Год, когда я всему говорила ДА
Часть 22 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я буквально слишком жирная для привязного ремня в самолетном салоне первого класса. Я – Вайолет Борегард, раздувающаяся, как гигантская черничина, на шоколадной фабрике Вилли Вонки. Я та тварь, что сглодала Гилберта Грейпа[32]. Ткните меня булавкой – и я лопну, как воздушный шар.
Вот, черт возьми, хорошо бы!
По крайней мере, тогда я не сидела бы пассажиркой в этом самолете.
От этого унижения я начинаю потеть. Потная Шонда – это некрасивая Шонда. От потной Шонды рукой подать до омерзительной троллеподобной Шонды.
Я решаю, что у меня есть два варианта выбора. Я могу попросить стюардессу дать мне удлинитель для ремня – или могу обойтись без ремня, таким образом гарантируя, что этот самолет сокрушит карма и я рухну в смертельном пике, забрав с собой сотни невинных, пристегнутых ремнями, законопослушных людей.
К этому времени вы уже довольно хорошо меня знаете, любезные читатели. Как думаете, что я делаю?
Думаете ли вы, что я веду себя как взрослая, ответственная женщина, которая сама наела себе эту ситуацию? Нажимаю ли я кнопку вызова стюардессы? Обращаюсь ли я к стюардессе четким и спокойным голосом, тщательно произнося каждое слово, чтобы все пассажиры в салоне первого класса наверняка услышали, что говорит потная женщина на месте 5А?
– Простите, но я только что обратила внимание, что я теперь слишком жирная для этого гигантского привязного ремня в кресле первого класса. Можно мне получить тот самый удлинитель ремня, над которым я когда-то хихикала себе под нос, лелея мысли о собственном превосходстве? МОЖНО? БУДЬТЕ ТАК ДОБРЫ!
Правда? Я?
Я вас умоляю!
Нет.
Вы уже меня знаете. Вы знаете, что я этого не делаю.
Я выбираю смерть.
Я выбираю смерть от жира и кармы и, поскольку «католицизм не сдается», отважно предпочитаю адово пламя и проклятие, которое последует во веки вечные как кара за то, что я утянула с собой вниз всех остальных пассажиров самолета.
Я натягиваю свитер на бедра, чтобы скрыть отсутствие привязного ремня, заискивающе улыбаюсь мужчине в костюме, сидящему через проход, крепко зажмуриваю глаза и жду грядущей мучительной смерти.
Я не умираю.
Я не мертва.
Проклятие, я жертва нарциссизма! Неужто я всерьез рассчитывала на то, что карма обрушит на землю целый самолет людей, потому что моя задница стала слишком жирной, а мое эго – слишком раздутым, чтобы признать это?
Я жива.
Но я тут же начинаю воображать себя мертвой. Воображать, как меня бальзамируют. Воображать, как надо мной трудятся в похоронном бюро. Какая-то женщина наносит косметику на мое мертвое жирное лицо. Я думаю о гробе XL. Об огромной палатке, которую придется купить моим сестрам вместо платья и отдать ее распорядителю похорон, чтобы меня одели.
Звучит забавно.
Только не для меня.
Для меня в этом нет ничего забавного.
У меня двое малышек и двенадцатилетняя дочь.
Что я, черт побери, с собой делаю?
Я ловлю себя на мысли: «И как мне сказать этому “да”?»
Год «Да» – доходит до меня – стал снежным комом, катящимся с горы. Каждое «да» заворачивается в следующее и в следующее, и снежный ком все растет, растет и растет. Каждое «да» что-то во мне меняет. Каждое «да» становится еще чуточку более трансформирующим. Каждое «да» открывает какую-то новую фазу эволюции.
Так что это за «да» у нас здесь?
Чему я скажу «да», чтобы стать здоровой?
Поначалу я этого не знаю. Пару дней спустя я лежу на кровати у себя дома, в разгар возбуждающего сеанса «телячьей практики», пересматривая старые серии «Доктора Кто», поедая печенье с шоколадными кусочками и наслаждаясь спасательным плотом – своим матрасом, когда вдруг до меня доходит: мне это нравится.
Кровать.
Теплое печенье с шоколадными кусочками.
«Телячья практика».
Теплое печенье с шоколадными кусочками.
Телевизор.
Теплое печенье с шоколадными кусочками.
Мне это нравится. Нет. Я это люблю. Я этим наслаждаюсь. Это доставляет удовольствие. Это легко, это расслабляет, это требует очень мало усилий. К тому же – я уже упоминала о теплом печенье с шоколадными кусочками? Для меня это приятное времяпрепровождение. Пикник. Вечеринка. Пати. Вот так я получаю кайф…
Погодите-ка. Ой. Ой-е-ей!
Ну ни хрена ж себе! Вот оно.
Я уже говорю «да».
Я говорю «да» тому, чтобы быть жирной.
Вот ПОТОМУ-ТО я теперь такая жирная. Я не неудачница: я успешно жирная. Я не выпускала руль из рук. Я просто повернула машину на дорогу к жирдяйству.
Я все это время говорила «да» жирдяйству.
И знаете что? Почему, черт возьми, я не должна была этого делать? Быть жирной было для меня легче. У меня это получалось. Я не сделала бы этого, будь это не так.
Будучи жирной, я была счастлива.
В «Частной практике» у Наоми происходит следующий спор с Эддисон о заваливании чувств едой, чтобы улучшить ситуацию.
НАОМИ:
Я принимаю все эти чувства: ярость, изнеможение, сексуальную фрустрацию… желание задавить Сэма машиной, тот факт, что моя дочь теперь считает, что ее отец – хороший родитель… Я просто беру все это и запихиваю как можно глубже. А потом я просто… заваливаю их едой.
ЭДДИСОН:
Может быть… тебе следовало бы поговорить с Сэмом, вместо того чтобы вдыхать по четыре тысячи калорий в день.
НАОМИ:
Знаешь что? Ты ищешь свое волшебство по-своему, я ищу свое по-своему.
Я искала свое волшебство по-своему.
Моя собственная особая формула включала красное вино. И масляный попкорн. И теплый шоколадный кекс. И все жареное. И макароны с пятью видами сыра. И «телячью практику».
Я уже рассказывала вам, что такое «телячья практика»? О! «Телячья практика» – это когда я совершенно неподвижно лежала на диване, изо всех сил стараясь подражать жизни телятины.
Одновременно поедая телятину.
Думаете, я шучу? Хотелось бы!
Это. Было. Волшебство.
Еда создавала прекрасное покрытие. Она помогала сгладить острые углы. Заклеивала те части меня, что были сломаны. Заполняла все дыры. Замазывала трещины. Ага, я просто заваливала едой все, что меня беспокоило. Еда просто отлично шпаклевала все и вся.
И опля! Под слоем еды все внутри меня было гладким, холодным и бесчувственным.
Я была мертва внутри, и это было хорошо.
Волшебно.
Никогда не позволяйте никому втирать вам, что еда не помогает. Любой, кто скажет вам, что еда не помогает, либо глупец, либо лгун, либо никогда прежде ничего не ел. Она помогает. Заваливать проблемы едой – помогает. Если бы еда не помогала, если бы она не творила свое распутное, прожорливое, в духе «чем больше, тем лучше» волшебство, все в Америке были бы худыми, как Анджелина Джоли. Никто не питался бы в автокафе. Никому не понадобились бы кондитерская обсыпка, замороженный йогурт или что-то подобное.
Нет.
Еда помогает. От еды возникает такое приятное ощущение, когда заваливаешь ею все, с чем не хочешь разбираться или не знаешь, как это сделать. Она справляется даже с тем, что считаешь недостойным того, чтобы с этим разбираться.
Еда – это волшебство. Она помогает чувствовать себя лучше. Она отупляет. Прекрасное волшебство еды омертвляет душу как раз достаточно, чтобы можно было не думать слишком уж усердно о чем угодно, кроме тортика или сна. Заваливать проблемы едой – значит накладывать заклятие, чтобы чувства уходили прочь. Нет необходимости ни смотреть себе в глаза, ни думать, ни быть чем-то помимо собственного мозга. Нет необходимости ни в каком теле.
Еда помогает.
В этом-то и сложность.
В этом-то и беда.
Она помогает.
Я съела бы целое ведро жареной курятины прямо в эту самую минуту, если бы думала, что смогу после этого втиснуться в свои брюки.
Если бы меня по-прежнему устраивало быть мертвой внутри.
За чем же дело стало? Я не мертва.