Год ведьмовства

– Хорошо, если к концу всех бедствий у нас останется хотя бы пепел да зола. Или ты уже забыл все, что видел? Кровь? Мор? Каждое новое проклятие страшнее предыдущего. Сейчас не время для сказок.

– И чем так уж плоха эта сказка? Уверяю тебя, здесь, в Вефиле, я смогу тебя защитить, если только ты мне позволишь. Клянусь своей жизнью.

Иммануэль на мгновение задумалась, представляя, как может выглядеть ее будущее, если она решит принять предложение Эзры. Она не будет знать нужды ни в чем – ни во вкусной еде, ни в модных нарядах, ни в светских изысках, о которых она мечтала маленькой девочкой. Она будет женой пророка, его первой женой. Никто не посмеет насмехаться и издеваться над ней. Она никогда не останется одна.

Но чем дольше она размышляла над этим, тем отчетливее понимала, что все это глупые фантазии. Если она останется, ее не ждет ничего хорошего, да и сам Вефиль будет уничтожен до основания. Бедствия не пощадят никого.

– Мне не нужна твоя защита, – сказала Иммануэль и взяла его за руку. Ей вдруг пришло в голову, что у них были одинаковые шрамы – у него на правой руке, у нее на левой, и оба пересекали их линии жизни. – Но я бы хотела, чтобы ты помог мне все исправить прежде, чем бедствия возьмут свое. Еще не все потеряно, если ты сможешь провести меня через ворота.

Эзра опустил глаза, глядя на их соединенные руки. Он пропустил свои пальцы между ее пальцами.

– Пожалуйста, Эзра, пока не поздно. Подделай мне пропуск со своей печатью. Проведи меня через Священные Врата. От этого зависит судьба всего Вефиля.

Она думала, что он откажет ей, и приготовилась принять удар. Но после паузы, угрюмо кивнув, он сказал:

– Ради тебя, и только ради тебя, я сделаю это.





Глава 28




Я жду ребенка. Я знаю, что ее отнимут у меня так же, как отняли его. Но я им не позволю. Я скорее умру, чем допущу это.

Мириам Мур



Иммануэль сидела на краю кровати Онор, глядя в окно на черную полосу Темного Леса. Три дня прошло с тех пор, как тело Лии сгорело на очистительном костре. Три дня с тех пор, как Эзра согласился организовать ей пропуск через Священные Врата.

За это время Иммануэль собрала все необходимое для путешествия и приготовилась прощаться с родными. Она твердо вознамерилась ехать и была полна решимости. Она не знала, что скрывается в дебрях леса, и с чем ей предстоит столкнуться за воротами, но знала, что найдет свое место в том мире, даже если ей придется выгрызать его с боем.

Иммануэль пригладила пальцами волосы Онор, и опухшие глаза девочки приоткрылись. Несколько дней назад она очнулась, впервые с начала болезни, но произнесла с тех пор не больше пары слов.

Глория теперь иногда прихрамывая ходила по коридорам и в хорошие дни ужинала за одним столом с семьей, но Онор по-прежнему была прикована к постели. Иногда ее знобило; иногда она горько плакала, как будто болезнь отняла у нее что-то, и она тосковала по этому.

В тот вечер Иммануэль ужинала с Мурами в последний раз. Она старалась подмечать каждую деталь, желая запомнить все в мельчайших подробностях. Трубку Абрама, которой он то и дело попыхивал, отрываясь от еды. Ямочки, появляющиеся на щеках Анны, когда она улыбалась Глории. Бледная, как серебряные нити, седина в волосах Марты.

Когда еда была съедена, а посуда вымыта, Иммануэль удалилась в свою комнату, где упаковала последние вещи, которые пригодятся ей в дороге. На дно рюкзака она уложила одеяла, радуясь теплой летней погоде, которая позволит поначалу обходиться без них. Кроме одеял она прихватила с собой кошель медяков и кое-какие продукты: сухофрукты, вяленое мясо, бледные квадратики галет. Покончив со сборами, Иммануэль накинула на плечи плащ, спустилась вниз и тихонько прокралась в кухню через гостиную.

– До сих пор не спишь?

Услышав голос Марты, Иммануэль остановилась как вкопанная. Бабушка стояла у окна, запустив руки в карманы юбки и склонив голову на плечо, как будто подставляя лицо лунному свету. Она повернулась к Иммануэль и окинула взглядом ее плащ, сапоги и сумку, перекинутую через плечо. Она кивнула на часы, висевшие на стене над раковиной.

– Времени – почти ведьмин час, – заметила Марта, и горькая улыбка тронула ее губы. – Возможно, пророку так и стоило назвать этот злополучный год. Это название более уместно, ты не находишь? Год Ведьмовства.

Пальцы Иммануэль крепче сжались на лямке сумки.

– Я хочу, чтобы ты знала: я ухожу. Пока не наступило очередное бедствие.

Старуха выглядела не столько сердитой, сколько усталой. Она снова выглянула в окно.

– Возвращайся в постель, Иммануэль.

– Нет.

Тогда Марта повернулась к ней лицом. Иммануэль приготовилась получить выговор или даже оплеуху, но вместо этого бабушка спросила:

– Что у тебя в сумке?

Иммануэль вздернула подбородок, стараясь держаться уверенно, несмотря на обуявший ее страх.

– Вещи в дорогу.

Бабушка подошла к ней ближе, босыми ногами шаркая по половицам.

– Покажи.

Иммануэль сделала шаг назад.


– Нет.

Второй раз Марта не спрашивала. Она бросилась на Иммануэль и попыталась сорвать сумку с ее плеча. Они ненадолго сцепились, выдергивая лямку друг у друга из рук, но Марта победила, выхватив сумку резким движением, от которого Иммануэль полетела вперед и упала на кухонный шкаф.

Какое-то время она молча рылась в содержимом мешка, сердито хмуря седые брови. Сначала она вытащила книгу стихов, но бросила один взгляд на первую страницу, заметила в углу священную печать, и сразу захлопнула. Затем она достала дневник Мириам, и Иммануэль увидела, как в ее глазах, словно огонек свечи, вспыхнуло узнавание. Глаза Марты, когда она читала слова дочери и разглядывала ее рисунки, сначала сузились, а потом наполнились слезами.

– Откуда у тебя эти книги? Отвечай немедленно.

– Книги мне подарили, – сказала Иммануэль, с осторожностью подбирая каждое слово. – Обе они принадлежат мне, и я бы хотела получить их обратно. Будь так добра.

– Будь добра? Ты просишь меня о доброте, а сама хранишь в секрете такое? – возмутилась Марта, остервенело потрясая дневником Мириам, так что несколько страниц оторвались и упали на пол. – Это измена церкви. Люди умирали и за меньшее.

Иммануэль не стала отпираться. Этим уже ничего нельзя было изменить. Она протянула руку.

– Пожалуйста, верни сумку.

Марта повернулась, сунула дневник обратно в рюкзак и со всей силы швырнула им в дверь, подняв такой шум, что чудом не перебудила весь дом. На пол посыпались монеты и крошки, разлетелись листочки.

Наконец Марта нарушила молчание, тяжело зашептав:

– Я своими руками вытащила тебя из чрева моей дочери. Я взяла с небес твое имя и дала его тебе. Я бы вскормила тебя своим молоком, если бы только могла. И вот как ты решила мне отплатить? Ложью и притворством? Ворожбой и предательством? Бросив свою семью, улизнув из дома под покровом ночи, как воровка, даже не попрощавшись? Я растила тебя не для того, чтобы ты повторяла грехи своей матери, и не для того, чтобы ты кончила на костре, как твой отец.

Слова подействовали на Иммануэль, как пощечина, но она ничего не сказала, только наклонилась, чтобы подобрать рассыпанные монеты и бумаги. Закончив, она выпрямилась и повернулась к Марте.

– Я знаю, что не о такой внучке ты мечтала, и не такой меня воспитывала. Если я начну перечислять все свои грехи, мы проведем тут полночи, и за это я прошу у тебя прощения. Если бы я могла стать лучше, ради тебя я бы это сделала. Но поверь моему слову, я не могу быть той, кем ты хочешь меня видеть. И ухожу я сейчас затем, чтобы спасти людей.

– В грехе нет спасения, Иммануэль. Только отчаяние.

По щеке Иммануэль скатилась слеза, потом еще одна. Она не стала их вытирать.

– Я знаю.

– Твоя мать в свое время говорила что-то очень похожее. В тот день, когда я поймала ее в лесу в объятиях этого проклятого фермера, она сказала, что все знает, все понимает. Но ничего она не понимала. Сама знаешь, до чего довели ее грехи и эгоизм.

– Я не моя мать. И никогда ею не была.

– Нет, но ты дочь своей матери. Ты похожа на нее больше, чем на кого бы то ни было, несмотря на все мои молитвы, на все усилия, которые я прилагала, чтобы уберечь тебя от повторения ее судьбы. Теперь я это вижу. Глупо было надеяться, что все могло сложиться иначе.

Иммануэль сделала к ней полшага.

– Марта…

– Нет, – старуха выставила перед собой руку и отпрянула, словно боялась, что Иммануэль набросится на нее и ударит. – Ты сделала свой выбор. Только имей в виду, если ты уйдешь сейчас, домой можешь не возвращаться. Как только ты выйдешь за эту дверь, назад дороги не будет. На порог я тебя не пущу.

Иммануэль утерла нос рукавом и попыталась взять себя в руки. Сквозь стоящие в глазах слезы она едва видела Марту.

– Я не хотела тебя разочаровывать, – ее голос сорвался на полуслове. – Больше всего на свете я хотела, чтобы ты мной гордилась, но теперь я знаю, что этому не суждено было случиться, и мне очень жаль. Прости меня.

Марта ничего не ответила, но когда Иммануэль повернулась к двери, с губ женщины сорвался всхлип, и она зажала рот рукой в тщетной попытке приглушить его.

В эту минуту, глядя на слезы Марты, Иммануэль захотелось передумать. Ей хотелось отбросить рюкзак, покаяться во всех грехах и заколоть барана в грядущую субботу, чтобы искупить свою вину. Вдруг этого хватит. Вдруг бедствия кончатся, и она сможет начать сначала, вернуться к жизни, которой жила прежде.

Может, было еще не поздно.

Но потом она вспомнила свое видение: резню в церкви, горы трупов на полу и на скамейках, ее близкие – среди мертвецов. Если она останется, то поплатится за это их жизнями, и жизнями несметного множества других.

Она не могла так поступить, даже ради мечты, которая умерла в тот самый день, когда Мириам нацарапала ее имя на стенах хижины в лесу.

И, не говоря больше ни слова, Иммануэль повернулась спиной к Марте – спиной ко всему, из чего состояла ее жизнь, – открыла дверь и растворилась в ночи.





Глава 29




С темнотой приходит грех.

Из сочинений пророка Энеха