Год ведьмовства

– Стараюсь, как могу.

– Читаешь ли ты Священное Писание?

Она кивнула. Еще один честный ответ. Она действительно читала Священное Писание, только не то, которое имел в виду пророк.

Он наклонился над столом.

– Любишь ли ты Отца всем сердцем и душой?

– Да.

– Тогда скажи это, – не просьба, а приказ. – Скажи, что любишь Его.

– Я люблю Его, – отозвалась она, помедлив с ответом на долю секунды.

Пророк отодвинулся от торца стола и поднялся со стула. Он прошел вдоль стола, остановился возле Иммануэль и опустил ладонь ей на голову. Большим пальцем он провел по чистой коже меж ее бровей, где красовались печати у замужних женщин.

Ей хотелось вскочить со стула и убежать, но она чудом усидела на месте.

– Иммануэль, – он покатал ее имя на языке, словно смакуя его, как кусочек сахара. Он склонился над ней, и его священный кинжал выскользнул из-под ворота рубашки. Лезвие в ножнах, раскачиваясь из стороны в сторону, задевало ее щеку. – Советую тебе никогда не забывать, во что ты веришь. Я не раз убеждался, что души слишком легко сбиваются с пути света.

Ее сердце стучало как сумасшедшее, и она даже опасалась, что пророк услышит.

– Боюсь, я не понимаю, о чем вы.

Пророк наклонился еще ближе. Она почувствовала его дыхание на своем ухе, когда он прошептал:

– А я боюсь, что ты все прекрасно понимаешь.

– Довольно. – Пророк поднял глаза, убирая руку с головы Иммануэль, когда в столовую вошел Эзра и, обойдя стол кругом, встал у нее за спиной. – Она ответила на твои вопросы. Скоро стемнеет, и нам пора выезжать в путь.

Взгляд пророка, обращенный на Эзру, стал мрачнее тучи, и Иммануэль подумала, способен ли тот смотреть на своего сына с чем-то, кроме ненависти.

– Поедем, – повторил Эзра, и на этот раз в его словах притаилась угроза.

Пророк растянул губы в ухмылке. Он хотел что-то ответить сыну, но осекся, услышав свое имя.

– Грант… юноша прав, – Иммануэль обернулась, и на пороге между столовой и кухней увидела Абрама. Он стоял, опираясь на свою любимую трость из березового сука с навершием в форме головы ястреба, поджав губы в тонкую линию. Он заговорил снова, громче, но Иммануэль знала, что каждое слово давалось ему с трудом. – Дороги ночью… опасны… столько больных.

В эту минуту Иммануэль была так рада видеть Абрама, что чуть не расплакалась. Немощного, тихого человека, который воспитывал ее с младенчества, словно подменили. На его месте стоял волевой мужчина, решительно расправив плечи и стиснув челюсти.

Она вспомнила, как Анна однажды сказала, что после смерти Мириам, когда Абрам утратил свои Дары и лишился апостольского титула, он стал тенью того человека, которым был прежде. Но сейчас, в ту минуту, когда он решительно переступил порог и встал рядом с Иммануэль, ей показалось, что тот, прежний Абрам восстал из небытия.

Эзра твердой рукой взял отца за плечо.

– Он прав, отец. Больные от лихорадки совсем выживают из ума. На дорогах после захода солнца небезопасно. Нам пора выезжать. Сейчас же.

Иммануэль ждала, что пророк им воспротивится, но он не стал. Вместо этого он снова перевел взгляд на нее. На этот раз в его глазах не было ни капли теплоты.

– Дни сейчас темные, это верно, но Отец еще не отвернулся от нас. Он все видит. Он всегда все видит, Иммануэль. Вот почему мы никогда не должны забывать, во что мы верим, и держаться за эту веру, даже если держаться больше не за что.

Как только пророк удалился, Иммануэль так резко вскочила с места, что стул с грохотом опрокинулся на пол. Но она не наклонилась и не подняла его. Дрожа и не произнося ни слова, она выбежала из столовой в переднюю часть дома. Абрам что-то кричал ей вслед, когда она распахнула дверь и выскочила на крыльцо. Там она опустилась на корточки, положив ладонь на дощатый пол для опоры. Она сделала несколько глубоких судорожных вдохов, но в воздухе густо висел дым от погребальных костров, который ничем не облегчил жжения в ее легких. Она до сих пор ощущала руку пророка на своем затылке, его большой палец, надавливающий между бровей, и одного воспоминания об этих прикосновениях было достаточно, чтобы заставить ее дрожать от страха.

– Иммануэль, – Эзра вышел из дома и закрыл за собой дверь. – Как ты?

Она поднялась на ноги, разгладила складки на юбках в тщетной попытке совладать со своими эмоциями.

– Почему ты еще здесь?

– Потерпи меня еще одну минутку.

– Это еще зачем?

– Затем, что я пытаюсь извиниться.

Она нахмурилась.

– Извиниться за что?

– За то, что был пьян, груб и неосторожен. За свои действия у пруда, когда меня посетило видение. За то, что причинил тебе боль. За то, что повел себя, как подобает скорее врагу, нежели другу. Я бы не хотел, чтобы мои действия заставили тебя усомниться в моей преданности. Ты сможешь простить меня?

Это было, пожалуй, лучшее извинение, которое доводилось получать Иммануэль. И уж точно самое откровенное.

– Как будто ничего и не было, – сказала она.


За пастбищем, сквозь завесу дыма Иммануэль увидела пророка. Он сидел верхом на лошади, дожидаясь Эзру. Она чувствовала его тяжелый взгляд и даже на расстоянии могла сказать, что он наблюдает за ними.

– Тебе нужно идти. Сейчас.

– Я знаю, – ответил Эзра, но не двинулся с места, продолжая стоять и смотреть на своего отца. Иммануэль не сразу сумела разглядеть в его лице откровенный страх. – Ты все еще веришь, что мы сможем найти способ покончить с этим?

Дым от костров клубами покатился по дороге, пряча пророка из виду.

– У нас нет выбора.





Глава 25




Я часто думаю, будет ли мой дух жить в моей дочери. Иногда я надеюсь на это, хотя бы потому, что не хочу быть забытой.

Мириам Мур



В ту ночь Иммануэль снилось, что она идет по янтарному полю. Волны золотистой пшеницы перекатывались на ветру, насколько хватало глаз. Слышался летний стрекот сверчков; воздух был душным и липким, небо – чистым от облаков.

Вдалеке, словно рыбы плыли по воде, по пшеничному полю шли двое. Девушку с золотыми волосами и озорной улыбкой Иммануэль узнала по автопортрету в дневнике: это была Мириам, ее мать.

Рядом с ней шагал рослый юноша с темной, как ночное небо, кожей и глазами Иммануэль. Кто он такой, она безотчетно поняла с первого взгляда: Дэниэл Уорд, ее отец.

Держась за руки, вдвоем они пробирались сквозь пшеницу, улыбаясь и смеясь, очарованные друг другом, и их лица были согреты лучами восходящего солнца. Когда они повернулись друг к другу и начали целоваться, в их поцелуе чувствовалось желание… и тоска.

Иммануэль пыталась идти за ними следом сквозь янтарные волны, но они были быстры, а она – нет, и когда они бежали, она падала и отставала.

Солнце сдвинулось в небе, словно его потянули за веревочку. На равнину упали тени, и двое исчезли за изгибом холма. Иммануэль пыталась догнать их, но наступила ночь, и ветер принес запах дыма.

Она услышала приглушенный рев пламени. Продираясь сквозь последнюю пшеницу, Иммануэль взглянула на простертую внизу равнину. Там, вокруг погребального костра, собралась толпа человек в сто. На костре был ее отец, Дэниэл Уорд. Раздетый по пояс, он истекал кровью.

Равнина огласилась криком. Иммануэль повернулась на голос и увидела Мириам, которая рыдала, корчась вблизи от подножия костра. Она была в цепях, как и ее возлюбленный: кандалы сковывали ей горло. Она бросилась к костру, ползя на четвереньках, но железная скоба впивалась ей в шею, и одного бесцеремонного рывка цепи хватило, чтобы она снова упала в грязь и растянулась по земле.

Иммануэль не хотела смотреть. Она не хотела даже шевелиться, но ноги сами понесли ее вниз по склону холма, и толпа перед ней раздвинулась, уступая дорогу. Она подошла к Мириам и встала с ней рядом в тени погребального костра.

Толпа раздвинулась вновь. К костру приближался мужчина. Иммануэль не сразу узнала его, но это был пророк Грант Чемберс, отец Эзры. Перед собой он нес пылающую ветку, больше любого факела, что ей когда-либо доводилось видеть. Держа ее обеими руками, в три длинных шага он преодолел расстояние до подножия погребального костра.

Мириам рыла ногтями землю, исторгая истошные мольбы и проклятия, увещевая, плача и заклиная всем немногим, что у нее оставалось: своей жизнью, своей кровью, своим добрым словом, обращаясь ко всем богам, которые могли ее услышать.

Но пророк оставался глух к ее мольбам и проклятиям. Он поднес ветку к костру, и растопку объяло ревущее пламя.

Дэниэл не шелохнулся. Даже не дрогнул. Не умолял, как Мириам. Когда пламя взметнулось по его ногам и поглотило его целиком, он испустил один-единственный мучительный крик и затих. И все закончилось, так же быстро, как и началось.

Плоть – кость – прах.

Иммануэль покачнулась, наклонилась и упала коленями на землю рядом со своей матерью. Она зажала уши ладонями, чтобы заглушить рев пламени, вой Мириам и улюлюканье толпы. Каждый вдох приносил зловонный запах горящей плоти.

Дым клубился над огнем, такой густой, что сквозь него ничего не было видно. Иммануэль задохнулась, ослепленная темнотой. Свет костра померк, оставив после себя лишь тусклое мерцание тлеющих в ночи углей.

Когда темнота рассеялась, Иммануэль была одна. Костра не стало, как и толпы. Пророк и Мириам тоже исчезли. Равнина опустела.

Над головой висела круглая полная луна.

Иммануэль прищурилась. Вдалеке она кое-как различила угловатую тень собора, торчащего над волнами пшеницы. Иммануэль направилась к нему, пересекая пустые пастбища, двигаясь на восток при свете луны.

Подойдя к собору, она остановилась и неподвижно застыла в тени колокольни. Двери собора медленно распахнулись, и даже издалека она уловила в воздухе сырой запах – крови и мяса.

Иммануэль поднялась по каменным ступеням и вошла в непроглядную, как ночь, темноту. Нетвердой поступью она пошла по центральному проходу, вытянув руки перед собой, пробираясь на ощупь от одной скамьи к другой.

За алтарем вспыхнуло пламя. В его сиянии Иммануэль разглядела тень – силуэт Мириам. На ней было белое облегающее платье, складками ниспадающее с ее округлого живота. Подойдя ближе, Иммануэль увидела, что Мириам улыбалась, влажным оскалом, похожим на порез. В правой руке она держала отломанный олений рог, и с его зазубренного края, как с кинжала, капала кровь.

Из-за спины Мириам выросла огромная фигура, напоминающая паука, который крадется к центру своей паутины. Лилит медленно вышла к алтарю и нависла над плечом у Мириам. С ее появлением тьма рассеялась, и собор осветился пламенем свечей. И когда глаза Иммануэль привыкли к свету, и помещение обрело четкость, из ее горла едва не вырвался крик.

Это место было настоящим склепом.

На скамейках сидели, обмякнув, десятки мертвецов, мертвецы лежали в проходах, кучами валялись под витражами и в тени алтаря. Все они были изувечены и истерзаны, их конечности – переломаны, шеи – свернуты, челюсти – вывихнуты.