотыми звездами купол храма.
Не заглушив мотор, он выпрыгнул из автомобиля и помчался к Сергиевской церкви. Десять метров до нее он преодолел с таким трудом, словно поднимался по насыпи. Под ногами осыпался щебень, а из полураскрытых дверей храма доносились переливы ангельских голосов. Хор пел что-то о возвращении домой.
Вадим втиснулся между створками, почти ощущая знакомый церковный запах. Дорогу ему преграждала колючая проволока, он перелез через нее, порвав штанину, и сделал три шага по шпалам.
Рот наполнился чернилами. Раздался крик, и автоматная очередь изрешетила Вадима от паха до грудной клетки. Он свалился на рельсы. Сзади суетились какие-то люди, а впереди крался по мосту земляк. Он перепрыгивал со шпалы на шпалу, его зоб раскачивался в такт движениям тощего тела. Земляк усмехался безгубым ртом все ближе и ближе.
Вадим хотел зажмуриться, но не смог, потому что мертвые не закрывают глаз.
Ему пришлось смотреть.
Густые маслянистые капли дождя падали с небес, и небеса пахли йодом.
– Нам очень жаль, мальчик…
– Жаль, что надо прощаться…
– Мы слабеем…
– Таблетки…
– Слабеем…
– Нас забудешь…
– Покинешь…
– Но все же…
– Пусть истории…
– Будут с тобой…
– И когда-нибудь…
Все хорошо
И снова лето, жара, снова прогулки по набережной, и фруктовое мороженое, и прохладная тень кипарисов в парке у морпорта. Всё как два года назад, когда Тимур чувствовал себя счастливейшим из людей – только чего-то не хватало. Капельки того волшебства, что переполняло на первых свиданиях.
Самого слова «свидание» не хватало…
Опять сидели на маленькой лавочке, у которой останавливались во время каждой такой прогулки и которую про себя он давно уже называл не иначе как «наша лавочка». Дождавшись, когда Юля доест свое киви, Тимур неуклюже попытался ее поцеловать. Девушка подставила щеку:
– Просто друзья, помнишь?
Отвернувшись, она бросила мятую, перепачканную остатками мороженого обертку в корзину для мусора. И тут же, как будто ничего не случилось, шаловливо слизнула подтаявшую капельку с кончика пальца. Чуть прикусила нежно-розовый ноготок перламутровыми, влажно поблескивающими зубками.
Пахло южным морем, и сладкими мандаринами, и ее духами. У Тимура голова закружилась от нахлынувшего желания. «Мужик ты или нет?!» – закричал внутренний голос. Руки сами собой потянулись к Юле. Но та, смеясь, повела плечами, легко разомкнув объятие. Надула губки:
– Ну, Тимка! Люди же вокруг, увидят… – А у самой в глазах словно чертики танцевали, сверкая копытцами.
Как будто два года назад людей вокруг не было. Или в прошлом году.
Если уж на то пошло, чужие взгляды не мешали Юле и весной, во время мимолетного романа с очередным приезжим спортсменом. Тимур тогда бесился, потому что она не отвечала на звонки и сообщения, но поделать ничего не мог – друзья же, просто друзья, ты помнишь? Он помнил, но дома сидеть не было сил. Истосковавшись по танцующим в Юлькиных глазах дьяволятам, вызвал такси, приехал в ее район, стал бродить там бесцельно, с глупой надеждой увидеть, если повезет, хотя бы мельком. И увидел: и ее, и этого, с каких-то там сборов какой-то там сборной, целующихся прямо на остановке. Все внутри него в тот момент перевернулось. Нахлынули обида, и горечь, и постыдное чувство ревности, которое потом еще долго выжигало нутро, душило сырой от пота и слез подушкой по ночам.
Много раз он хотел остановиться, бросить все. Сжечь мосты, начать с чистого листа… Юля не позволяла. Она могла быть очень убедительна, когда и если ей того хотелось. «Любовь приходит и уходит, – говорила она. – А дружба – это навсегда».
«Ты, Тимка, мой самый лучший друг», – говорила она, мягко тыкаясь затылком ему в плечо. И он снова все ей прощал, внутри снова цвела пышным цветом надежда – ну, может, когда-нибудь, когда она поймет, когда посмотрит на него другими глазами… так, как смотрела пару лет назад.
Солнце поднималось к зениту. Тень скукожилась, заползла от жары под кипарисы. Юля предложила прогуляться до центра. Они неторопливо шли по парку, мимо высохшего фонтана с сухими листьями и мятыми банками из-под «Яги» на дне. Шли, аккуратно обходя играющих в салки детей и их мамаш, обмахивающихся дешевыми бумажными веерами. Подошвы шуршали по усыпанной песком и гравием дорожке. Выйдя на аллею, оказались под сенью магнолий, широкие листья-лодочки которых ненадолго спасли от июльского зноя. Обогнули «Макдоналдс» – когда-то, еще до университета и до их с Юлей знакомства, – первый в городе, а теперь лишь один из многих, самый маленький и невзрачный. Миновали пустующую площадку для скейтбордистов, нырнули в подземный переход на проспекте Курортников и выплыли на площади у гостиницы «Москва».
Все как тогда. Тот же маршрут, что и два года назад, только между ним и Юлей больше нет магии, делающей людей счастливыми. Между ними – думал Тимур, чувствуя, как стекают по спине под футболкой капельки пота, – душная недосказанность.
За прозрачными дверями постояльцы лениво растеклись под кондиционированной прохладой гостиничного холла: кто на креслах у кадки с карликовыми пальмами, кто облокотившись на стойку ресепшена. Словно рыбы посреди искусственного снега в открытом морозильнике. В стекле, в отражении, Тимур видел себя и Юлю, и вспоминал, как два года назад она говорила:
– И все-таки, Тимка, мы хорошо смотримся вдвоем.
Издевается? Иногда ему казалось, что все ее слова про дружбу – просто пыль в глаза. Вот зачем, зачем давить на больное, сыпать соль на раны? Он спросил ее как-то об этом темным вечером, туша окурок о ладонь так, чтобы Юля видела и чтобы поняла, насколько все серьезно. А она вздохнула. И пожалела, и обняла, и по голове погладила. Шепнула с легкой грустинкой: «Ну да, ну да… Мы в ответе за тех, кого приручили».
Стиснув зубы, Тимур промолчал. Отвернулся, делая вид, что смотрит на двух дряблых бледнокожих пенсионерок в соломенных шляпах с огромными полями, выгуливающих на площади перед гостиницей пекинеса. Потому что в ответе за тех, кого приручили. И еще, возможно, потому, что хорошо смотрятся вдвоем.
– А представляешь, какими мы будем, когда состаримся? – все пыталась разговорить его Юля.
– Как эти, – кивнул Тимур на отдыхающих.
– Тимка, ну чего ты как в воду опущенный? Терпеть не могу, когда ты такой!
– Юль, я люблю тебя.
– А я тебя нет. Это проблема? Я думала, мы все давно решили. Давай, Тимур, проснись уже! Хвост пистолетом!
«Как у собачки, да? Которую ты приручила».
Она вдруг ущипнула его – как удар током. Пихнула локотком в бок, а он обомлел от прикосновения Юлькиной кожи, тела. И выудил, выскреб откуда-то из сжавшегося горла улыбку – для нее.
– Ну все хорошо ведь, Тимка! Найдешь еще кого-нибудь, да?
– Конечно, найду. Молодой, красивый…
– Именно! А мы и дальше будем просто друзьями.
– Ага. То, что кто-то кого-то не любит, – еще не конец света.
– Не говори так. – Юля оглянулась, не видит ли кто, и трижды быстро сплюнула через плечо. – Пожалуйста.