Глубокие воды

Хорас чуть улыбнулся. Он работал химиком в медицинской аналитической лаборатории и был осторожным человеком, привыкшим выражаться сдержанно. Он счел историю Вика фантастической и даже немного опасной, но выступал за любые меры, которые «осадили бы Мелинду».

— Чтобы осадить Мелинду, требуется лишь немного твердости с твоей стороны, Вик, — сказал Хорас. — Я же тебе уже говорил. Ей давно хочется, чтобы ты дал ей понять, что тебе небезразлично ее поведение. В общем, не сдавай занятых позиций. Я хочу, чтобы вы оба снова были счастливы.

Хорас был свидетелем их счастья на протяжении трех или четырех лет, но как давно это было — странно, что он вообще это помнит. Занятые позиции… Ну да, теперь Мелинда сидела дома и волей-неволей больше времени проводила с ним и с Трикси. Вот только счастья ей это не приносило. Вик несколько раз выводил ее на коктейли в бар «Лорд Честерфилд», полагая, что, поскольку даже бармен Сэм слышал про Макрея, Мелинда не захочет идти одна, ведь она была там частой гостьей в обществе Ральфа, Ларри и Джо-Джо. Вик попытался заинтересовать Мелинду набросками орнаментов для обложки «Домостроя» Ксенофонта, подготовленными Блэром Пибоди, кожевником из Коннектикута. Пибоди устроил свою мастерскую в каком-то амбаре, где и делал тиснение на кожаных переплетах всех книг, которые печатались в типографии Вика.

В этих орнаментах использовались архитектурные мотивы Древней Греции; один был замысловатым, а другой — строгим, и, по мнению Вика, оба были прекрасны. Он надеялся, что Мелинде будет интересно выбрать, какой из них стоит использовать, но ее внимания хватило секунд на пять, не больше. Из вежливости она сказала, что один из рисунков ей нравится больше, чем другой, а вдобавок, чтобы задеть Вика, произнесла это с нарочитой небрежностью. Вик расстроился и на какое-то время утратил дар речи. Иногда его удивляла способность Мелинды причинять ему боль. В тот вечер ее больше интересовал пианист, нанятый в «Лорд Честерфилд» на лето. В углу бара висела афиша с его фотографией. Он должен был приехать примерно через неделю. Мелинда сказала, что если он будет играть в стиле Дучина[12], как тот, что был в прошлом году, то она умрет.

Поездки в Нью-Йорк, на музыкальные комедии, увенчались большим успехом. Оба мюзикла шли по субботам, и в первый раз Трикси оставили у Петерсонов, родителей Джейни, лучшей подруги Трикси, а на время второй поездки миссис Петерсон привела Джейни к ван Алленам, чтобы девочки поиграли вместе первую половину вечера. Обычно часам к десяти Трикси засыпала, а миссис Петерсон оставалась в доме до полуночи. После театра Вик с Мелиндой пошли в фешенебельный ночной клуб, где можно было потанцевать под оркестр; правда, Вик не приглашал ее на танец, зная, что она откажется. Оба вечера она была в хорошем настроении, но Вик чувствовал, что она затаила обиду — ведь он отнял у нее Джоэла и Ральфа. Из второй поездки они вернулись домой в четыре утра. В приподнятом настроении Мелинду часто тянуло на взбалмошные поступки: побродить босиком по ручью, что бежал по лесу в нескольких ярдах от дома, или заехать к Коуэнам и поплескаться в их бассейне, но такое она проделывала только в обществе кого-нибудь вроде Ральфа или Джо-Джо. Когда они добрались до дома, она не стала предлагать Вику пойти к ручью. Вик понимал: это потому, что с ней он, скучный муж, а не один из жизнерадостных молодых людей. У него язык не поворачивался заговорить о прогулке к ручью, поскольку Вик не чувствовал в себе этой дурашливости, ему не хотелось разбить ноги о камни, которых не разглядеть в темноте, да и вряд ли Мелинда оценила бы такое предложение, если бы оно исходило от него.

Они, все еще полностью одетые, сидели на кровати Мелинды и просматривали воскресные газеты, купленные Виком в Манхэттене, — все, кроме «Таймс», которую приносили по утрам в воскресенье. Мелинда смеялась чему-то, прочитанному в «Ньюс». Пока они ехали домой, она почти все время спала, положив голову ему на плечо. Вику совсем не хотелось спать, он мог бы и не ложиться. Наверное, думал он, его бодрость объясняется необычным обстоятельством: он сидит на кровати Мелинды, чего не случалось уже несколько лет, и, хотя ему было интересно читать об американских перебежчиках в Китай[13], частью сознания он пытался разобраться в своих ощущениях, вызванных тем, что он сидел на ее кровати. Близость и гармония, равно как и их предвкушение, не входили в их число. Он чувствовал некоторое неудобство. И все-таки его подмывало спросить, не будет ли она против, если он сегодня останется в ее комнате. Просто будет спать рядом, обняв ее, или даже не дотрагиваясь до нее, — Мелинда знала, что он не будет ее донимать. Тут он вспомнил, как вечером, когда они ехали в Нью-Йорк, она сказала, что Коуэны к ним переменились, потому что своей историей про Макрея Вик продемонстрировал «дурной вкус», и Меллеры, дескать, тоже, как и Коуэны, держатся холоднее. Мелинда настаивала, что их теперь сторонятся, а Вик возражал, приводя примеры, доказывающие, что их никто не чурается, и напомнил, что Коуэны сейчас живут в покое, поскольку Фил корпит над книгой по экономике и хочет закончить ее до того, как в сентябре вернется к преподаванию. Не рискнуть ли все-таки попросить разрешения остаться у нее, снова подумал Вик, или же она сочтет просьбу очередным поводом продемонстрировать свою обиду и с негодованием откажет? Или даже если не откажет с негодованием, не удивит ли это ее так, что приятная атмосфера вечера будет испорчена? Да и так ли уж он хочет остаться? Пожалуй, нет.

Мелинда зевнула:

— О чем это ты так зачитался?

— О перебежчиках. Если американцы переходят к красным, их называют изменниками. Если же красные переходят к нам, то они «борцы за свободу». Все зависит от того, на чьей ты стороне, — улыбнулся он.

Мелинда промолчала. Вик и не ожидал, что она что-нибудь скажет. Он медленно поднялся с кровати.

— Спокойной ночи, дорогая. Приятных снов. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Тебе понравилось, как мы провели вечер?

— Мм, ну да, — вяло произнесла Мелинда, будто отвечала дедушке, сводившему ее, маленькую девочку, в цирк. — Спокойной ночи, Вик. Ступай, только тихонько, не разбуди Трикси.

Выходя, он улыбнулся самому себе. Три недели назад она и не вспомнила бы о Трикси, а думала бы лишь о том, как позвонит Ральфу, как только Вик покинет спальню.





5




Июнь выдался отличный — не очень жаркий, не очень сухой, два-три раза в неделю по вечерам, часов в шесть, начинался дождь, который через полчаса заканчивался, напитав соком и сладостью малину и землянику в лесу за домом. Несколько раз по субботам, во второй половине дня, Вик с Трикси и Джейни Петерсон ходили по ягоды и каждый раз набирали столько, что обоим семействам хватало на целую неделю — и для завтраков из хлопьев с молоком, и для пирогов, и для мороженого. Трикси решила не ехать этим летом в лагерь, потому что Джейни туда не поехала. Трикси и Джейни записали на летнюю программу Хайлендской начальной школы, в четырех милях от Литтл-Уэсли, — там пять дней в неделю, с девяти до четырех, проводили занятия спортом и декоративно-прикладными искусствами. Этим летом Трикси наконец научилась плавать по-настоящему, да так хорошо, что заняла первое место в соревнованиях в своей возрастной группе. Вик рад был, что она не поехала в летний лагерь — ее присутствие грело ему душу По уму получалось, что Трикси проводила время с ним благодаря Петерсонам, точнее, их стесненным обстоятельствам. Чарльз Петерсон, инженер-электрик кожевенного завода в Уэсли, зарабатывал меньше, чем большинство жителей Литтл-Уэсли. Вернее, на свой заработок он содержал семью, в то время как у многих в Литтл-Уэсли — например, у него самого и у Фила Коуэна — были, кроме жалованья, и другие доходы. Вика огорчало, что Мелинда смотрит свысока на Петерсонов как на людей неотесанных и не понимает, что они не большие невежи, чем, скажем, Макферсоны, и что, наверное, ей просто не нравится их беленый дощатый дом. Вик был рад, что Трикси это не волнует.

В июньском выпуске авторитетного британского отраслевого ежегодника издательство «Гринспер Пресс», что в Литтл-Уэсли (штат Массачусетс), отметили за «шрифтовое оформление, тонкую работу и высокий уровень в целом», и эту похвалу Вик ценил больше, чем любой материальный успех. Он гордился тем, что в двадцати шести выпущенных им книгах было всего две опечатки. «Домострой» Ксенофонта был его двадцать седьмой книгой, и покамест ни он, ни его дотошный типограф Стивен Хайнс не нашли в ней ни одной ошибки, несмотря на дополнительную сложность: левая сторона страниц печаталась на древнегреческом. Надо как-нибудь написать статью о вероятности опечаток даже при тщательнейшей вычитке, думал Вик. Есть какая-то непобедимая дьявольщина в типографских ошибках, как будто они — часть природного зла, пронизывающего существование человека, как будто у них есть своя собственная жизнь и они твердо намерены непременно обнаружиться, невзирая ни на что, словно сорняки в ухоженном саду.

Не замечая никакого холодка со стороны друзей (хотя Мелинда настаивала, что чувствует его), Вик считал, что бывать в обществе им стало намного легче. Меллеры и Коуэны перестали осторожничать, приглашая их к себе, и больше не опасались, что Мелинда, как часто случалось прежде, в последнюю минуту откажется — из-за свидания с Ральфом или с кем-нибудь еще. Теперь все обращались с ними как с парой — вроде бы счастливой и живущей в мире и согласии. В последние годы, к вящему недовольству Вика, понимающие хозяйки опекали его, словно брошенного ребенка или какого-нибудь инвалида, то настойчиво предлагая добавку, то угощая тортами и пирожными. Может быть, его брак с Мелиндой и неидеален, но в мире найдется множество браков и похуже: кто-то пьянствует, кто-то прозябает в нищете, кто-то болеет или сошел с ума, кому-то досаждает теща, кому-то изменили, и измена не была прощена. С самых первых дней супружеской жизни Вик относился к Мелинде с уважением и глубокой приязнью, которая сейчас только усилилась, ведь он понимал, как ей не хватает Ральфа. Ему не хотелось, чтобы она скучала, чувствовала себя одиноко или думала, что ему все равно. Он еще два или три раза свозил ее в нью-йоркские театры, на пару концертов в Тэнглвуд[14], а как-то на выходных они поехали с Трикси в Кеннебанкпорт[15], на спектакль с Джудит Андерсон[16], и заночевали в гостинице. Почти каждый вечер Вик приносил Мелинде подарок — цветы, флакон духов, шарфик из «Банданы» — единственного в Уэсли модного магазина женской одежды, или просто журнал, который ей нравился (например, «Холидей»), но на который они не подписывались — Мелинда утверждала, что это дорого, а в доме и так валяется куча журналов, приходивших каждый месяц, хотя, по мнению Вика, «Холидей» был лучше, чем многое из того, на что они постоянно продлевали подписку. У Мелинды было своеобразное понятие о бережливости.

Она отказывалась нанять домработницу, но за порядком в доме почти не следила. Раз в четыре месяца Вик вытирал пыль с книжных полок. Изредка Мелинда бралась за пылесос, но ее хватало не больше чем на две комнаты. Когда ждали гостей, гостиная, кухня и ванная, как обтекаемо говорила Мелинда, «проверялись». Зато в морозилке всегда был запас стейков, а в холодильнике — зелени, картошки и апельсинов, и, что Вик особенно ценил, каждый вечер Мелинда ужинала с ним, чем бы ни занималась днем. Возможно, она считала это своим долгом — Вик не знал наверняка, — но, как бы то ни было, держалась своего намерения столь же твердо, как и тогда, когда шла на свидания с любовниками. Вдобавок примерно раз в неделю она готовила что-нибудь из его любимых блюд: лягушачьи лапки по-провансальски, чили кон карне[17], картофельный суп или жареного фазана, за которым ездила в Уэсли. Она также заботилась о том, чтобы у него никогда не кончался трубочный табак — его заказывали в Нью-Йорке, и следить за его запасами было трудно, поскольку Вик курил редко, а хьюмидор кочевал из гостиной в гараж или во флигель, куда Мелинда почти не заходила. Вик считал, что его друзья, даже Хорас, забывают, что в Мелинде есть и хорошее, и он старался почаще напоминать им об этом.

В субботу той недели, когда праздновали День независимости, Вик и Мелинда пошли в клуб, на ежегодный бал — главное событие лета. Там были все их знакомые, даже Петерсоны и Уилсоны, которые не были членами клуба, но получили приглашение. Вик поискал взглядом Ральфа Госдена, но его не было. В последнее время Ральф часто виделся с Уилсонами — так говорила Эвелин Коуэн, которая помогала Джун Уилсон ухаживать за цветником. Эвелин увлекалась выращиванием цветов. Уилсоны переехали в Литтл-Уэсли всего четыре месяца назад и жили в скромном доме в северной части города. Однажды Вик встретил Эвелин Коуэн в аптеке, и она поведала ему, что Дон Уилсон очень серьезно отнесся к истории о Малькольме Макрее, рассказанной Виком. Ральф наверняка выставил себя жертвой ревности, неприязни и вообще «дурного вкуса» Вика и заверил, что с Мелиндой у них были чисто дружеские отношения. Вик предполагал, что поскольку Уилсоны не входили в близкое окружение ван Алленов, то, скорее всего, поверили россказням Ральфа. В Литтл-Уэсли недолюбливали Уилсонов с самого их приезда. Вик считал, что виноват в этом Дон, который на людях держался сухо и чопорно — может быть, потому, что, с его точки зрения, улыбаться и веселиться писателю глупо или не к лицу. А строчил он всякое чтиво: ковбойские рассказы, детективы и любовные романы, причем некоторые — в соавторстве с женой, хотя от кого-то Вик слышал, что она сочиняла детские книжки. Своих детей у Уилсонов не было.

Дон Уилсон с женой стояли у стены: Дон, высокий и сухопарый, — с недовольным видом, а его миниатюрная супруга-блондинка, обычно живая и бойкая, выглядела подавленно. Наверное, потому, что они мало кого знают, предположил Вик. Он кивнул им и приветливо улыбнулся, собираясь подойти и перекинуться парой слов, но, не встретив во взгляде Дона Уилсона ни намека на ответную теплоту, передумал. Возможно, Уилсона удивило, что Вик вообще пришел на бал и что все его знакомые здороваются с ним как ни в чем не бывало.

Курсируя вокруг танцующих, Вик побеседовал с Макферсонами, Коуэнами и с неизменной миссис Поднански, чьи два внука сегодня тоже были на балу. Младший, Уолтер, только что окончил юридический факультет в Гарварде. В тот вечер Вик понял: Мелинда права, утверждая, что теперь его сторонятся незнакомцы. Танцоры показывали на него партнерам, а потом пространно, стараясь, чтобы он не услышал, перемывали ему косточки. Некоторые со смущенной улыбочкой отворачивались, когда он проходил мимо, хотя еще совсем недавно представились бы и завели разговор. Незнакомые люди часто расспрашивали Вика о его типографии. Вообще-то, он не имел ничего против пересудов и шепотков. Как ни странно, от этого он чувствовал себя спокойнее и увереннее обычного, — может быть, потому, что всеобщее внимание практически гарантировало, что Мелинда не станет выходить за рамки приличий. Он видел, что Мелинде весело, хотя позже она наверняка скажет ему, что скучала. Она была прелестна в новом янтарно-желтом тафтяном платье без пояса, которое, будто подогнанное, плотно облегало ее тонкую талию и крепкие бедра. К полуночи она успела потанцевать с пятнадцатью партнерами, в том числе с несколькими моложавыми мужчинами, которых Вик не знал, — любой из них при обычных обстоятельствах мог бы стать преемником Ральфа Госдена, но сейчас Мелинда держалась с ними мило и обходительно, не кокетничая, не строя из себя ни девчонку-сорванца, ни роковую женщину и не притворяясь, что они вскружили ей голову, — все эти уловки он наблюдал не раз. Пила она тоже в меру. В тот вечер он по-настоящему гордился Мелиндой. Он часто испытывал гордость за то, как она выглядит, но очень редко — за то, как она себя ведет.

Закончился очередной танец, и Мелинда подошла к нему. До Вика донеслись слова какой-то женщины:

— Это его жена.

— Правда? Как она хороша!

Кто-то засмеялся, и Вик не расслышал, что было сказано дальше. Потом разговор продолжился:

— Понимаете, никто не знает! Но некоторые думают… Нет, он ведь… Ну нет, правда?

— Привет, — сказала Мелинда Вику. — Ты не устал стоять?

Во взгляде больших зелено-карих глаз сквозила укоризна — Мелинда часто так смотрела на мужчин, правда обычно с улыбкой. Сейчас она не улыбалась.

— Я не стоял. Немного вот посидел с миссис Поднански.

— Она ведь твоя подружка на вечеринках, да?

Вик рассмеялся:

— Принести тебе чего-нибудь выпить?

— Четверного виски.

Не успел он отойти за напитком, как подошел один из молодых людей, уже танцевавших с ней, и церемонно обратился к Вику:


— Вы позволите?

— Позволяю, — с улыбкой ответил Вик.

Он не думал, что это подчеркнутое «Вы позволите?» как-то связано с выдумкой про Макрея, хоть это и нельзя было исключить.

Бросив взгляд на Дона Уилсона, Вик увидел, что тот снова внимательно на него смотрит. Вик взял себе третью порцию лимонного мороженого — к спиртному его в этот вечер не тянуло — и, заметив, что Мэри Меллер держится особняком, взял мороженого и ей. Мэри приняла угощение с приветливой, дружелюбной улыбкой.

— После танцев Эвелин с Филом зовут нас к себе, поплескаться в бассейне. Вы с Мелиндой поедете? — спросила Мэри.

— Мы не захватили купальных костюмов, — сказал Вик, хотя в подобных случаях это никого не останавливало — в бассейн Коуэнов бросались нагишом, по крайней мере Мелинда, Вик таких вещей немного стеснялся.

— За купальниками заедете по дороге. Хотя можно и без них обойтись, — весело сказала Мэри. — Ночь темная, кому какое дело?

— Спрошу Мелинду, — ответил Вик.

— Она сегодня просто очаровательна, правда? Вик… — Мэри коснулась его руки, и он чуть ближе наклонился к ней. — Вик, как тебе здесь? Все хорошо? Знаешь, все твои настоящие друзья ими и остаются, как и прежде. Надеюсь, ты сегодня не слышал ничего неприятного в свой адрес.

— Разумеется, не слышал! — с улыбкой заверил ее Вик.

— Мы с Эвелин все обсудили, они с Филом того же мнения, что и мы. Мы знаем: ты просто… просто пошутил, что бы там ни говорили Уилсоны и прочие.

— А что они говорят?

— Она — ничего. Это он говорит. Он считает, что ты чудной. Ну, мы все чудные, правда? — с веселым смешком сказала Мэри. — Наверное, он просто ищет сюжет для очередного рассказа. По-моему, это Дон чудной.

Хорошо зная Мэри, Вик сообразил, что она обеспокоена больше, чем показывает.

— А что он говорит? — спросил Вик.

— Ой, если верить ему, ты реагируешь не так, как положено. Могу себе представить, что ему наплел Ральф Госден. Так сказать, плеснул масла в огонь. Вот Дон Уилсон и заявляет, мол, к тебе нужно приглядеться поближе, ты вроде бы что-то скрываешь. — Последние слова Мэри прошептала, улыбаясь. — Я сказала ему, что мы вот уже девять или десять лет к тебе приглядываемся и считаем тебя одним из самых прекрасных, милых и самых открытых людей на всем белом свете!

— Миссис Меллер, позвольте пригласить вас на танец? — спросил Вик. — Как вы думаете, ваш муж не будет возражать?

— Вот это да, Вик! Даже не верится!

Он взял ее креманку с лимонным мороженым, отнес вместе со своей к буфетной стойке, а вернувшись, подхватил Мэри и закружил в вальсе. Вальс был его любимым танцем. Вик очень хорошо вальсировал. Мелинда заметила его и от удивления замерла на месте. Хорас и Эвелин тоже смотрели на него. Чтобы не выглядеть глупо, Вик умерил шаг — его переполняло радостное возбуждение, как будто на волю вдруг вырвалась давно сдерживаемая страсть. Если бы не теснившиеся вокруг пары, он бы просто летал с Мэри.

— Ничего себе! Ты великолепно танцуешь! — сказала Мэри. — Почему ты столько лет это скрывал?

Он даже не попытался ответить.

После вальса Вик еще долго испытывал нечто вроде триумфального восторга. Когда Мелинда закончила танцевать, он подошел к ней, отвесил легкий поклон и сказал:

— Мелинда, можно тебя пригласить?

Пряча удивление, она прикрыла глаза, отвернулась и произнесла:

— Ах, милый, я устала.

По дороге домой Мелинда спросила:

— Что это сподвигло тебя на танец?

Он, предупреждая ее шуточки, отшутился сам:

— Я решил эпатировать публику не только странностью, но и противоречивостью. Всем известно, что я никогда не танцую.

У Мелинды не было настроения ехать купаться к Коуэнам, но от их приглашения она отказалась очень любезно.

— Сегодня ты была обворожительна, — сказал ей Вик дома.

— Нужно было как-то смягчить нанесенный тобой урон, — ответила она. — Вот я и старалась изо всех сил.

Вик машинально пожал плечами, чуть улыбнулся и промолчал. Мелинда сегодня провела время не хуже, чем на других балах в клубе, где она, перевозбудившись, начинала флиртовать, слишком много пила или чинила еще какую-нибудь неприятность, от которой любовь к ним в городе не возрастала.

Той ночью, в постели, Вик вновь переживал минуты, когда он вальсировал с Мэри Меллер. Вспоминал злой взгляд Дона Уилсона, шепотки присутствующих. Наверное, некоторые — те, кто его почти не знает, — всерьез поверили, что он убил Малькольма Макрея. Именно на это намекала Мэри. Если бы она не знала его так хорошо или не думала, что так хорошо его знает, то и она стала бы его подозревать. Ведь тогда, на вечеринке, она как раз это и сказала: «Можно вот так терпеть, все ждать чего-то, а потом, в один прекрасный день, ты что-нибудь сделаешь». Он вспомнил ее слова; вспомнил и то, как умилился их смиренности. Да, все эти годы, что бы Мелинда ни вытворяла, он изображал спокойствие и невозмутимость. Он сознательно скрывал свои чувства; в начале ее первой интрижки они у него были — может быть, одно только потрясение, — но он их успешно подавлял. Это как раз и сбивало всех с толку. Он видел это по их лицам, даже по лицу Хораса. Вик не проявлял ревности, обычной в таких случаях, и рано или поздно в нем что-то должно было сломаться. К такому выводу приходили все. Поэтому-то его история и оказалась так хороша: что-то надломилось, и он убил одного из любовников Мелинды. Этому легче было поверить, чем тому, что он четыре года терпел, ничего не говоря и ничего не предпринимая. И вот взорвался — это же так по-человечески. Это людям понятно. Никто на белом свете не способен доказать, что он убил Малькольма Макрея, думал Вик, но ведь и то, что он никого не убивал, тоже никто не докажет.





6