Год, когда я всему говорила ДА
Часть 25 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я наслаждалась этим годом так, как давно уже не наслаждалась жизнью. Я взволнована, полна энергии и чувствую себя живой. Я прогрессирую, у меня стало получаться гораздо лучше, но у меня нет друзей в этой индустрии помимо тех, кто работает в моих сериалах. Все, кого я знаю, работают либо на меня, либо со мной. Я – влиятельная женщина, которая не знакома ни с одной влиятельной женщиной.
Я есть в этом списке, но я не одна из этого списка.
Куриная кость, грудь Дженет Джексон, сопли от страха, все такое.
Я слишком долго была черепахой в собственном панцире по отношению к своим сестрам в этой индустрии.
Пора перестать жаться по углам. Красться по стеночке. Жить в своей голове. Жалеть, что мне нечего сказать. Если я что и усвоила из всего этого Сизифова пихания меня в гору, так это то, что, если я не стану высовывать голову из панциря, все так и будут считать, что я – это мой панцирь.
Пора занять свое место в списке.
РЕЧЬ НА ЗАВТРАКЕ «ЖЕНЩИНЫ В СФЕРЕ РАЗВЛЕЧЕНИЙ», ОРГАНИЗОВАННОМ HOLLYWOOD REPORTER
10 декабря 2014 года
Лос-Анджелес, Калифорния
О СТЕКЛЯННЫХ ПОТОЛКАХ
Когда мой рекламный агент позвонил и сказал, что мне присудили эту почетную награду, я скроила рожицу и переспросила: «Ты уверен? Мне?»
А он говорит: «Да».
А я спрашиваю: «Почему?»
А потом говорю: «Нет, правда, ПОЧЕМУ?»
И я заставила его позвонить и потребовать письменных объяснений, почему я получаю эту награду. Потому что я честно и искренне опасалась, что это, возможно, какая-то ошибка.
Я хочу сейчас прерваться на минутку и сказать, что говорю об этом не ради самоуничижения или скромности.
Я человек, не склонный к самоуничижению и скромности.
Я вообще считаю себя фантастической личностью.
Но я также думаю, что присуждаемая Hollywood Reporter премия Шерри Лансинг – награда выдающаяся, как и сама Шерри Лансинг.
Так что… нет, правда, ПОЧЕМУ?
Организаторы прислали письменное объяснение – причины, по которым я получаю эту награду. В письме было много всяких приятных вещей, но главной из них было то, что я получаю эту награду в знак признания моего прорыва сквозь стеклянный потолок этой индустрии – прорыва как женщины и как афроамериканки.
Ну-у…
Я снова звоню своему рекламному агенту.
Потому что я просто не знаю, что и думать. В смысле теперь я уже действительно обеспокоена.
Я родом из очень большой, очень конкурентной семьи. Крайне конкурентной. И под словом «конкурентный» я имею в виду, что моя мать запретила нам на веки вечные играть в скребл, когда мы собираемся вместе, из-за травм и слез. Одно из правил моей семьи состоит в том, что ты никогда не получаешь приз просто за участие, никогда не получаешь приз просто за то, что ты – это ты. Так что получать сегодня награду ПОТОМУ, ЧТО я женщина и афроамериканка, – это, мне кажется…
Я родилась с великолепным влагалищем и поистине прекрасной темной кожей.
Я не сделала ничего такого, чтобы случилось то или другое.
Как сказала бы об этом Бейонсе, девочки: «Я такой проснулась».
Серьезно.
Я знаю, что это награда не за то, что я женщина, и не ЗА ТО, что я афроамериканка. Я знаю, что на самом деле дело в пробивании стеклянного потолка, который существует перед лицом женщины и чернокожей в этом очень мужском, очень белом городе.
Но я не пробивала никакой стеклянный потолок.
«Знают ли они, что я не пробивала никакой стеклянный потолок?» – спрашиваю я своего рекламного агента.
Он уверяет меня, что пробивала. Я уверяю его – нет, не пробивала.
Я не пробивала никаких стеклянных потолков.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, я бы знала об этом.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, я бы чувствовала порезы, у меня были бы синяки. Были бы осколки стекла в моих волосах. У меня текла бы кровь, у меня были бы раны.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, это означало бы, что я пробилась на другую сторону. Туда, где такой замечательный воздух. Я ощущала бы ветерок на лице. Вид отсюда – оттуда, где был пробит этот стеклянный потолок, – был бы невероятным. Верно?
Так как же такое может быть, что я не помню этого момента? Момента, когда я со своей женственностью и своей темной кожей врезалась на полной скорости, черт бы побрал гравитацию, в этот толстенный слой стекла и проломилась сквозь него?
Как такое может быть, что я не помню, как это случилось?
А вот как.
На дворе 2014 год.
Этот момент – в этом зале, когда я стою здесь, вся такая темнокожая, со своими буферами, со своими телевечерами по четвергам, в которых полным-полно цветных женщин, конкурентных женщин, сильных женщин, чьи жизни вращаются вокруг их работы, а не их мужчин. Женщин, которые высоко летают.
Это могло случиться только прямо сейчас.
Задумайтесь об этом.
Обведите взглядом этот зал. Он полон женщин всех цветов кожи, женщин Голливуда, женщин – генеральных директоров, руководителей студий и вице-президентов, создателей программ и режиссеров. Женщин, которые обладают решающей способностью говорить чему-то «да» или «нет».
Пятнадцать лет назад это было бы не так. Тогда нашлась бы, пожалуй, парочка женщин в Голливуде, которые могли говорить «да» или «нет». И множество девушек на побегушках и ассистентов, которые скрежетали зубами и усердно трудились. Для такой женщины, как я, если бы мне очень, очень, ОЧЕНЬ повезло, нашлась бы, может быть, одна такая малюсенькая программка. Одна малюсенькая съемка. И в этой съемке не участвовала бы ведущая цветная актриса, не было бы никаких трехмерных ЛГБТ-персонажей, никаких персонажей-женщин с ответственными рабочими постами И ПРИ ЭТОМ с семьями. Не было более двух цветных персонажей одновременно в любой сцене – потому что все это случалось только в ситкомах.
Тридцать лет назад, думаю, здесь была бы тысяча секретарш, дающих своим боссам в офисах по загребущим лапам, и примерно две женщины в Голливуде, сидящие в этом зале. А если бы я была здесь, я подавала бы этим женщинам завтрак.
Пятьдесят лет назад, если бы женщины пожелали собраться в этом зале… ну, им лучше всего было бы говорить о детях или о благотворительности. Причем цветные женщины заседали бы в одном зале, вон там, а белые женщины в другом, вот тут…
От «тогда» к «сейчас» все мы совершили невероятный скачок.
Подумайте обо всех этих женщинах.
О них, пятьдесят лет назад пытавшихся выбраться из раздельных залов, тридцать лет назад пытавшихся не подавать завтрак и не давать лапать себя боссам, пятнадцать лет назад пытавшихся дать четко понять, что они способны руководить отделом не хуже, чем вон тот парень.
Обо всех этих женщинах, белых, черных или коричневых, которые пришли до меня в этот город.
Подумайте о них.
Головы выше, взгляд на цель.
Бегом. На полной скорости. К черту гравитацию.
К этому толстому слою стекла, из которого состоит потолок.
Бегом, на полной скорости, врезаясь…
Врезаясь в этот потолок и отлетая…
Врезаясь в него и отлетая…
В него – и назад.
Женщина за женщиной.
Каждая бежала, и каждая врезалась.
И все отлетали.
Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, прежде чем появилась первая трещина?
Сколько они получили порезов, сколько синяков? С какой силой им приходилось врезаться в этот потолок? Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, чтобы оно пошло рябью, чтобы рассыпалось тысячью осколков, запутавшихся в волосах?
Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, прежде чем давление их усилий заставило его превратиться из толстого стекла в тонкую пленочку расколотого льда?
Так что, когда настала моя очередь бежать, он даже не был похож на потолок.
Я имею в виду, ветер уже свистал сквозь него – я почти ощущала его на лице. И в нем были все эти дыры, позволявшие мне прекрасно разглядеть ту, другую сторону. Думаю, даже гравитация к тому времени уже исчерпала себя. Так что мне не пришлось особенно тяжело сражаться. У меня было время, только чтобы рассмотреть эти трещины. У меня было время, чтобы решить, где воздух кажется наиболее изумительным, где ветер самый прохладный, где самый захватывающий вид. Я выбрала свою дырку в стекле и назвала ее своей целью.
И побежала.
И когда я наконец врезалась в этот потолок, он просто рассыпался в пыль.
Вот так.
Мои сестры, которые пришли до меня, уже справились с ним.
Я есть в этом списке, но я не одна из этого списка.
Куриная кость, грудь Дженет Джексон, сопли от страха, все такое.
Я слишком долго была черепахой в собственном панцире по отношению к своим сестрам в этой индустрии.
Пора перестать жаться по углам. Красться по стеночке. Жить в своей голове. Жалеть, что мне нечего сказать. Если я что и усвоила из всего этого Сизифова пихания меня в гору, так это то, что, если я не стану высовывать голову из панциря, все так и будут считать, что я – это мой панцирь.
Пора занять свое место в списке.
РЕЧЬ НА ЗАВТРАКЕ «ЖЕНЩИНЫ В СФЕРЕ РАЗВЛЕЧЕНИЙ», ОРГАНИЗОВАННОМ HOLLYWOOD REPORTER
10 декабря 2014 года
Лос-Анджелес, Калифорния
О СТЕКЛЯННЫХ ПОТОЛКАХ
Когда мой рекламный агент позвонил и сказал, что мне присудили эту почетную награду, я скроила рожицу и переспросила: «Ты уверен? Мне?»
А он говорит: «Да».
А я спрашиваю: «Почему?»
А потом говорю: «Нет, правда, ПОЧЕМУ?»
И я заставила его позвонить и потребовать письменных объяснений, почему я получаю эту награду. Потому что я честно и искренне опасалась, что это, возможно, какая-то ошибка.
Я хочу сейчас прерваться на минутку и сказать, что говорю об этом не ради самоуничижения или скромности.
Я человек, не склонный к самоуничижению и скромности.
Я вообще считаю себя фантастической личностью.
Но я также думаю, что присуждаемая Hollywood Reporter премия Шерри Лансинг – награда выдающаяся, как и сама Шерри Лансинг.
Так что… нет, правда, ПОЧЕМУ?
Организаторы прислали письменное объяснение – причины, по которым я получаю эту награду. В письме было много всяких приятных вещей, но главной из них было то, что я получаю эту награду в знак признания моего прорыва сквозь стеклянный потолок этой индустрии – прорыва как женщины и как афроамериканки.
Ну-у…
Я снова звоню своему рекламному агенту.
Потому что я просто не знаю, что и думать. В смысле теперь я уже действительно обеспокоена.
Я родом из очень большой, очень конкурентной семьи. Крайне конкурентной. И под словом «конкурентный» я имею в виду, что моя мать запретила нам на веки вечные играть в скребл, когда мы собираемся вместе, из-за травм и слез. Одно из правил моей семьи состоит в том, что ты никогда не получаешь приз просто за участие, никогда не получаешь приз просто за то, что ты – это ты. Так что получать сегодня награду ПОТОМУ, ЧТО я женщина и афроамериканка, – это, мне кажется…
Я родилась с великолепным влагалищем и поистине прекрасной темной кожей.
Я не сделала ничего такого, чтобы случилось то или другое.
Как сказала бы об этом Бейонсе, девочки: «Я такой проснулась».
Серьезно.
Я знаю, что это награда не за то, что я женщина, и не ЗА ТО, что я афроамериканка. Я знаю, что на самом деле дело в пробивании стеклянного потолка, который существует перед лицом женщины и чернокожей в этом очень мужском, очень белом городе.
Но я не пробивала никакой стеклянный потолок.
«Знают ли они, что я не пробивала никакой стеклянный потолок?» – спрашиваю я своего рекламного агента.
Он уверяет меня, что пробивала. Я уверяю его – нет, не пробивала.
Я не пробивала никаких стеклянных потолков.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, я бы знала об этом.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, я бы чувствовала порезы, у меня были бы синяки. Были бы осколки стекла в моих волосах. У меня текла бы кровь, у меня были бы раны.
Если бы я пробила какой-то стеклянный потолок, это означало бы, что я пробилась на другую сторону. Туда, где такой замечательный воздух. Я ощущала бы ветерок на лице. Вид отсюда – оттуда, где был пробит этот стеклянный потолок, – был бы невероятным. Верно?
Так как же такое может быть, что я не помню этого момента? Момента, когда я со своей женственностью и своей темной кожей врезалась на полной скорости, черт бы побрал гравитацию, в этот толстенный слой стекла и проломилась сквозь него?
Как такое может быть, что я не помню, как это случилось?
А вот как.
На дворе 2014 год.
Этот момент – в этом зале, когда я стою здесь, вся такая темнокожая, со своими буферами, со своими телевечерами по четвергам, в которых полным-полно цветных женщин, конкурентных женщин, сильных женщин, чьи жизни вращаются вокруг их работы, а не их мужчин. Женщин, которые высоко летают.
Это могло случиться только прямо сейчас.
Задумайтесь об этом.
Обведите взглядом этот зал. Он полон женщин всех цветов кожи, женщин Голливуда, женщин – генеральных директоров, руководителей студий и вице-президентов, создателей программ и режиссеров. Женщин, которые обладают решающей способностью говорить чему-то «да» или «нет».
Пятнадцать лет назад это было бы не так. Тогда нашлась бы, пожалуй, парочка женщин в Голливуде, которые могли говорить «да» или «нет». И множество девушек на побегушках и ассистентов, которые скрежетали зубами и усердно трудились. Для такой женщины, как я, если бы мне очень, очень, ОЧЕНЬ повезло, нашлась бы, может быть, одна такая малюсенькая программка. Одна малюсенькая съемка. И в этой съемке не участвовала бы ведущая цветная актриса, не было бы никаких трехмерных ЛГБТ-персонажей, никаких персонажей-женщин с ответственными рабочими постами И ПРИ ЭТОМ с семьями. Не было более двух цветных персонажей одновременно в любой сцене – потому что все это случалось только в ситкомах.
Тридцать лет назад, думаю, здесь была бы тысяча секретарш, дающих своим боссам в офисах по загребущим лапам, и примерно две женщины в Голливуде, сидящие в этом зале. А если бы я была здесь, я подавала бы этим женщинам завтрак.
Пятьдесят лет назад, если бы женщины пожелали собраться в этом зале… ну, им лучше всего было бы говорить о детях или о благотворительности. Причем цветные женщины заседали бы в одном зале, вон там, а белые женщины в другом, вот тут…
От «тогда» к «сейчас» все мы совершили невероятный скачок.
Подумайте обо всех этих женщинах.
О них, пятьдесят лет назад пытавшихся выбраться из раздельных залов, тридцать лет назад пытавшихся не подавать завтрак и не давать лапать себя боссам, пятнадцать лет назад пытавшихся дать четко понять, что они способны руководить отделом не хуже, чем вон тот парень.
Обо всех этих женщинах, белых, черных или коричневых, которые пришли до меня в этот город.
Подумайте о них.
Головы выше, взгляд на цель.
Бегом. На полной скорости. К черту гравитацию.
К этому толстому слою стекла, из которого состоит потолок.
Бегом, на полной скорости, врезаясь…
Врезаясь в этот потолок и отлетая…
Врезаясь в него и отлетая…
В него – и назад.
Женщина за женщиной.
Каждая бежала, и каждая врезалась.
И все отлетали.
Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, прежде чем появилась первая трещина?
Сколько они получили порезов, сколько синяков? С какой силой им приходилось врезаться в этот потолок? Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, чтобы оно пошло рябью, чтобы рассыпалось тысячью осколков, запутавшихся в волосах?
Скольким женщинам пришлось врезаться в это стекло, прежде чем давление их усилий заставило его превратиться из толстого стекла в тонкую пленочку расколотого льда?
Так что, когда настала моя очередь бежать, он даже не был похож на потолок.
Я имею в виду, ветер уже свистал сквозь него – я почти ощущала его на лице. И в нем были все эти дыры, позволявшие мне прекрасно разглядеть ту, другую сторону. Думаю, даже гравитация к тому времени уже исчерпала себя. Так что мне не пришлось особенно тяжело сражаться. У меня было время, только чтобы рассмотреть эти трещины. У меня было время, чтобы решить, где воздух кажется наиболее изумительным, где ветер самый прохладный, где самый захватывающий вид. Я выбрала свою дырку в стекле и назвала ее своей целью.
И побежала.
И когда я наконец врезалась в этот потолок, он просто рассыпался в пыль.
Вот так.
Мои сестры, которые пришли до меня, уже справились с ним.