Герой

— А вот такая история была, — сказал Лют, когда все отсмеялись. — Приходит один черниговец по имени Мал к князю и жалуется: я, говорит, двух печенегов в бою зарубил, но никто не называет меня: «Мал — губитель печенегов»; я сад посадил — лучший в деревне, но никто не называет меня: «Мал-садовник»; и дом у меня в деревне самый лучший, но никто не называет меня: «Мал-строитель».

Но стоило мне один-единственный раз спьяну поиметь козу...

— А вот я такую историю знаю... — начал Икмор, но в это время в зал вошли сразу четверо: Калокир, Бранеслав с Устахом и Свенельд. Святослав негромко хлопнул ладонью по подлокотнику, и Икмор умолк.

«Все в сборе, — сообразил Духарев. — Можно начинать».

— ... Гемейские перевалы надо закрыть, — решительно заявил Свенельд. — Я дам пять сотен гридней. Если каждый из воевод...

— Зачем их закрывать? — возразил Икмор. — Кого мы боимся? Пусть ромеи нас боятся! Они и боятся! Скажи, Тотош!

— Боятся, — подтвердил угр. — Мои люди ходили, всё видели. Там тройные заставы на всех караванных тропах.

— Перевалы надо держать! — настаивал Свенельд.

— А ты что скажешь? — Святослав повернулся к Калокиру.

Тот пожал плечами.

— Никифор не нападет, — сказал патрикий уверенно. — А если нападет, я об этом узнаю. У меня свои люди в столице.

— А если Никифор тайно соберет армию в другом месте? — предположил Лют.

— Это другое место называется Адрианополь, — насмешливо произнес Калокир.

— Почему ты так думаешь? — недовольно спросил Лют.

— Потому что этот город — самый удобный город в Восточной Фракии для того, чтобы собрать армию. А чтобы узнать, собирается ли войско, достаточно подкупить пару-тройку рыбаков на Эвре[8]. Когда вверх по реке пойдут из Эгейского моря суда с воинами и припасами, это никак не удастся удержать в тайне. Но я уверен: этого не будет. Кесарю Никифору теперь не до нас. Если мы сейчас поставим на гемейских перевалах крепкие заставы, в Константинополе могут подумать, будто мы готовимся к войне. И тогда...

Внизу под окнами раздался шум. Кто-то очень хотел попасть во дворец, а внешняя охрана, состоявшая из булгарских воев, — не пускала. Некто, желавший войти, ругал их нехорошими словами. Стражи отругивались. Когда в третий раз прозвучало имя великого князя, Икмор сказал:

— Может, послать гридня? Узнать, чего шумят.

— Я схожу! — подал голос Мстиша Свенельдич, который давно уже ерзал на лавке: наскучило сиднем сидеть.

— Узнай, — разрешил Святослав. — Калокир, продолжай.

— Я всё сказал, — ответил патрикий.

— Свенельд?

— Не убедил, — отрезал князь-воевода. — Даже если Калокир ручается в расположении кесаря, всё равно следует помнить о вероломстве ромеев.

— Не веришь мне, князь? — Калокир даже обиделся.

— Не о тебе речь — о Никифоре, — оборвал его Святослав. — Тебе мы верим. Свенельд, говори.

— Заставы нужны! И надобно поставить там не булгар, а наших. Булгарам у меня веры нет. — Свенельд покосился на Духарева: не станет ли возражать? Все-таки булгарское ополчение — под его рукой. Сергей возражать не стал. Он был согласен со Свенедьдом.

— А коли Никифор обидится, — продолжал князь-воевода, — то ему всегда можно объяснить, что дружины на перевалах — для его же пользы. Чтоб печенеги, или еще кто, не ходили через перевалы грабить ромейские земли.

— Разумно, — согласился Святослав. — Икмор...

Но договорить он не успел. В зал вбежал Мстиша, за которым, отдуваясь, вприпрыжку поспешал некий очень толстый и, судя по одежке, очень важный человек. Впрочем, сейчас толстяк напрочь забыл о собственной важности.

— Великий князь! — воскликнул он с порога. — Беда! Печенеги...

— Кто таков? — строгим голосом оборвал его князь.

Вместо толстяка ответил Духарев:

— Это мой брат Мышата, княже.

Взгляд князя смягчился.

— Теперь признал, — сказал он. — Ну, говори, что за беду ты нам принес?

Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?

— Говори, брат, — ободрил его Духарев. — Князь тебя слушает.

— Беда, князь, — уже тише произнес Мышата. — Копченые Киев обложили.


Глаза князя сузились, на скулах вздулись желваки.

— Кто? — спросил он так же негромко.

— Хоревой. Большая орда хана Кайдумата.

— Быть не может! — воскликнул Икмор. — Его дочь — моя младшая жена. Кайдумат всеми богами клялся, что в мире жить будем! Не верю!

— А я верю, — подал голос Духарев. — Брату — верю. Копченым — нет. А дочерей у Кайдумата — десяток, не меньше.

— Больше, — буркнул Икмор. — Когда я жену себе выбирал, хан дюжины две девок вывел.

Святослав поднял руку — Икмор умолк.

— Давно осадили? — спросил он Мыша.

— Думаю, дня три-четыре назад.

— Нет, теперь ты точно врешь, купец! — опять не выдержал Икмор. — От Киева сюда — за три дня. Быть не может!

Мышата поглядел на воеводу — как дядька на пестуна. Снисходя к тому, у кого язык обгоняет мысли.

— У меня в орде Кайдумата свой человек есть, — сказал он. — Торговый. Когда орда на Киев пошла, он ко мне побежал. Сколько орда по степи идет, посчитать нетрудно. Вот и получается — три-четыре дня. Можешь сам посчитать, княже.

— Не буду, — качнул головой Святослав. — Мне ли с купцом в счете соревноваться. Благодарю тебя, торговый гость Мышата. Не забуду. Свенельд, Икмор, Серегей, поднимайте дружины. Идем домой!

— Княже! Батька! — воскликнул Икмор. — Неужто по одному слову купца мы всё бросим и к Киеву побежим?

— Бросать ничего не будем. Оставим здесь крепкую дружину. И в городках придунайских — тоже. Щенкель! Преславу я на тебя оставляю. Ты, Устах, остаешься держать Доростол. Волк, на тебе будет Переяславец. — И, повышая голос: — А ты, Икмор, не перечь и делай, что сказано, потому что не купец тебе это сказал, а я!

— Да, батька, — быстро согласился Икмор.

Они с великим князем ровесники. Но выглядит Святослав лет на десять старше. И хотя Икмор великому князю — ближайший друг, правая рука, но спорить с разгневанным Святославом...

Дураков нет.

Совет закончился. О гемейских перевалах так и не договорили.

— Посуху пойдем, — сказал Духарев. — Четырьмя дружинами: моей, Икмора, Свенельда и самого князя. Отберем лучших и пойдем двуоконь. Так быстрее будет, чем водой. Хочешь с нами пойти?

— Шутишь? — Мышата ухватил пальцами с блюда кусок пожирнее, запихал в рот, прожевал не спеша.

Они сидели в доме богатого доростольского купца, приятеля Мышаты. Купец при разговоре не присутствовал. Деликатный. Зато стол накрыл, не поскупившись. Всё самое лучшее.

— Разве ж мне за нашим князем угнаться? — продолжал Мышата. — Да и не люблю я — в седле. Тяжелый я. Возок — другое дело. А лучше — водой.

— Что тяжелый, так есть меньше надо! — засмеялся Духарев.

— Разве ж это еда? — вздохнул названый брат, не забыв, впрочем, отправить в рот еще один кусок гусятины. — Так, червячка заморить. Вот в Константинополе повар мой гуся как готовит? Возьмет гусенка, в сетку посадит, а сетку к балке подвесит. И кормит его по-особому: пшеном, орехами... Ну, я в то особо не вникаю. Главное — какое мясо получается! Да с острым соусом! Чудо, а не мясо! А паштет! — Мышата чмокнул сальными губами. — А это разве гусь? — и умял еще один кусок. — Приезжай ко мне, брат! Я тебя так угощу! Так угощу — на всю жизнь запомнишь!

— А уж как меня кесарь ромеев угостит! — засмеялся Духарев. — Острым таким железом. Или как там у них принято избавляться от военачальников противника?

— Лучше — ядом, — вполне серьезно ответил Мышата. — Ядом — дипломатичнее. Только я тебе так скажу: никто тебя в Царьграде убивать не станет. У Киева в Константинополе сейчас позиция крепкая.

— Врешь, небось? После того как Святослав Булгарию захватил и границам Византии грозит? Тотош сегодня говорил: ромеи в предгорьях заставы усилили. Значит, опасаются?

— Так это и хорошо. У ромеев как: кто грозит — с тем и дружат. Хитрят, конечно, да козни строят... Вот, к примеру, как ты думаешь, почему Кайдумат к Киеву двинулся?

— Копченый потому что, — мрачно ответил Духарев. — Разбой у них в крови.

— А вот и нет! — Мышата махкул перед носом у Духарева гусиной ножкой. Капля жира упала Сергею на щеку. Он брезгливо стер ее рукавом. — Был у Кайдумата зимой гость ромейский. Епископ Евхаиты Филофей. Между прочим, Никифор его проедром сделал. Это, брат, большой чин.

— Не тот ли это Филофей, который прошлой осенью вместе с Эротиком булгарских царевичей привез?

— Тот, тот! Знаешь его, да? Он — политик известный. Кесарь Никифор его для самых хитрых дел использует. Доверяет ему полностью, потому что Филофей преданность свою не словом, а делом доказал. Точно такой и нужен, чтобы договориться с печенегами.

— Так это он натравил на Киев Кайдумата? Почему ты об этом князю не сказал?

— А зачем? Святослав — воин. Рубит сплеча. А тут не рубить, а ловчить надо.

— Наловчили уж. Орда под Киевом, — проворчал Духарев. — Ты чего улыбаешься? Можно подумать, наши родные не в Киеве, а в Константинополе.

— Ничего нашим не будет, — уверенно сказал Мышата. — Ольга — не дура. Даст Каидумату золото — уйдет орда.

— Давно ты, брат, в Киеве не был, — сказал Духарев. — Ольга лучше сама Каидумату отдастся, чем золотом откупится.