Голливудская Грязь

— Насыпь немного в его ванну. Коки понравится клевать их с подстилки, — слова прозвучали неразборчиво, так как мой рот был полон сладкой вкуснятины, но Коул понял, и кивнув, схватил пакет и направился в ванную. Нам придётся построить для Коки загон во дворе. Он стал слишком большим, чтобы находиться внутри, хотя Коул и хотел сделать из него домашнего петуха. Я нахмурилась, глядя на конфету. Ему. Ему придётся построить загон во дворе. Глупо считать, что мы продолжим вместе проводить время. Только потому, что секс с ним разрушил мой мир и перестроил его совершенно по-новому. Только потому, что нам было весело, мы были безрассудны и целовались в проходе «Уолмарта». Даже если моё сердце будет разбито, когда Коул Мастен покинет город, это моё дело, а не его. Вот что мне нужно было запомнить.

— Там нет света.

Я подняла глаза и увидела Коула, стоящего в тёмном углу гостиной, рядом с ванной комнатой.

— Ну и что? — пожала я плечами. — Ему больше не нужно тепло. Он уже не цыплёнок.

— Не возражаешь, если мы посидим на заднем крыльце? Пока не включится электричество? — Коул держал Коки под мышкой, как футбольный мяч. Футбольный мяч, которому он сейчас чесал грудь.

Я схватила купленную бутылку вина и поднялась на ноги.

— Конечно. Я захвачу стаканы.

После третьего стакана, когда мы сидели, свесив наши босые ноги с крыльца, и моя голова лежала на его плече, я решила рассказать ему о том вечере. Вечере, когда проходил предсвадебный ужин. Мы потеряли Коки в темноте, время от времени откуда-то издалека доносилось его кукареканье. И каждый раз Коул запускал руку в горошек и выбрасывал горсть в траву. Следующим летом Синди Киркленд придётся, проклиная его имя, вырывать ростки гороха. В какой-то момент, где-то на втором стакане, его правая рука скользнула в мою, наши пальцы сцепились, и так там и остались. А уже на третьем стакане моя голова покоилась на его плече, и я решилась заговорить.

— Это было какое-то сумасшествие, — начала я ни с того ни с сего. — То, что я сделала тем вечером. В статье написали правду о том, что произошло.

— Сумасшествие — не всегда плохо, — единственное, что сказал Коул, и я была этому рада. Затем, глубоко вздохнув, впервые в жизни рассказала всю историю.

ГЛАВА 103

На ферме случалось всякое. Больниц поблизости нет, а Талахасси, если возникала какая-то проблема, был слишком далеко. Так что у нас могли произойти разные вещи. И одной из таких вещей был сироп ипекакуаны. Если ребёнок или бестолковый взрослый, или животное съедали что-то, что не должны были, ипекакуана вызывала приступ неукротимой рвоты, которая избавляла организм от всякой гадости. И ипекакуана была тем, что легло в основу Моего Плана.

Устроить это было легче лёгкого. В ресторане на десерт подавали крем-брюле, украшенное разными ягодами. Я налила сироп во фляжку и спрятала её под платьем, закрепив на бедре. После первых тостов, извинилась и направилась в ванную комнату, но прошла мимо неё на кухню. Там обняла Риту, шеф-повара, и вытащила фляжку.

— Не возражаешь, если я придам главному столу немного дополнительного вкуса? — это оказалось очень просто сделать. Мы жили в «сухом» графстве, где продажа спиртного ограничена, и его можно найти разве что в частных домах.

— Я просто притворюсь, — улыбнулась она, — что не видела тебя. Блюда пронумерованы, ваш стол под номером один.

Мне хотелось бы сказать, что я колебалась, когда мои пальцы сжимали серебристое горлышко фляжки, но это было бы ложью. Два дня сдерживаемого гнева, час вежливой беседы за ужином с фальшивыми друзьями — всё это подтолкнуло меня к действиям, и через минуту я вышла из кухни, подпортив все двенадцать десертов.

После этого только и оставалось, что сидеть, потягивать шампанское и наблюдать.

Ипекакуана шандарахнула неожиданно. Подобно взрыву. Большая доза могла причинить вред. Я не дала своим жертвам слишком много; каждому десерту досталось около половины крышечки от фляжки. Скотт оказался, что было просто идеально, первой жертвой. Увидев, как он откусил свой первый кусочек, я поднялась, отошла на несколько шагов и прислонилась к стене, покачивая бокал шампанского в руки с недавно наманикюренными (профессионально!) ногтями. Бриджит заметила мои передвижения и бросила на меня странный взгляд, её локоть дёрнулся по привычке, чтобы предупредить Коррин. Та оглянулась, пожала плечами и откусила первый кусочек десерта. Я смотрела на Бриджит в упор, пока она не отвела взгляд, сосредоточившись на десерте, как будто это было самой важной вещью в её жизни. Что в данный момент именно так и было. Наш длинный стол стоял впереди и делил комнату пополам, с каждой стороны сидели по три пары, меня со Скоттом втиснули в центр, потому что свадьбы имеют навязчивую идею посадить жениха и невесту на самом видном месте, наплевав на необходимость свободно двигать локтями, чтобы иметь возможность разрезать стейк.

Прислонившись плечом к стене, оклеенной розовыми обоями, я смотрела на большие серебряные часы, которые выглядели так, словно были здесь со времён Гражданской войны. Светопреставление началось через четыре минуты после того, как Скотт засунул первый кусочек в свой лживый рот. В этот момент он разговаривал с Бобби Джо, она сидела слева от него. Не было никаких предупреждающих знаков: Скот не схватился за живот, не зажал рот, не побежал в ванную. Он просто открыл рот, и его вырвало прямо на лиловый кардиган Бобби с низким вырезом, только подчёркивающим практически отсутствующий бюст, её крик был достаточно громким, чтобы заставить каждую голову в комнате повернуться. Я хихикнула, наблюдая за парнем Бобби Джо, её кузеном Фрэнком, когда он попытался отстраниться, отчаянно уперевшись руками в стол, но Скотт ещё не закончил, второй приступ произошёл, когда он попытался встать. Скотт отодвинул стул, подобрал под себя ноги, схватился за край стола, и тут всё опять повторилось. На ужин мы ели жареные зелёные помидоры. Кусок плохо прожёванного помидора попал в ухо шаферу Скотта, Буббе, и на мгновение там повис. Здоровяк размахивал руками, стремясь смахнуть ошмёток, но сам стал следующей жертвой и вывалил на Тару и Скотта содержимое своего желудка.

Дальше события разворачивались ужасающе быстро, в течение трёх минут лекарство подействовало на всех, все головы в комнате повернулись к нашему столу, рты открылись, шёпот становился громче по мере того, как всё становилось хуже и хуже. Первой упала на пол Стейси. Громко стуча каблуками, она бежала вдоль нашего стола, прикрыв рукой испачканные блевотиной губы и подбородок, но попала в зловонную кучу и поскользнулась. Я услышала шлепок, когда Стейси в платье от Calvin Klein, которым она так хвасталась, шлёпнулась в лужу. Её крик слился с валом других, тощие ноги болтались, скользили, неоднократные попытки встать терпели неудачу. Трудно встать, если не упираться руками в пол. Но ещё труднее опустить руки на пол, когда он был покрыт содержимым желудка.

Один из очевидцев рассказал журналу Variety, что это было «почти как в цирке, где происходит столько много вещей, что не знаешь, куда смотреть». Я полностью согласна с этим утверждением. Через неделю после катастрофы видеооператор спросила напряжённым от брезгливости голосом, нужно ли мне видео с места событий. В конце концов, за него ведь уже заплачено. Я взяла видеокассету, села на пол в гостиной, вставила её в DVD-плеер и начала смотреть. И вот тогда впервые почувствовала себя виноватой. Мне стало дурно. Я очень чётко увидела момент, когда согнулся бедный милый парень Тары. Увидела, как моя учительница в первом классе, старая миссис Мэддокс, пыталась, прихрамывая, пробраться сквозь толпу к выходу, как один за другим подхватывают крик пока ещё чистые гости, как фонтаном блюют подружки невесты, как жмутся невинные жертвы, пойманные в узком месте у единственного выхода.

— Это было мерзко, — тихо сказала я. — То, что там творилось. На глазах у всех. Особенно в городе, где так важны внешние приличия и благопристойность.

Трудно уважать человека, когда видишь, как его рвёт на твою бабулю, а потом он бежит к выходу. Это была Коррин. Девяностодвухлетняя Грэмми выбрала неудачный момент, чтобы подойти и поздороваться с ней, её хрупкие руки вцепились в кресло Коррин, и в этот момент случилась катастрофа.

— А разве не для этого ты всё это сделала? Чтобы их наказать?

— Да, но… я зашла слишком далеко.

Я не переживала из-за свадьбы. Только о тех, чей вечер был испорчен. Мистер и миссис Томпсон. Я умирала от стыда, вспоминая их лица, как много их денег потрачено впустую, и что разрушен идеальный вечер их идеального сына …

Все сразу поняли, что это моих рук дело. Может быть, из-за моего маниакального смеха, когда я стояла в передней части комнаты и наблюдала за паническим бегством. И определённо это подтвердила Рита, которая указала покрытым мукой пальцем прямо на меня. Мне ничего не оставалось, как пожать плечами, принимая вину на себя. Я даже не думала о благоразумии. Я хотела, чтобы они узнали. Мне было необходимо, чтобы они поняли, что причина в них, что причина в Бобби Джо и Скотте. Я хотела, чтобы все знали, что нельзя пытаться обмануть Саммер Дженкинс и остаться безнаказанным.

Я была молода, строптива и эгоистична. И в результате город заставил меня за это заплатить. Час моей славы был последним мгновением под горячим солнцем Куинси. После этого холод элиты Куинси превратился в твёрдый и неподдающийся слой непроницаемой мерзлоты.

— Они тебе не нужны, — Коул поднял мою руку и поцеловал.

— Знаю, — повернулась к нему я. — Просто хотела, чтобы ты знал. Знал… — какая я на самом деле. Вот что я хотела сказать. Мне нужно, чтобы он прекратил то, что делал всю ночь — смотрел на меня, как будто я сделана из волшебной пыли. Но я не закончила предложение. Наверное, потому что мне нравилось, как он на меня смотрел. И мне не хотелось, чтобы всё разбилось вдребезги. Я рассказала ему, что сделала. В журнале написали правду, хотя читать это было жутко. Но мне необходимо было рассказать ему о своих мотивах. С этого момента он мог принимать собственные решения.

— Просто я никогда не буду тебе изменять, — Коул повернулся ко мне и похлопал себя по ноге. — Иди сюда.

Я не стала его дальше расспрашивать, просто поползла к нему, пока моя задница не оказалась на его бедре, и ноги не вытянулись у него на коленях.

— Ни один мужчина в здравом уме не станет тебе изменять, — продолжил Коул, одной рукой удерживая меня, а другой заправляя прядь моих волос за ухо.

Если бы вы спросили меня до этого момента, сомневалась ли я в себе из-за романа Скотта, я бы ответила: «Нет». Я бы сказала, что он идиот, а Бобби Джо — шлюха, и что это не имеет ко мне никакого отношения. Но простая фраза, произнесённая им с такой решимостью… нащупала во мне трещину, о существовании которой я и не подозревала, глубокую трещину, которая проникла до самых костей.

Он раскрыл эту трещину, и наружу хлынула тёмная волна уязвимости и тоски, срывая маску притворства.

Когда я лгала самой себе, что мне всё равно, любит ли меня Куинси.

Что не хочу белый штакетник, ребёнка на бедре и фамилию Томпсон после своего имени.


Что все эти девчонки — сучки, а у меня были настоящие друзья, но они просто выросли и уехали и у них теперь своя жизнь, и это прекрасно, потому что со мной оставались мои книги и мама, и ленивые летние дни под сияющим солнцем.

Целый ворох притворства, игнорирования и чувств был втиснут в тёмный мозг моих костей, а Коул Мастен вытащил всё одной только фразой и этим взглядом, и рукой, тянущейся к моей шее, и его поцелуем, мягким и сладким на моих губах.

Ни один мужчина в здравом уме не станет тебе изменять.

Но мужчина в здравом уме изменил мне, и это причинило острую боль.

— Ты невероятная, Саммер. Мне кажется, ты напугала его своей красотой, своей силой и этим грёбаным невероятным ртом. Думаю, он чувствовал себя неуверенно и поэтому нашёл женщину, с которой мог упиваться своим превосходством, — Коул снова поцеловал меня, на этот раз сильнее, и я потянула его за волосы, схватила за руку и ощутила, как часть меня, часть этой трещины закрылась, и вся грязь вытекла наружу. Захотелось узнать, серьёзно ли он, было ли это голливудской чушью или его настоящими мыслями, но когда я отстранилась, чтобы спросить, когда оторвалась от губ Коула и разглядела выражение его лица, то поняла. Поняла, что он не кривит душой. И в этот момент, в этом взгляде, я поняла, что все чувства, которые я сдерживала… мой внутренний конфликт самозащиты — разжигание ненависти, желание понравиться, быть понятой — в нём тоже присутствуют. В его глазах, ищущих мои, в эмоциях на его лице я увидела намного больше. Больше, чем просто очарование волшебной пылью. Что-то более глубокое, всеобъемлющее и живое.

Повернувшись лицом к Коулу, я оседлала его колени и скрестила голые лодыжки у него за спиной. Мы сидели на полу крыльца лицом к лицу, и когда я провела пальцем по его губам, его глаза закрылись.

— Я так хорошо тебя понимаю, — прошептала я, и когда Коул снова посмотрел на меня своими невероятными зелёными глазами и нахмурил брови, проследила пальцем их чёткие линии. — Боже, ты прикидываешься мудаком, чтобы не подпускать к себе людей.

— Не прикидываюсь, — выдохнул Коул, подался вперёд, приникнув ртом к моей шее и уткнувшись носом в кожу, потом нежно укусил, его руки обхватили мою задницу и притянули ближе. — Я такой и есть.

— Нет, — слегка качнула я головой, взяла в ладони его лицо и притянула для поцелуя, но вскоре разорвала его. — Вот это ты. И ты безупречен. Я люблю тебя такого.

Дыхание Коула у моих губ замерло, Коул не двинулся и не отстранился. Он думал, что я невероятная, красивая и сильная, но, вероятно, не хотел этого, и мне потребовалась вся моя сила, чтобы продолжить: — И я люблю, когда ты ведёшь себя как мудак. Кажется, я зависима от тебя.

— Ты такая… — выдохнул он. — Я не переставал думать об этом. — Коул опустил руку ниже на мою попку и погладил шёлковые трусики, прикрывающие тело между моих раздвинутых ног. Вот чего я добилась, оседлав этого мужчину в платье. Коул сделал это снова, его пальцы надавили на шёлк, поглаживая, и он уставился на меня голодными глазами. — Я не переставал думать об этом, и об этом… — он прижался своими губами к моим, рот Коула был нетерпеливым и грубым. — И об этом… — его руки стянули платье вниз и вернулись к обнажённому торсу, приподнимая груди. То, как Коул обхватил их сильными руками, заставило меня потереться об него, я почувствовала его твёрдость и хотела Коула, но мне чего-то не хватало. — Но, самое главное, я увлечён тобой, — тихо произнёс эти слова Коул и уставился на мою грудь в своих руках, мои ноги обвились вокруг его талии, платье сбилось на бёдрах. — Я не могу остановиться. И не думаю, что когда-нибудь смогу.

Это не были слова «я люблю тебя». Но когда он обхватил руками мою спину, поднял и, оторвав задницу от крыльца, перенёс на траву и нежно опустил меня на землю… когда он стянул с себя шорты, а с меня платье, притянул к своему телу, когда его губы прижались к моей коже, и его имя сорвалось с моих губ, когда он вошёл в меня… в тот момент этого оказалось достаточно. Достаточно того, что Коул Мастен запал на меня. Достаточно его слов, что Скотт был неправ, и я не сломлена… этого было более чем достаточно.

ГЛАВА 104

В какой-то момент ночью электричество включилось. Я услышала, как Коул встал, услышала, как он закрыл окна, потом вернулся в постель, обнял меня за талию и притянул к себе. Я спала обнажённой, его грудь, прижатая к моей спине, была тёплой и успокаивающей, а рука, обхватившая мою грудь, — сильной и властной. Он нежно поцеловал меня в шею, и я улыбнулась. Коул что-то ещё сказал, но я не расслышала, сон затянул меня обратно в свои сети.

Утром я проснулась первой, его горячая и тяжёлая рука лежала на моей груди. Солнечный свет струился сквозь занавески, и я несколько раз моргнула, пытаясь рассмотреть время на будильнике. Десять пятнадцать. Мы проспали допоздна. Я осторожно выскользнула из-под его руки и спустилась вниз. Натянула футболку Коула, брошенную на полу в гостиной, и свои трусики, которые каким-то образом оказались на лестнице, затем отнесла Коки на задний двор и засмеялась, когда он, выпятив грудь и хлопая крыльями, погнался за белкой. В холодильнике я нашла оставшиеся после вчерашнего вечера бифштексы, бросила их на сковородку разогревать на слабом огне, достала яйца и молоко, перешагивая через пули от игрушечного ружья «Нерф». Моя улыбка стала шире, стоило только вспомнить нашу ночную битву. В качестве базы я заняла кухню, Коулу досталась столовая, и мы играли в «Захват петуха», взяв вместо флага носовой платок с его изображением. Когда я бегала по дому, подбирая пули и потягивая вино, Коул упомянул о горничной. Теперь же, при свете дня, мои глаза с содроганием скользнули по устроенной нами кровавой бойне. Я разбила на сковороду последнее яйцо и услышала донёсшийся сверху громкий голос Коула.

— Что? — крикнула я в ответ, держа лопатку в руке и заметив, что яйцо на раскалённой сковороде лопнуло.

— Возвращайся в постель! — прохрипел он спросонья.

— Спускайся завтракать! — позвала его, подойдя к лестнице, затем быстро вернулась к сковороде, помешивая яйца, чтобы они не подгорели. Я услышала ответ — несколько громких слов, но проигнорировала их, лёгкая улыбка тронула уголки моих губ. Через несколько секунд раздались шаги, и я услышала, как Коул, спотыкаясь, вышел из спальни и спустился по лестнице.

— Доброе утро, — в его голосе всё ещё была слышна хрипотца. Я с улыбкой повернулась, одной рукой держа сковородку, а другой накладывая яичницу на тарелку. Но увидев его, чуть не уронила чугунную сковородку.

Он был голый, безуспешно прикрывая правой рукой своё «хозяйство», половина которого всё равно торчала из-под руки. Зато во всей красе можно было рассмотреть обнажённый пресс, прекрасное тело, широкий разворот плеч, твёрдую плоскость груди, игру мышц предплечья, когда он усилил хватку, не в силах обуздать свою реакцию.

— Доброе утро, — ухмыльнулась я.

— Если не хочешь, чтобы я тут же тебя трахнул, нечего готовить завтрак в моей рубашке, — прорычал Коул, поправляя рукой стояк и окидывая меня взглядом с ног до головы.

— А ты не сможешь съесть мой завтрак, если не наденешь штаны, — указала я лопаточкой на его шорты, которые скомканной кучкой лежали у холодильника. Ах… да. Взбитые сливки. Он побоялся, что они испортятся, потому что холодильник отключён. Я предложила положить их в морозилку. Ухмыльнувшись, он сорвал крышку зубами, повернул голову и выплюнул её, и если не это было самой сексуальной вещью на свете, тогда я не знаю что. Хотя, возможно, то, что происходило сейчас — медленное приближение ко мне со спины, рот, прикоснувшийся к моей шее, зубы, нежно сомкнувшиеся на моём плече, руки покинувшие Самую Любимую Часть Тела Саммер, забравшиеся под его слишком большую для меня футболку и поднявшие её с бёдер до талии, голова Коула, наклонившаяся, чтобы увидеть что под ней.

— Ох… Саммер… — Коул цокнул языком, его пальцы скользнули под край трусиков. — Они только будут мешать.

— Нет, не будут, — предостерегла я его от дальнейших действий, откладывая лопатку и поворачиваясь к нему лицом, полная решимости отчитать за то, что он прервал мою стряпню. Но когда я обернулась, Коул толкнулся бёдрами, мои глаза опустились и уставились на него, а затем, когда я снова посмотрела на его дерзкое лицо, на его руки, притягивающие меня, его рот, приоткрывшийся для поцелуя… Ну, разве женщина может беспокоиться о каких-то яйцах, когда, перед ней обнажённый и возбуждённый мужчина. Я потянулась назад и выключила конфорку.

ГЛАВА 105

Коул пропал. Он думал, что после секса всё наваждение исчезнет. Что он образумится и найдёт опору. Поймёт, что она обычная девушка, и что они просто приятно проведут одну ночь, и теперь съёмки будут проходить без нервотрёпки, а его жизнь в Куинси станет спокойнее. Но лёжа посреди ночи, он по-прежнему сходил с ума, борясь со сном, чтобы ещё немного насладиться её объятиями. И он определённо всё ещё сходил с ума, когда, проснувшись, утратил над собой контроль и страстно её захотел. Запах еды и Саммер в его футболке на кухне с лопаточкой в руке только усугубили ситуацию. Его всегда влекло к женщинам, ему нравилось трахать Надию, но ещё никто и никогда так глубоко не залезал ему под кожу. Он смотрел на эту женщину и представлял, как она укачивает на руках его ребёнка, представлял, как она бежит по полю на его ранчо в Монтане, представлял, как она сидит в бархатном кресле на церемонии вручения «Оскара», слегка сжимая его руку и приблизив тёплые губы к его уху. И все эти образы пугали его до чёртиков.

И сейчас, после секса на кухне, когда завтрак был съеден, посуда вымыта, он наблюдал за Саммер. С разочарованием на лице она стояла в гостиной, уперев руки в восхитительные бёдра, тогда он обошёл диван и встал перед ней.

— Что случилось?

— Я не смогу унести всё это домой, — девушка указала на свой вчерашний улов — четыре пакета с вещами, среди которых была машина для попкорна (у неё никогда такой не было), iPad (на нём настоял он) и пижама с миньонами. Слава богу, надевать в постель пижаму она не собиралась.

— Я могу тебя подбросить, — Коул не хотел, чтобы она уходила. Он хотел поехать к Саммер домой, забрать все её дешёвые шмотки и перевезти к себе. Он хотел сесть и обдумать график их съёмок, следующие пятьдесят лет их жизни, узнать все мечты, которые у неё когда-либо были, а затем воплотить их в жизнь. Он хотел увидеть здесь Брэда ДеЛуку и лично обнять его за то, что тот заставил его появиться в Куинси пораньше, за то, что привёл на порог её дома, за то, что спас ему жизнь.

— Репортёры, — напомнила она ему, покусывая ноготь большого пальца, потом потянулась вниз и порылась в ближайшей сумке.

— На хрен репортёров.

— Ха, — она вытащила пачку жевательной резинки Bubblicious, разорвала её, и перед тем, как вытрясти одну, предложила Коулу: — Хочешь?

— Нет, — Коул наблюдал, как она сняла обёртку и сунула розовый кубик в рот. Детская жвачка. Саммер жевала детскую жвачку.

Челюсть Саммер задвигалась, она взглянула на него, надув пузырь из жвачки и лопнув его, и спросила:

— Что?

— Мы можем поговорить? — глупый вопрос. Коулк следовало держать рот на замке. Отвезти её домой. И позволить всему идти своим чередом. Или не позволить. И в этом риске заключалось его беспокойство.