Год, когда я всему говорила ДА
Часть 38 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– В одной песне. В одном танце. В одной сцене.
Я киваю. Джо кивает в ответ.
Мы долго-долго сидим и молчим.
И произносим это почти одновременно:
– Первый сезон.
И битва за музыку заканчивается. Победителей нет. Победили все. Нам нужно найти песню из первого сезона. И это должна быть песня, которая передает чувства радости и новизны двух интернов, только-только начинающих познавать хирургию и друг друга.
Результат идеален.
Гимническая песня Тигана и Сары «Where Does the Good Go». Песня, которую мы использовали в начале первого сезона, еще тогда, когда все мы думали, что ограничимся несколькими эпизодами, получим немного удовольствия и разойдемся. Теперь мы все переплелись. Я держала на руках малышей Джо. Моя дочь Харпер училась ходить в коридорах этих монтажных. Эта песня вызывает томление, и ностальгию, и радость, и любовь, и она не слишком медленная и не слишком быстрая. Она парит.
Мы с Джо находим идеальный момент, чтобы перевести их пляску в замедленное воспроизведение. Мы хотим выпрыгнуть из реального времени – и потом переключиться на потолочную камеру, как раз когда Тиган и Сара добираются до припева. Мы играем с ним. Никак не получается идеально правильно, никак не получается совершенно. И все же это безупречно. Как раз этого мы и хотим добиться.
А потом, поскольку мы не можем позволить этому мигу пройти слишком быстро, поскольку мы не хотим расставаться с этими друзьями раньше, чем придется это сделать, мы с Джо делаем то, что редко происходит в монтажных.
Мы даем полную минуту непрерывного экранного времени на наблюдение за тем, как Кристина и Мередит выражают себя наилучшим образом, каким могут выразить себя без скальпеля в руках эти две блестящие женщины: мы смотрим, как они выплясывают.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я впервые это вижу. Эти мрачные и травмированные сестры прошли тот же путь, что и я. И тоже перестали быть мрачными и травмированными.
Этот танец радостен. Этот танец триумфален.
Этот танец – прославление того, чем может стать человек.
Он стал всем, чем я хотела его видеть.
Они летают.
Да-да-да.
Мои чувства полны теплоты к Пэм и Кену. К их вымышленным версиям. Я на них не обижаюсь. Я им благодарна. Они были прекрасными друзьями, когда я нуждалась в них. И вне зависимости от того, были ли на самом деле истинными эти дружеские отношения, для меня они были истинными. Такими же истинными, какой была для меня Кристина. Такими же истинными, какими были истории, которые я записывала в блокноты в средней школе. Такими же истинными, какой была для меня кладовка. Они в то время обеспечивали меня кое-чем необходимым. Я ощущала поддержку их дружбы. Их верности. Мысли о том, что у меня были эти восхитительные друзья, эти члены моего племени, эти гладиаторы, прикрывавшие мне спину. Вместе со мной до смерти. Как и Кристина, они делали меня храбрее, быстрее, сильнее.
Я плету небылицы, чтобы жить.
Некоторое время Пэм и Кен являлись тем, что было необходимо мне, чтобы жить. Кристина тоже. Но больше они мне не нужны.
Положительной стороной выбраковки людей из моей жизни стало то, что мой фокус сделался очень четким. Мое зрение стало острым, как бритва. Теперь я работаю, чтобы видеть людей не такими, какими я бы их переписала, но такими, какими они написали себя сами. Я вижу их такими, каковы они есть. И вижу, какова я с ними. Потому что дело не просто в том, чтобы окружить себя людьми, которые хорошо со мной обращаются. Нужно еще и окружить себя людьми, чьи самооценка, самоуважение и ценности вдохновляют меня совершенствовать собственное поведение. Людьми, которые требуют, чтобы я оставалась правдивой, доброй и не полностью сумасшедшей. Не лопала все, что попадется на глаза. Не пряталась. Не говорила «нет». Мне нужны такие «вместе до смерти», которые заставляют меня хотеть быть лучшим человеком.
Мне больше нет нужды их придумывать. Я окружена ими.
Мои друзья – не какая-нибудь там подделка.
Племя, которое есть у меня сейчас, настоящее, живое, из плоти и крови, «вместе до смерти» племя, которое было со мной всю дорогу, – оно настоящее. Мой мир был просеян до самых мельчайших индивидуумов. Мои сестры. Мой Скотт, мой Гордон, моя Зола. Мой Кристофер. Небольшая горстка других. Они меня подбадривают. Они держат меня за руку. Они выпихивают меня вперед, когда меня так и подмывает спрятаться. Они всю дорогу советовали мне говорить «да».
Они не делают меня храбрее, быстрее, сильнее. Они говорят мне, что я уже стала храбрее, быстрее, сильнее.
Они не преследуют моих демонов и не рубят им головы вместо меня. Они говорят мне, что я сама способна крушить собственных демонов.
Они не сражаются за меня. Они говорят мне, что я могу сражаться за себя сама.
Они – круть-команда.
Все, что я должна делать каждый день, – это верить им.
И не опаздывать на свои аплодисменты.
Это удовлетворяет меня больше, чем целая нация, состоящая из воображаемых Кристин, у меня за спиной.
«Да» – реальным людям. «Да» – истинным друзьям. «Да» – отсутствию потребности уложить хотя бы один отрезок рельса.
Вместе до смерти.
Каждый раз.
Вместе до смерти.
Да-да-да.
Наконец танец окончен. Мередит и Кристина улыбаются друг другу. Кристина разворачивается, чтобы уйти, а потом, у двери, поворачивается обратно. Произносит свои последние слова. Дает свой последний совет женщинам Америки.
– Не позволяй его желаниям затмить твои нужды. Он очень сказочный, – говорит она. – Но он – не солнце. Солнце – это ты.
Ее последний совет, понимаю я, адресован не только женщинам Америки, но и мне.
14
«Да» – той, кто я есть
Конец 1970-х. Мне шесть лет, я иду по проходу между гостями, держа шлейф платья своей старшей сестры. Это день свадьбы Делорс. Прекрасный день, и церемония проводится на воздухе, в саду. Весь путь к алтарю сквозь музыку свадебного марша я слышу шепот сестры:
– Я не справлюсь, я не справлюсь.
Видите ли, она идет по траве, ее каблуки утопают в земле, платье весит больше, чем я, и она нервничает. Довести ее до алтаря становится геркулесовой задачей.
– Я не справлюсь. Я не справлюсь.
Рядом с ней, накрыв ее ладонь своей, – спокойный голос, ровная походка – мой отец помогает ей делать каждый шаг вперед.
– Шаг за шагом, шаг за шагом, – приговаривает он.
Всякий раз как она шепчет «я не справлюсь», он отвечает ей «шаг за шагом».
– Я не справлюсь.
– Шаг за шагом.
– Я не справлюсь.
– Шаг за шагом.
Я несла шлейф сестры, когда была ребенком, примерно тридцать пять лет назад. До этого, в свои четыре года, я была девочкой-цветочницей на свадьбе моей тети Кэролин. Дважды была подружкой невесты. Однажды – шафером. За множество сезонов «Анатомии страсти» и «Частной практики» я успела поработать с нашими постановочными командами над планированием более чем четырнадцати свадеб – я до сих пор выбираю каждое платье, каждое обручальное кольцо и обсуждаю тематику каждого свадебного банкета.
В 2009 году, когда Бетси Бирс выходила замуж в Венеции, с видом на Гранд-канал, на ее свадьбе у меня не было никакой определенной роли. Но поскольку я, в сущности, скрутила ее, нацепила наручники и оттащила в студийную костюмерную, забитую свадебными платьями, чтобы не дать ей «просто накинуть что-нибудь темно-синее», как она планировала, я сочла свою роль самой важной из всех. У Бетси гибкая фигурка манекенщицы; призвав в свидетели Веру Вонг, я была намерена заставить Бетси этим воспользоваться. Более высокого призвания просто не бывает. Единственная женщина, которой предстояло выйти замуж в музее Пегги Гугенхайм на фоне ее любимой картины, изображавшей закат солнца над венецианским Гранд-каналом, будет одета в платье «от кутюр», или я умру, пытаясь заставить ее это сделать. Добро пожаловать, Италия!
Пока я заставляла ее примерять одно за другим платья, лично отобранные стильными ручками Мими Мелгард, Бетси то и дело косилась на меня, в равной степени развлекаясь и ужасаясь при виде мечтательной радости на моем лице.
Мы с Бетси работали вместе почти пятнадцать лет. Мы думали, что секрет нашей способности проводить столько часов вместе без единой попытки смертоубийства заключается в том, что мы с ней полные противоположности. Она высокая, тоненькая, белая и протестантка. Я низкорослая, фигуристая, чернокожая и католичка. Чем больше меня распирает гнев, тем спокойнее я становлюсь. Чем больше сердится она, тем становится громогласнее. Она обладает энциклопедической памятью на TV, фильмы, литературу, поп-культуру, музыку – что угодно. Я часто не помню, где мои часы, пока кто-нибудь не укажет, что они у меня на руке. Мы – противоположности. И все же ее смущает моя головокружительная одержимость пышными белыми платьями. С ее точки зрения, концепция белого платья – варварская жестокость. Тот факт, что белое платье может вскружить мне голову – что я могу испытывать настолько иные чувства к свадьбам, чем она, – смущает ее.
После того как я в очередной раз дохожу до грани спонтанного взрыва от возбуждения, ее терпение лопается.
– Как можешь ты так перевозбуждаться, что вот-вот описаешься? – спрашивает она, сдирая с себя очередной кружевной воздушный туалет, который смотрелся бы нелепо на любом человеческом существе.
– Это потому что я обожаю свадьбы! – пронзительно взвизгиваю я. Близость ко всем этим свадебным платьям дарит мне своего рода странный контактный «приход». Такое же чувство я испытываю, когда вот-вот разобью кого-то наголову в скребл. Или в бадминтон. Или в вязании.
В смысле я обожаю свадьбы.
Я обожаю свадьбы.
Еще бы! Это же вечеринки. А я люблю вечеринки.
Но свадьбы я просто очень люблю.
ЛЮБЛЮ их. ОБОЖАЮ их.
Цветы, свечи, обеты, темы, платья.
Ими невозможно пресытиться.
Я могу точно рассказать вам, какой была бы моя свадьба, как выглядело бы мое свадебное платье, какой была бы еда на банкете… о, я спланировала достаточно свадеб, чтобы точно знать, какую свадьбу я хотела бы.
Есть только одна проблема. И в этот день, когда Бетси выходит из костюмерной, безупречно неся на себе безупречное свадебное платье, она озвучивает ее.
– Не понимаю, как ты можешь так сильно любить свадьбы – и не хотеть выйти замуж.