Голливудская Грязь

— Хорошо, — повернулась я к Бену. — Давай спросим Коула.

ГЛАВА 32

У Коула никогда не было матери. Официальная история, напечатанная сотни раз в разных интерпретациях, заключалась в том, что его мать убил пьяный водитель, когда он был ещё ребёнком. Удивительно, что даже после того, как он вот уже восемнадцать лет находился в центре внимания, правда так и не вышла наружу.

А правда заключалась в том, что пьяной была его мать. Пьяной она была постоянно. Не спотыкающейся на каждом шагу пьяницей с немытыми волосами, которую выгоняли из бара в середине дня. Нет, она была вполне благообразной — мимоза1 на завтрак, коктейли на обед, вино с сыром на закуску, сон перед тем, как напиться за ужином. У него осталось очень мало воспоминаний о матери. Она никогда не вставала до его ухода в школу и всегда находилась в постели, когда он возвращался. Всё случилось, когда ему исполнилось двенадцать. Было воскресенье, прислуга ушла, в доме стало тихо. Когда её машина свернула на подъездную дорогу, он играл перед домом, одной рукой подбрасывая в воздух бейсбольный мяч, другой пытаясь его поймать. Коул не поймал мяч. Вместо этого стоял и наблюдал, как мчится по улице её белый кабриолет — красная крыша его поднята, слепящий отблеск солнца на ветровом стекле не позволял заглянуть внутрь. Когда ворота в конце их подъездной дорожки открылись, раздался визг шин, и её белая машина исчезла.

Рассматривая машину, он не знал, что за рулем была она. Только понял, когда нагнулся за упущенным мячом, что что-то не так.

Его мать никогда не притормаживала, приближаясь к знаку «Стоп». Если она и заметила приближающийся минивэн, то никак не отреагировала. Водитель минивэна — сорокадвухлетняя разведённая женщина с двумя детьми на заднем сидении, пристегнутыми ремнями безопасности, — увидела несущуюся машину, её нога резко нажала на тормоз, автомобиль забуксовал и остановился на секунду позже, чем следовало, подрезая зад Ягуара его матери. Удар послал кабриолет в штопор, который был остановлен кирпичным углом «Старбакса». Пара, сидевшая за столиком снаружи, бросилась с её пути и только поэтому выжила, отделавшись ссадинами. У разведённой женщины и её двоих детей было шоковое состояние и истерика. Его мать получила черепно-мозговую травму. Возможно, она бы выжила, если бы не искра, которая попала в разорванный топливный шланг, вызвав взрыв, который было слышно в трёх кварталах отсюда. Взрыв. К счастью для неё. К счастью для отца. Никакого вскрытия. Никаких анализов крови. Имя и репутация Мастенов остались незапятнанными.

Если бы его мать осталась жива, она совсем не была бы похожа на солнечный всплеск заботы, который сейчас вежливо стучался в его окно.

Коул подскочил от шума, оторвал глаза от телефона и, нахмурившись, посмотрел через окно машины. Там стояла женщина лет пятидесяти пяти, её губы растянулись в улыбке, пальцы шевелились в приветствии. Он постарался не сморщиться и опустил стекло.

— Вы, должно быть, Коул Мастен, — женщина улыбнулась мягко, естественно, что не имело ничего общего с вынужденной вежливостью её дочери. И да, это, без сомнения, была она. Мать Саммер Дженкинс. Их сходство заключалось и в чертах лица, и в светло-карих глазах, и в золотисто-каштановых волосах. Только у этой женщины волосы были коротко подстрижены и завиты. Коулу больше нравились длинные — их легче наматывать на руку и тянуть. Легче, чтобы… он поёрзал на сиденье и потянулся к ручке. Открыл дверь и встал, чувствуя себя лучше, когда смотрел на неё сверху вниз, а не наоборот.

— Откуда вы меня знаете? — вежливо улыбнулся он, изображая скромность. Поклонникам нравилась эта его манера — застенчивое «я — никто».

Она подняла сотовый-раскладушку с настоящими кнопками вместо сенсорного экрана.

— Моя дочь оставила голосовое сообщение, — она наклонила голову с белокурыми завитыми волосами, словно это помогло ей вспомнить. — Она сказала: «Не возвращайся домой. У нас Коул Мастен», — женщина открыла сумочку и бросила туда сотовый. — Ничто не заставит мать вернуться домой быстрее, чем просьба держаться от него подальше.

На мгновение воцарилась тишина, он стоял у машины, переступая с ноги на ногу. Итак, она жила с матерью. Такого в Лос-Анджелесе не увидишь.

Женщина посмотрела на него, её взгляд скользнул по его одежде, и ему стало интересно, остался ли на ней какой-либо компромат после прошлой ночи.

— Откуда ты знаешь Саммер? — вопрос был вежливым, задан лёгким тоном, но в словах крылась ловушка, а в длинных гласных — опасность.

— Я познакомился с ней только сегодня, — осторожно проговорил он. Женщина ничего не ответила, и его губы зашевелились в поисках ответа. — Несколько часов назад. Я приехал сюда, чтобы встретиться с Беном.

— Ты тоже работаешь в кино? — рука женщины обхватила ремешок сумочки, и она подтянула её повыше на плече.

Он изучающе её рассматривал. Пытался разглядеть в её вопросе шутку.

— Да. Я актёр, — между прочим, актёр, получивший «Оскар». Журнал Time поместил его фото на обложке последнего номера.

— Как мило, — улыбнулась она, как будто это была приятная пустяковая работёнка. — Я Фрэнсис Дженкинс. Мать Саммер, — она отпустила ремешок сумочки и протянула руку.

— Коул, — он пожал руку женщины, её хватка была крепкой и сильной. Смешно. Коул всегда представлял себе южанок кроткими и нежными, избегающими зрительного контакта и уступающими мужчинам. Но Саммер и её мать заставили пересмотреть его взгляд на этот образ.

— Почему ты здесь, в машине Бена?

Коул засунул руки в передние карманы брюк.

— Даю ему и Саммер возможность поговорить. Вообще-то, она выгнала меня из дома, — смущённо улыбнулся он, и женщина рассмеялась.

— Прости мою дочь. Она хочет оставить меня без внуков. Вероятно, ты оказался слишком привлекательным для этой цели, — подмигнула она, и теперь настала очередь Коула смеяться. Эта женщина совсем не была похожа на его мать. И совсем не похожа на мать Надии — чванливую особу голубых кровей, посещавшую собачьи бега и свободно говорившую на трёх языках. Он почувствовал, как её рука скользнула по его руке, и она крепко сжала её. — Будь добр, помоги мне.

— Да, мадам, — попробовал он примерить на себя южное словечко, и женщина снова рассмеялась.

— Актёр, говоришь? Нужно поработать над твоим южным акцентом.

Они поднялись по лестнице, и прежде, чем их ноги коснулись верхней ступеньки, входная дверь распахнулась. Саммер в нерешительности остановилась, на её лице отразилось удивление.

— Мама. Ты рано. И, я вижу, проигнорировала моё сообщение.

— О, ты звонила? — кротко произнесла женщина. — Должно быть, я пропустила звонок.

Коул прикусил щёку, чтобы сдержать улыбку, пожилая женщина сжала его руку, и только потом отпустила. Саммер поцеловала мать в щёку и подождала, пока та войдёт внутрь, Бен поприветствовал Фрэнсис через сетчатую дверь. Саммер посмотрела на Коула, её глаза удержали его на месте, и он обессиленно прислонился к перилам крыльца. Входная дверь полностью закрылась, и остались только они, заходящее солнце и стрёкот сверчков.

— Бен рассказал тебе об этой роли? — он не должен был начинать с этого; он должен был вести светскую беседу о погоде или политике.

— Рассказал, — кивнула она.

— И? — Боже, это было так глупо. Любая другая блондинка из Лос-Анджелеса уже стояла бы на коленях, расстёгивая его джинсы в надежде получить эту роль.

— И меня интересует денежное вознаграждение.

Вознаграждение. Это было неожиданно. Он кашлянул со смешком в ответ. Хлипкие доски крыльца, крошечный дом, грузовик, припаркованный под деревом, с ржавыми пятнами, разъедающими его борта. Всю её жизнь можно было купить за одну бутылку вина из его погреба. Он почесал шею и встретился с ней взглядом. Глаза Саммер сверкнули, и он взял себя в руки, подавив усмешку.

— Какое вознаграждение ты хотела бы получить?


— Понятия не имею, — она скрестила руки на груди, и он огорчился, лишившись такого замечательного вида. — Я не знаю, что будет справедливо. Поэтому и спрашиваю тебя.

— И ты веришь, что я буду с тобой честен? — медленно произнёс Коул. Лос-Анджелес сожрёт и выплюнет эту девчонку прежде, чем она доберётся до двери агента. Никому не доверяй. Это первое правило Голливуда. Он узнал его от своего первого агента, когда работал моделью и первый раз прошёл кастинг. «Никому не доверяй, — прорычала Мартина Суинт, перегнувшись через стол и ткнув в него пальцем с длинным красным ногтем. — В Голливуде тебя будут раскручивать только для того, чтобы обобрать до нитки. Ты сам должен стать задницей, чтобы тебя в неё же не поимели. Никогда об этом не забывай». И он всегда об этом помнил.

— Я хочу услышать твоё честное мнение, чего стоит главная роль в фильме такого масштаба для человека с моим опытом, — вздёрнула она подбородок.

И он выбрал для себя путь мудака. Потеря Минки стала манной небесной для бюджета «Бутылки удачи», а это олицетворение южной красавицы — подарком, который просто продолжал удивлять.

— Сто тысяч. Твоё имя неизвестно и не обеспечит кассовые сборы; придётся потратить целое состояние, чтобы научить тебя играть, а съёмки займут всего три-четыре месяца твоей жизни. И даже это слишком щедро, но, с другой стороны, — он сверкнул улыбкой, которая всё исправила, — ты мне нравишься, Саммер. Думаю, ты нам подходишь.

Она не двигалась, не моргала, просто, слегка прищурившись, смотрела на него. На носу и щеках Саммер виднелась лёгкая россыпь веснушек. Он уже много лет не видел веснушек. От них избавлялись с помощью солнцезащитного крема, маскировали косметикой, пластические хирурги удаляли их лазером, записи о чём, в конце концов, просачивались в прессу и превращались в нечто большее.

Он пошевелился, но она продолжала смотреть. Наверное, ему стоит дать ей сто пятьдесят. Чёрт, он мог бы дать ей пятьсот тысяч. Она действительно стоила этих денег; на самом деле это был минимум для фильма такого формата и с таким бюджетом. Но если им удастся получить её задёшево, тогда он сможет увеличить бюджет съёмок и не бояться перерасхода средств, который случался практически всегда. Странно, что она молчит. Может быть, дело в Юге. Калифорнийские девушки никогда не умолкали — их рты двигались, как у заводных игрушек «Зубастые челюсти».

— Не делай этого.

— Чего? — он спрыгнул с перил крыльца.

— Эта штука с улыбкой. Просто жуть.

Он перестал улыбаться.

— Десять миллионов американцев не согласятся с тобой.

— Десять миллионов американцев просто идиоты.

Он ничего не сказал, но тут же решил, что эта девушка ему не очень нравится. Для Иды её поведение безупречно — секретарша была известна тем, что всё время противостояла руководителям «Кока-Колы». Но лично ему хватало и своего дерьма, чтобы ещё иметь дело с её. Примадонна вместо партнёрши ему не нужна.

— Тебе это интересно или нет?

— Нет.

Его нога остановилась на полпути до верхней ступеньки.

— Нет, — повторил он.

— За такие деньги. Я сто́ю больше.

— Носок твоей туфли скреплён клейкой лентой, — заметил Коул, и Саммер улыбнулась. Улыбнулась. Сладкой, солнечной улыбкой, но её полностью выдавали глаза, золотые ножи, которые могли разрезать живот более слабого человека, вытащить его внутренности и скормить ястребам.

— Количество денег не говорит о моей ценности. Если бы это было так, то на этом крыльце самой никчёмной личностью была бы я.

— Ты хочешь сказать, что никчёмная личность не ты…

А я. Из всех оскорблений в его адрес, ни одно и никогда не затрагивало его ценность. С другой стороны, в Голливуде ценность — это доллары, центы и власть. Но здесь, в этом разговоре, на этом крыльце, они, казалось, говорили о чём-то другом.

— Из нас двоих только один ведёт себя как осёл.

— Значит, ты не хочешь эту роль.

— Не за такие деньги.

Он отступил назад, отвернулся от неё и спустился с крыльца.

— До свидания, мистер Мастен, — крикнула Саммер с крыльца, и Коул повернул голову, чтобы на неё посмотреть. Девушка стояла, прислонившись плечом к одному из столбов крыльца, её руки всё ещё были скрещены на груди. — Так говорят на Юге, когда уходят. Это называется прощанием.

— А как называется то, когда человек совершает огромную ошибку? — крикнул он, открывая водительскую дверь Тауруса.

— Легко, — сказала она, оттолкнувшись от столба и шагнув к входной двери. — Это называется жизнью.

ГЛАВА 33

Я вошла в дом во время горячей дискуссии, мама и Бен сидели лицом к лицу за обеденным столом, разговор вёлся, по-видимому, на тему однополых браков. Бен, очевидно, придерживался мнения, что с этим всё в полном порядке…, а мама… ну, скажем так… мама была с Юга. Если в браке нет пениса, девственной вагины и проповедника, то это не считается браком. Лично я думаю, что два человека должны иметь возможность делать то, что они хотят, при условии, что их действия не причиняют вреда никому другому. Я подошла к дивану и решила не высказывать своего мнения, чтобы не обращать на себя ни чей гнев.

— Бен, — он проигнорировал меня, тараторя и отсчитывая на пальцах список его неотъемлемых прав.

— Бен! — на этот раз его голова повернулась ко мне. — Этот мудак ждёт тебя снаружи.

— Саммер! — упрекнула меня мама.

— Сейчас? — спросил Бен, направляясь к двери. — Ты…

— Нет, — перебила я.

— Что нет? — спросила мама.