Год, когда я всему говорила ДА

Их прислали в гигантской серебряной вазе. Вазе такой огромной и тяжелой, что для того, чтобы внести ее в дом, потребовались трое мужчин. Моя дочь Харпер попыталась пересчитать эти розы, но ее запал иссяк после девяносто восьмой.

Эти десятки красных роз прислал мне Джимми.

Он не предлагал мне выйти за него замуж.

Вышли рейтинги. «Джимми Киммел в прямом эфире» впервые в истории благодаря этому эпизоду обошел шоу Джимми Фэллона.

Киммел побил Фэллона.

И это означало, что Киммел был прав, приглашая меня в свою программу. А Крис был прав, заставив меня принять приглашение. И, догадываюсь, я была права, потребовав, чтобы программа шла в записи. Потому что не уверена, что результат был бы тем же, если бы я не смогла выйти на сцену в прямом эфире, потому что у меня случился полномасштабный нервный срыв в уголке костюмерной «Джимми Киммела в прямом эфире».

Но все это не имело для меня никакого значения. Практически никакого. В смысле я была рада, что Джимми был рад. Я была благодарна за то, что не испортила одну из его программ. Но, как ни ошеломительно, я могла думать только об одном.

Я это сделала.

Я сказала «да» тому, что наводило на меня ужас. А потом сделала это.

И не умерла.

В двери кладовки есть щель. Через нее проникает лучик света. Я ощущаю на лице солнечное тепло.

Я подхожу к Крису.

– Спасибо тебе, – бормочу я.

– Что? Я не расслышал.

– СПАСИБО ТЕБЕ!

Крис ухмыляется. Триумфально.

Он и в первый раз меня услышал. Вы знаете, что услышал. Я знаю, что услышал. ВСЕ мы знаем, что он услышал. Но я не против.

Сопли от страха. Куриная кость. Адель Дазим.

Какая мне разница? Это случилось. Я это сделала.

И сохранила все свои составляющие.

ДА действительно ощущается как солнце.

Может быть, я строю собственную чертову шоколадную фабрику.





5

«Да»: говорить всю правду




В начале 2014 года меня приглашают присоединиться к маленькому частному женскому онлайн-сообществу. Оно быстро становится для меня спасательным кругом. В нем полно умных женщин, занимающихся интересными вещами, и я с нетерпением жду его посланий. Весь день по электронной почте ведутся увлекательные диалоги. Новичок в группе, я слежу за манерами и стараюсь помалкивать. Я наблюдатель, слушатель. Я брожу по периферии. Даже мысль о том, чтобы вступить в разговор, появляется редко.

29 мая, примерно за полторы недели до того, как мне предстоит выйти на сцену в Дартмутском колледже и произнести требуемую приветственную речь на двадцать-тридцать минут перед аудиторией, которая сейчас приблизительно оценивается в шестнадцать тысяч человек, я пишу в группу следующее сообщение.

ОТ КОГО: Шонда

КОМУ: Группе

ТЕМА: Моя смерть



Итак, это вот-вот случится. Моя приветственная речь. И (шок!) я еще не написала ни слова. Я совершенно парализована. Момент паралича наступил, когда я чистила зубы, слушала Национальное общественное радио (NPR) и услышала, как один человек (которого я люблю и которым восхищаюсь) сказал, что одним из выступлений, которое всем особенно не терпится обсудить, будет… мое.



Никакого давления. Совершенно никакого.




Как я теперь понимаю, эти речи записывают, транслируют, загружают, «твитуют» и препарируют, и у NPR есть ЦЕЛЫЙ сайт, посвященный исключительно их препарированию.



Люди ведь не падают в обморок, произнося эти речи, верно? Такого не случается?



Вы видите, что я здесь написала?

Я написала, что не написала ни слова из этой речи.

И это правда. Меньше чем за две недели до дня Икс.

Я не написала ни слова.

НИ ЕДИНОГО СЛОВЕЧКА.

Я брожу вокруг да около и чувствую, как раскаленный добела ужас выжигает из моего мозга всю креативность. Пожары провала вспыхивают вокруг, сжигая любые идеи, которые у меня появляются.

В моем воображении творится писательский апокалипсис.

Я лежу на полу в своем кабинете. Пью красное вино. Ем попкорн. Обнимаю детей. Готовлюсь к концу света.

Каждое рабочее письмо, которое я пишу в эти десять дней перед выступлением, говорит, в сущности, одно и то же: «Почему вы спрашиваете меня о том, о чем спрашиваете? Неужто вы не знаете, что я умру от унижения и страха, произнося эту речь? Оставьте мне время попрощаться с родными!»

Я становлюсь бестолковой. Иррациональной. Я перестаю разговаривать вслух. Вместо слов издаю звуки.

– Грммф, – говорю я своей помощнице Эбби, когда она спрашивает, собираюсь ли я на какую-то встречу.

– Блламмпф, – бормочу я сценаристам, когда они спрашивают, есть ли у меня какие-то сюжетные идеи.

Женщины из моего онлайн-сообщества шлют мне слова поддержки. Шлют советы. Рекомендуют не забывать о «позе силы».

«Вставай в «позу силы», как Чудо-женщина!»

«Поза силы» Чудо-женщины – это когда стоишь как крутая забияка: ноги широко расставлены, подбородок поднят, руки в боки. Словно все здесь принадлежит тебе. Словно на тебе волшебные серебряные браслеты и ты умеешь ими пользоваться. Словно твой супергеройский плащ полощется по ветру у тебя за спиной.

Я не просто какая-то дура, советующая вам притвориться Чудо-женщиной.

Это реальная штука.

Мое онлайн-сообщество советует мне вставать в «позу силы» Чудо-женщины и напоминает о реальных научных исследованиях, которые пришли к выводу, что такая «поза силы», принятая на пять минут, не только повышает самооценку, но даже спустя несколько часов улучшает восприятие тебя другими людьми.

Давайте я повторю это снова.

Если по утрам стоять как Чудо-женщина, это заставит людей в обеденный перерыв считать тебя более восхитительной.

Безумие. Но так и есть.

Правда, великолепно?

(Вы мне не верите? Посмотрите TED на эту тему.)

Я начинаю вставать в «позу силы» всякий раз, как захожу в лифт. Это обходится мне в несколько неловких поездок вверх или вниз с незнакомыми людьми. Но я стойкая, как оловянный солдатик. Я не упущу любую помощь, какую смогу получить.

Приходят очередные мудрые советы. Одна женщина присылает следующий полезный перл: помни, худшее, что может случиться, – ты обгадишься на сцене. При условии, что этого не произойдет, наставляет она меня, я буду в полном порядке.

Как ни удивительно, это неаппетитное сообщение каким-то образом подбадривает меня. Успокаивает. Потому что обгадиться – это не мое. Уверенность в этом вопросе дает мне возможность спать по ночам. Она также позволяет мне начать писать – по крошке, по кусочку – свою речь. Я делаю это на клочках бумаги, которые постоянно теряю. Потом переключаюсь на приложение «заметки» в своем телефоне.

Но даже когда эта речь собирается воедино, я не уверена, что она чего-то стоит. И на самом деле у меня нет времени об этом думать. Я только что закончила продюсировать сорок два эпизода телесериалов. Это наименьшее число эпизодов за все время моей работы с любым телесериалом – и все же я устала до изнеможения. «Частная практика» завершилась сезоном раньше, так что я потеряла одну программу. Зато добавила одного ребенка. РЕБЕНКА. Настоящего человека, крохотного человечка. К счастью, у Керри Вашингтон тоже прибавление, и я возношу небесам хвалу за то, что в этом сезоне мы снимали всего восемнадцать эпизодов «Скандала». Я никому не говорю этого вслух, но не уверена, что смогла бы справиться с бо́льшим числом. При этом стараясь справляться с тремя детьми, спать, работать, писать и пытаться делать все это хорошо – и в последнее время это до чертиков меня доставало. Но в этот момент в июне я не питаю ни малейших иллюзий насчет своей Материнской Карточки.

Материнская Карточка – это такая штука, которую я держу в голове. На ней выведена воображаемая серия нулей и десяток, которые выставляет некая воображаемая сука-судья, ужасно похожая на меня. Нули появляются в карточке, когда я терплю неудачу: пропускаю из-за поездки репетицию, забываю, что моя очередь организовывать еду для перекуса в детском саду, или когда мы не являемся на чей-нибудь день рождения, потому что интроверт во мне просто не в состоянии справиться с огромностью социального взаимодействия.

Я то и дело слышу об этих «мамских войнах». Споры кипят яростью: какой стиль воспитания лучше, что такое плохая мать, кого винить за появление детей с «проблемами», насколько нужно участвовать в жизни школы – и т. д. и т. п. На самом деле все сводится к следующему вопросу: какого типа мать сильнее испортит своего ребенка? Людям нравится постоянно трепать в журналах тему «мамских войн». Ведущие ток-шоу взывают: неужели мы не можем быть солидарны? Но я никак не возьму в толк, о чем это все говорят.

Единственная мамаша, с которой я воюю, – это я сама.

Это усугубляется тем, что моя дочь-подросток – чудесная, длинноногая, ошеломительно прекрасная будущая супермодель – обладает особым умением проворачивать нож, который я сама надежно воткнула в собственную грудь.

– Ты пропустила уже третью репетицию, – напоминает она мне. – И… ты хоть раз придешь на какую-нибудь из моих выставок по естествознанию?

Это не третья репетиция. А на выставке по естествознанию я была как раз в прошлой четверти. Но она говорит это так, словно я там не была. Из-за чего я чувствую себя так, будто не была.