Герои умирают
Часть 45 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Берн? Ты?
– Ты не сказал мне всю правду, Ламорак, – заявил тот, сдвинул Защиту на пальцы ноги и без долгих предисловий размахнулся и так пнул кровать, что та разлетелась в щепки.
От пинка лопнул матрас, и в камере точно пошел снег – полетели к потолку перья. Вместе с ними взлетел и Ламорак, бессильно колотя руками и ногами по воздуху, но упасть не успел: пальцы Берна сомкнулись вокруг его лодыжки раньше, чем он коснулся пола. Так сокол стремглав обрушивается на добычу.
Берн держал извивающегося Ламорака на вытянутой руке и наслаждался силой и властью, дарованными ему Ма’элКотом, точнее, упивался ими. Надо же, одной рукой держать на весу противника, превосходящего его ростом, и при этом не чувствовать напряжения – от восторга у Графа чаще забилось сердце и жаркая волна согрела пах.
– Представь, – сказал он сипло, – как треснула бы твоя башка от такого пинка.
– Берн, не надо, Берн…
Ламорак в жалкой попытке защититься прикрыл скрещенными руками лицо – ясно же, что эти красивые мускулистые руки раскололись бы от удара еще быстрее, чем доски кровати.
– Чуешь вонь?
– Берн… успокойся, Берн…
Одним движением запястья Берн ударил Ламорака о каменную стену камеры. На камне остался след – кровь и куски кожи, а из руки над локтем Ламорака выглянула розовато-белая кость. Ламорак застонал, но не вскрикнул. Секунд десять в камере было тихо, только капли крови звонко шлепались из раны на пол.
Наконец Берн сказал:
– Попробуем еще раз. Чуешь, чем от меня пахнет?
Ламорак с трудом кивнул – его лицо стало одутловатым от крови, которая прилила к голове.
– Что… случилось? – хрипло выдавил он.
– Какую роль в этом играет Паллас Рил?
– Берн, я…
Берн опять приложил Ламорака о камень, на этот раз лицом. Кожа на лбу лопнула, по длинным золотистым волосам потекла кровь.
Однако у Берна было мало времени: скала Донжона замедляла Поток. Правда, Ма’элКот дал ему питающий Силу осколок гриффинстоуна, который Берн носил на шее вместо подвески как раз на такой случай, но ведь его надолго не хватит.
– Сколько раз я должен повторять свой вопрос?
Ламорак лопотал что-то неразборчивое, но Берн думал о другом. Мысленно он снова переживал ту унизительную трепку, которую Паллас Рил и ее вонючие нищие задали ему и Котам.
Сперва на его голову обрушился дом – еще одно унижение, правда короткое: из-под завала он выбрался меньше чем за минуту, голыми руками расшвыряв балки толщиной в фут так легко, как обычный человек бросает снопы соломы. В ярости он пустил по ее следу Котов, и те понеслись по улицам Промышленного парка в сторону Кроличьих нор.
И тут в них со всех сторон полетело дерьмо.
С кем тут было драться, кого догонять, кроме нищих, которые прицельно обстреливали их какашками? Коты заметались, бросаясь то за одним стрелком, то за другим, и окончательно смешали ряды. Иные так увлеклись погоней, что скрылись в лабиринте нор, где сгинули без следа.
Ма’элКот отказал Берну, когда тот обратился к нему с просьбой прислать огненные стрелы для разгона нападающих. «Избиение людей на улицах столицы может привести к незапланированным результатам. Сосредоточь лучше внимание на Актири, которых ты выследил, иначе они сбегут, пока ты мечешься по Крольчатникам».
Берн с проклятиями бросился к заброшенному складу, ворвался в подвал, готовясь перебить всех, но там никого не было. Всего на четверть часа жалкая нора осталась без присмотра, и на́ тебе – птички упорхнули все до одной. Как будто Паллас Рил специально увлекла за собой Котов. Хотя кто их знает, этих Актири, может, их там никогда и не было. Но все равно Паллас Рил как-то замешана в это дело с Шутом Саймоном, и Кейн тоже, а он, Берн, не такой дурак, чтобы верить в совпадения.
А что, если Шут Саймон… если Кейн и есть он!
Мозг Берна кипел. Он даже забыл про Ламорака, который висел у него в руке головой вниз. Да, такое возможно, вполне возможно. И плевать, что он не владеет магией, – на это у него есть Паллас Рил. Больше того, в этом есть смысл: недаром Кейн прославился умением без мыла влезать врагам в душу – взять хотя бы тот случай с Кхуланом Г’таром…
Вот и Ма’элКот пригласил его во дворец, накормил, снабдил доспехами, даже отдал ему кресло самого Берна!
Кейн должен умереть.
Сегодня. Сейчас.
– Это бесполезно, – промямлил Ламорак.
– Что?
– Почему ты не хочешь понять меня? Почему не слышишь того, что я тебе говорю?
Берн скривился от отвращения, глядя на свою жертву:
– Тошно слушать, как ты ноешь. Их там не было, ты, глупый козолюб. Актири не было в подвале того склада. Либо ты солгал мне, либо ты и впрямь ничего не знаешь, а значит, толку от тебя по-любому нет.
– Послушай меня, Берн, – прервал Ламорак, хватая его за колено. – Клянусь тебе, я не знаю, что там произошло, но Паллас Рил…
Однако Берн уже перестал следить за его мыслью – ему представилось, как гладкая поющая сталь Косаля впивается в тело Кейна. С чего бы начать? Отрубить ему ногу? Или отсечь ухо для разминки? А может, ударить пониже, в пах, – при этой мысли Берн почувствовал шевеление в районе мошонки. А под конец он вгонит Косаль в задницу Кейна, да так, чтобы острие вышло изо рта…
– …Наша сделка, – продолжал Ламорак. – Берн, ведь мы заключили сделку.
Берн дернул плечами и разжал руку. Ламорак рухнул на каменный пол, едва успев прикрыть голову руками. Берн бесстрастно наблюдал за его попытками встать.
– Знаешь что? – заговорил он и вдруг протянул Ламораку ключ от камеры. – Пожалуй, я дам тебе шанс. Успеешь взять ключ – ступай на все четыре стороны.
– Берн…
Но тот, выбросив в сторону ногу, уже описал ею в воздухе стремительный пируэт, закончившийся ударом в бедро, – кость треснула с таким звуком, какой бывает, когда рубят мясо, и Ламорак упал, обеими руками держась за сломанную ногу и кусая губы, чтобы не закричать.
– Ты опоздал, – сказал Берн. – А ведь я давал тебе шанс. Извини.
Он опустился на колено и перекатил Ламорака на живот. Тот застонал, когда Берн с силой раздвинул ему ноги, буквально отдирая друг от друга сведенные болью бедренные мышцы. Штаны Ламорака затрещали под его пальцами.
– Не надо! – взмолился тот хриплым от напряжения голосом. – Бога ради…
– Какого из них? – спросил Берн, пальцами раздвигая ему ягодицы, но вдруг остановился и вздохнул. Нет, ему был нужен другой. А этого даже не хотелось.
Ему нужен Кейн.
И Паллас Рил. Оба. Привязать их обоих ремнями к столам в Театре Истины, и пусть мастер Аркадейл серебряными булавками вынет их глазные яблоки из глазниц и закрепит так, чтобы каждый из них видел, что творят с другим.
Но, увы, этому не суждено сбыться: Кейна придется убить сегодня. Слишком он опасен, этот скользкий козлиный ублюдок, чтобы оставлять его в живых надолго.
Берн встал. Ламорак лежал ничком, бледный от унижения и боли. Граф вышел и запер за собой дверь.
Перед тем как подняться в здание Суда, где уже давно погасили весь свет, он остановился у решетчатых ворот, чтобы забрать свой меч. Закинув ножны за плечи и затягивая нагрудные ремни, он обратился к сержанту:
– Хабрак, пошли за мастером Аркадейлом. Я хочу, чтобы Ламорака переправили в Театр Истины сегодня же. Поспеши, чтобы мастер успел вставить его в свое полуночное представление. Скажи ему, пусть выведает о Шуте Саймоне все, что сможет, хотя это не важно, – по-моему, Ламорак и так уже рассказал все, что знал. В общем, скажи Аркадейлу, пусть не спешит и позабавится как следует, а выживет Ламорак или нет – не важно.
Хабрак отдал честь:
– Слушаюсь, господин Граф.
– Хороший ты мужик, сержант.
И Берн вышел, задержавшись в здании Суда лишь для того, чтобы отпустить поджидавших его Котов, – на этих улицах охрана ему не нужна.
Снаружи он остановился и сделал глубокий вдох. Ощутив, как воздух наполняет его легкие, и представив, как вместе с ним туда вливается ночная тьма, он невольно ухмыльнулся.
Берн раскинул руки и широко улыбнулся сияющему звездному небу. Наступило его любимое время суток: тихая безлюдная полночь. Сон спустился на город, накрыв его одеялом покоя. На улицах прохладно, свежий воздух чист, горожане отгородились от ночи ставнями и видят сны о прошедшем дне. Они уверены, что от заката до рассвета с ними не случится ничего по-настоящему важного и серьезного.
И разумеется, ошибаются, особенно сегодня.
Потому что с ними может случиться Берн.
Сунув большие пальцы за поясной ремень, он неспешно шагал по улице и думал об этом.
На ходу он разглядывал окна, представлял себе почтенных граждан, спящих за ними. Вот, например, те ставни, дощатые, черная древесина слегка поседела от времени: за ними вполне могут жить молодые супруги. Он – серьезный, работящий парень, медник или лудильщик из местной кузницы, той, в конце улицы, она – молодая очаровательная женушка, берет стирку за две серебряные монетки в неделю, и их драгоценная дочурка, которой вот-вот исполнится шесть. Может быть, завтра у нее как раз день рождения; и она лежит сейчас в постельке, не спит и молит богов, чтобы завтра ей подарили настоящее платье.
Забраться внутрь ничего не стоит. Колдовская Сила, которой он наделен, легко позволит ему вскочить на подоконник прямо отсюда, а Косаль разрежет оконный переплет. В животе у Берна потеплело и зашевелилось – он будто уже видел, как беспокойно замечется во сне лудильщикова жена, когда Берн прокрадется в спальню, как блеснут из-под век глаза самого лудильщика, но тут же потухнут, потому что Косаль быстро выпьет из него жизнь. Он уже чувствовал, как сердце перепуганной жены лудильщика бьется об его грудную клетку и как она напрасно старается вырваться из его хватки, пока он трахает ее в луже мужниной крови.
И наконец девочка, дочка, осиротевшая в таком нежном возрасте, при таких страшных обстоятельствах. Респектабельные горожане наверняка одобрят его намерение удочерить ребенка: да-да, он так и видит их довольные физиономии. В конце концов, не зря же он Граф, кто посмеет ему отказать. И тогда она станет принадлежать ему целиком и полностью, и он, только он один будет растить ее, тренировать ее ум и тело, особенно тело, такое гибкое в его объятиях, когда он возьмет ее девственность, открыв ей наконец, как умерли ее родители… и тогда ее руки обовьют его спину, и она шепнет ему в самое ухо: «Я знаю… я поняла это с самого начала… я давно люблю тебя, Берн…»
Берн усмехнулся своим мыслям и тряхнул головой. Нет, он не станет этого делать, по крайней мере сейчас.
Главное, что он сможет, если захочет.
Так что пусть живут пока. Кто знает, может быть, в другой раз он решит иначе.
Ему было хорошо, по-настоящему хорошо – в последний раз он чувствовал себя так, когда убил тех двух ублюдков-гладиаторов в Крольчатниках. Он был свободен и полон света.
А все потому, что он наконец принял решение: он пойдет и убьет Кейна. Только теперь он осознал, как угнетал его дух приказ Ма’элКота оставить этому змеенышу жизнь, – тяжесть всегда познаешь, только сбросив ее с плеч.
Конечно, Ма’элКот рассердится на него – люди вообще не любят, когда им перечат, – но потом он простит Берна и даже будет благодарить.
Как всегда.
Ма’элКот всегда прощал, всегда принимал и всегда ценил Берна именно за то, какой он есть. Время от времени он лишь просил Берна проявлять сдержанность, но никогда не просил его стать другим. В этом была разница между Ма’элКотом и всеми, кого Берн знал в жизни.
Ма’элКот его любил.
Берн потянулся по-кошачьи, так что его выворотные суставы защелкали, заходили туда-сюда под кожей. Потом он ухмыльнулся луне, прикинул взглядом высоту черной в темноте стены Старого города. Миг – и он сорвался с места и побежал по Десятой улице, разгоняясь так, что ветер свистел в ушах. В двадцати шагах от гарнизонной конюшни он подпрыгнул, и колдовская Сила помогла ему взлететь прямо на крышу. Там, не задержавшись ни на секунду, он снова подпрыгнул, перескочил на крышу офицерской казармы, а оттуда – на вершину стены. Всего три прыжка вознесли его на высоту в десять человеческих ростов.
Стоя на зубчатой стене, он раскинул руки, захохотал и крикнул:
– Ты не сказал мне всю правду, Ламорак, – заявил тот, сдвинул Защиту на пальцы ноги и без долгих предисловий размахнулся и так пнул кровать, что та разлетелась в щепки.
От пинка лопнул матрас, и в камере точно пошел снег – полетели к потолку перья. Вместе с ними взлетел и Ламорак, бессильно колотя руками и ногами по воздуху, но упасть не успел: пальцы Берна сомкнулись вокруг его лодыжки раньше, чем он коснулся пола. Так сокол стремглав обрушивается на добычу.
Берн держал извивающегося Ламорака на вытянутой руке и наслаждался силой и властью, дарованными ему Ма’элКотом, точнее, упивался ими. Надо же, одной рукой держать на весу противника, превосходящего его ростом, и при этом не чувствовать напряжения – от восторга у Графа чаще забилось сердце и жаркая волна согрела пах.
– Представь, – сказал он сипло, – как треснула бы твоя башка от такого пинка.
– Берн, не надо, Берн…
Ламорак в жалкой попытке защититься прикрыл скрещенными руками лицо – ясно же, что эти красивые мускулистые руки раскололись бы от удара еще быстрее, чем доски кровати.
– Чуешь вонь?
– Берн… успокойся, Берн…
Одним движением запястья Берн ударил Ламорака о каменную стену камеры. На камне остался след – кровь и куски кожи, а из руки над локтем Ламорака выглянула розовато-белая кость. Ламорак застонал, но не вскрикнул. Секунд десять в камере было тихо, только капли крови звонко шлепались из раны на пол.
Наконец Берн сказал:
– Попробуем еще раз. Чуешь, чем от меня пахнет?
Ламорак с трудом кивнул – его лицо стало одутловатым от крови, которая прилила к голове.
– Что… случилось? – хрипло выдавил он.
– Какую роль в этом играет Паллас Рил?
– Берн, я…
Берн опять приложил Ламорака о камень, на этот раз лицом. Кожа на лбу лопнула, по длинным золотистым волосам потекла кровь.
Однако у Берна было мало времени: скала Донжона замедляла Поток. Правда, Ма’элКот дал ему питающий Силу осколок гриффинстоуна, который Берн носил на шее вместо подвески как раз на такой случай, но ведь его надолго не хватит.
– Сколько раз я должен повторять свой вопрос?
Ламорак лопотал что-то неразборчивое, но Берн думал о другом. Мысленно он снова переживал ту унизительную трепку, которую Паллас Рил и ее вонючие нищие задали ему и Котам.
Сперва на его голову обрушился дом – еще одно унижение, правда короткое: из-под завала он выбрался меньше чем за минуту, голыми руками расшвыряв балки толщиной в фут так легко, как обычный человек бросает снопы соломы. В ярости он пустил по ее следу Котов, и те понеслись по улицам Промышленного парка в сторону Кроличьих нор.
И тут в них со всех сторон полетело дерьмо.
С кем тут было драться, кого догонять, кроме нищих, которые прицельно обстреливали их какашками? Коты заметались, бросаясь то за одним стрелком, то за другим, и окончательно смешали ряды. Иные так увлеклись погоней, что скрылись в лабиринте нор, где сгинули без следа.
Ма’элКот отказал Берну, когда тот обратился к нему с просьбой прислать огненные стрелы для разгона нападающих. «Избиение людей на улицах столицы может привести к незапланированным результатам. Сосредоточь лучше внимание на Актири, которых ты выследил, иначе они сбегут, пока ты мечешься по Крольчатникам».
Берн с проклятиями бросился к заброшенному складу, ворвался в подвал, готовясь перебить всех, но там никого не было. Всего на четверть часа жалкая нора осталась без присмотра, и на́ тебе – птички упорхнули все до одной. Как будто Паллас Рил специально увлекла за собой Котов. Хотя кто их знает, этих Актири, может, их там никогда и не было. Но все равно Паллас Рил как-то замешана в это дело с Шутом Саймоном, и Кейн тоже, а он, Берн, не такой дурак, чтобы верить в совпадения.
А что, если Шут Саймон… если Кейн и есть он!
Мозг Берна кипел. Он даже забыл про Ламорака, который висел у него в руке головой вниз. Да, такое возможно, вполне возможно. И плевать, что он не владеет магией, – на это у него есть Паллас Рил. Больше того, в этом есть смысл: недаром Кейн прославился умением без мыла влезать врагам в душу – взять хотя бы тот случай с Кхуланом Г’таром…
Вот и Ма’элКот пригласил его во дворец, накормил, снабдил доспехами, даже отдал ему кресло самого Берна!
Кейн должен умереть.
Сегодня. Сейчас.
– Это бесполезно, – промямлил Ламорак.
– Что?
– Почему ты не хочешь понять меня? Почему не слышишь того, что я тебе говорю?
Берн скривился от отвращения, глядя на свою жертву:
– Тошно слушать, как ты ноешь. Их там не было, ты, глупый козолюб. Актири не было в подвале того склада. Либо ты солгал мне, либо ты и впрямь ничего не знаешь, а значит, толку от тебя по-любому нет.
– Послушай меня, Берн, – прервал Ламорак, хватая его за колено. – Клянусь тебе, я не знаю, что там произошло, но Паллас Рил…
Однако Берн уже перестал следить за его мыслью – ему представилось, как гладкая поющая сталь Косаля впивается в тело Кейна. С чего бы начать? Отрубить ему ногу? Или отсечь ухо для разминки? А может, ударить пониже, в пах, – при этой мысли Берн почувствовал шевеление в районе мошонки. А под конец он вгонит Косаль в задницу Кейна, да так, чтобы острие вышло изо рта…
– …Наша сделка, – продолжал Ламорак. – Берн, ведь мы заключили сделку.
Берн дернул плечами и разжал руку. Ламорак рухнул на каменный пол, едва успев прикрыть голову руками. Берн бесстрастно наблюдал за его попытками встать.
– Знаешь что? – заговорил он и вдруг протянул Ламораку ключ от камеры. – Пожалуй, я дам тебе шанс. Успеешь взять ключ – ступай на все четыре стороны.
– Берн…
Но тот, выбросив в сторону ногу, уже описал ею в воздухе стремительный пируэт, закончившийся ударом в бедро, – кость треснула с таким звуком, какой бывает, когда рубят мясо, и Ламорак упал, обеими руками держась за сломанную ногу и кусая губы, чтобы не закричать.
– Ты опоздал, – сказал Берн. – А ведь я давал тебе шанс. Извини.
Он опустился на колено и перекатил Ламорака на живот. Тот застонал, когда Берн с силой раздвинул ему ноги, буквально отдирая друг от друга сведенные болью бедренные мышцы. Штаны Ламорака затрещали под его пальцами.
– Не надо! – взмолился тот хриплым от напряжения голосом. – Бога ради…
– Какого из них? – спросил Берн, пальцами раздвигая ему ягодицы, но вдруг остановился и вздохнул. Нет, ему был нужен другой. А этого даже не хотелось.
Ему нужен Кейн.
И Паллас Рил. Оба. Привязать их обоих ремнями к столам в Театре Истины, и пусть мастер Аркадейл серебряными булавками вынет их глазные яблоки из глазниц и закрепит так, чтобы каждый из них видел, что творят с другим.
Но, увы, этому не суждено сбыться: Кейна придется убить сегодня. Слишком он опасен, этот скользкий козлиный ублюдок, чтобы оставлять его в живых надолго.
Берн встал. Ламорак лежал ничком, бледный от унижения и боли. Граф вышел и запер за собой дверь.
Перед тем как подняться в здание Суда, где уже давно погасили весь свет, он остановился у решетчатых ворот, чтобы забрать свой меч. Закинув ножны за плечи и затягивая нагрудные ремни, он обратился к сержанту:
– Хабрак, пошли за мастером Аркадейлом. Я хочу, чтобы Ламорака переправили в Театр Истины сегодня же. Поспеши, чтобы мастер успел вставить его в свое полуночное представление. Скажи ему, пусть выведает о Шуте Саймоне все, что сможет, хотя это не важно, – по-моему, Ламорак и так уже рассказал все, что знал. В общем, скажи Аркадейлу, пусть не спешит и позабавится как следует, а выживет Ламорак или нет – не важно.
Хабрак отдал честь:
– Слушаюсь, господин Граф.
– Хороший ты мужик, сержант.
И Берн вышел, задержавшись в здании Суда лишь для того, чтобы отпустить поджидавших его Котов, – на этих улицах охрана ему не нужна.
Снаружи он остановился и сделал глубокий вдох. Ощутив, как воздух наполняет его легкие, и представив, как вместе с ним туда вливается ночная тьма, он невольно ухмыльнулся.
Берн раскинул руки и широко улыбнулся сияющему звездному небу. Наступило его любимое время суток: тихая безлюдная полночь. Сон спустился на город, накрыв его одеялом покоя. На улицах прохладно, свежий воздух чист, горожане отгородились от ночи ставнями и видят сны о прошедшем дне. Они уверены, что от заката до рассвета с ними не случится ничего по-настоящему важного и серьезного.
И разумеется, ошибаются, особенно сегодня.
Потому что с ними может случиться Берн.
Сунув большие пальцы за поясной ремень, он неспешно шагал по улице и думал об этом.
На ходу он разглядывал окна, представлял себе почтенных граждан, спящих за ними. Вот, например, те ставни, дощатые, черная древесина слегка поседела от времени: за ними вполне могут жить молодые супруги. Он – серьезный, работящий парень, медник или лудильщик из местной кузницы, той, в конце улицы, она – молодая очаровательная женушка, берет стирку за две серебряные монетки в неделю, и их драгоценная дочурка, которой вот-вот исполнится шесть. Может быть, завтра у нее как раз день рождения; и она лежит сейчас в постельке, не спит и молит богов, чтобы завтра ей подарили настоящее платье.
Забраться внутрь ничего не стоит. Колдовская Сила, которой он наделен, легко позволит ему вскочить на подоконник прямо отсюда, а Косаль разрежет оконный переплет. В животе у Берна потеплело и зашевелилось – он будто уже видел, как беспокойно замечется во сне лудильщикова жена, когда Берн прокрадется в спальню, как блеснут из-под век глаза самого лудильщика, но тут же потухнут, потому что Косаль быстро выпьет из него жизнь. Он уже чувствовал, как сердце перепуганной жены лудильщика бьется об его грудную клетку и как она напрасно старается вырваться из его хватки, пока он трахает ее в луже мужниной крови.
И наконец девочка, дочка, осиротевшая в таком нежном возрасте, при таких страшных обстоятельствах. Респектабельные горожане наверняка одобрят его намерение удочерить ребенка: да-да, он так и видит их довольные физиономии. В конце концов, не зря же он Граф, кто посмеет ему отказать. И тогда она станет принадлежать ему целиком и полностью, и он, только он один будет растить ее, тренировать ее ум и тело, особенно тело, такое гибкое в его объятиях, когда он возьмет ее девственность, открыв ей наконец, как умерли ее родители… и тогда ее руки обовьют его спину, и она шепнет ему в самое ухо: «Я знаю… я поняла это с самого начала… я давно люблю тебя, Берн…»
Берн усмехнулся своим мыслям и тряхнул головой. Нет, он не станет этого делать, по крайней мере сейчас.
Главное, что он сможет, если захочет.
Так что пусть живут пока. Кто знает, может быть, в другой раз он решит иначе.
Ему было хорошо, по-настоящему хорошо – в последний раз он чувствовал себя так, когда убил тех двух ублюдков-гладиаторов в Крольчатниках. Он был свободен и полон света.
А все потому, что он наконец принял решение: он пойдет и убьет Кейна. Только теперь он осознал, как угнетал его дух приказ Ма’элКота оставить этому змеенышу жизнь, – тяжесть всегда познаешь, только сбросив ее с плеч.
Конечно, Ма’элКот рассердится на него – люди вообще не любят, когда им перечат, – но потом он простит Берна и даже будет благодарить.
Как всегда.
Ма’элКот всегда прощал, всегда принимал и всегда ценил Берна именно за то, какой он есть. Время от времени он лишь просил Берна проявлять сдержанность, но никогда не просил его стать другим. В этом была разница между Ма’элКотом и всеми, кого Берн знал в жизни.
Ма’элКот его любил.
Берн потянулся по-кошачьи, так что его выворотные суставы защелкали, заходили туда-сюда под кожей. Потом он ухмыльнулся луне, прикинул взглядом высоту черной в темноте стены Старого города. Миг – и он сорвался с места и побежал по Десятой улице, разгоняясь так, что ветер свистел в ушах. В двадцати шагах от гарнизонной конюшни он подпрыгнул, и колдовская Сила помогла ему взлететь прямо на крышу. Там, не задержавшись ни на секунду, он снова подпрыгнул, перескочил на крышу офицерской казармы, а оттуда – на вершину стены. Всего три прыжка вознесли его на высоту в десять человеческих ростов.
Стоя на зубчатой стене, он раскинул руки, захохотал и крикнул: