Герои умирают

Пролог





1




Когда моя рука касается дверной ручки, во мне пробуждается глубоко погребенный страх и учащает сердцебиение: будет больно.

Я набираю полную грудь воздуха и вхожу.

Спальню принца-регента Тоа-Фелатона можно, пожалуй, назвать скромной, если учесть, что парень, который лежит сейчас на кровати, правит второй по величине Империей Надземного мира. Кровать тоже скромная: восемь столбиков, размер – всего пол-акра. Дополнительные столбики из резного тьеррила с розовыми прожилками, толстые, как мое бедро, поддерживают сияющие бронзовые светильники. Длинные языки желтого пламени, острые, словно наконечники копий, покачиваются из-за сквозняка, которым тянет в невидимый с пола потолочный люк. Я неслышно закрываю за собой дверь, и ее обитая парчой поверхность сливается со стеной так, что выхода уже не найти, если не знаешь, где он.

При каждом шаге мои ноги до колен проваливаются в толстый, словно перина, ковер, так что я как будто иду по яркому, сияющему облаку. Вдруг левый глаз улавливает какое-то движение – что-то малиновое с золотом; я пугаюсь, но это оказывается моя ливрея, одеяние слуги, повторенное в литом серебряном зеркале на дверце платяного шкафа. Шкаф сделан из лакированного липканского крима. Зеркало возвращает мне мое зачарованное лицо: светлые рыжеватые волосы, легкий пушок на персиковых щеках. Подмигнув своему отражению, я улыбаюсь ему сухими, будто наждачка, губами, бесшумно перевожу дух и иду дальше.

Принц-регент покоится на подушках, каждая из которых больше всей моей кровати, и мирно храпит. Серебристая бахрома его усов колеблется при каждом вдохе и выдохе. На могучей груди лежит корешком вверх книга: один из серии романов Кимлартена о Корише. Мои запекшиеся губы снова изгибаются в невольной улыбке, – оказывается, Лев из Проритуна сентиментален. Кто бы мог подумать! Что ж, сказки – развлечение для простаков и отдохновение для умных, для тех, кто непрестанно ощущает всю сложность бытия. Я бесшумно ставлю на столик у кровати золотой поднос. Вдруг принц приподнимается на подушках и, не открывая глаз, поворачивается на бок. Кровь застывает у меня в жилах. Перина на кровати колышется, от нее во все стороны плывут волны лавандового аромата. У меня начинает покалывать пальцы. Волосы принца, распущенные на ночь, окружают его голову серебристо-серым венцом. Благородный лоб, ясные глаза, твердый, скульптурный подбородок, который опытный брадобрей нарочно обнажил своим лезвием, оставив пышную бороду вокруг, – именно таким каждый представляет себе благородного владыку. Его конная статуя – та, где он на вздыбленном жеребце, во Дворе богов возле фонтана Проритуна, – прекрасное произведение искусства, памятник на все времена.

Ясные глаза принца вылезают из орбит, когда моя ладонь пережимает ему горло: Профессионалы не тратят времени на бесполезное затыкание рта. Я Профессионал, и потому из его горла вырывается только писк. Попыткам принца вступить со мной в борьбу кладет конец крупный план моего ножа, широкое граненое острие которого повисает в дюйме над его правым глазом.

Я кусаю себя за язык, чтобы слюна смочила пересохшую глотку, и говорю тихо, но твердо:

– Обычай требует сказать несколько слов в такую минуту. Никто не должен умирать без ясного понимания того, за что его убивают. Но я не златоуст, а потому буду краток. – Я склоняюсь над ним, и мы смотрим в глаза друг другу. – Монастыри помогли тебе сохранить Дубовый трон, поддержав твои дурацкие действия против Липке в Войне Долин. Совет Братьев надеялся, что ты станешь сильным правителем и вернешь им долг, удержав Империю от распада, пока не повзрослеет королева-дитя.

Лицо принца багровеет, вены жгутами вздуваются на шее. Надо успеть договорить, пока он не задохнулся. Я выдыхаю сквозь зубы и продолжаю быстрее:

– Однако они поняли, что ты дурак. Твое штрафное налогообложение ослабляет и Кириш-Нар, и Джелед-Каарн, я слышал, что прошлой зимой в одном только Каарне десять тысяч свободных крестьян умерли с голоду. Ты расквасил нос Липке из-за железного рудника где-то в Зубах Богов, а теперь грозишься развязать войну из-за двух жалких провинций на востоке. Ты проигнорировал и оскорбил посланцев липканских купцов, и ты же пренебрег всеми наставлениями Совета Братьев. Поэтому они решили, что ты больше не годишься на роль правителя, и неизвестно, годился ли когда-нибудь. Они устали ждать и заплатили мне кучу денег, чтобы я убрал тебя с трона. Моргни дважды, если ты меня понял.

Его глаза выпучиваются так, что, кажется, еще чуть-чуть – и они выскочат из орбит. Ладонью я чувствую, как каменеет его горло. Он шевелит губами, хочет что-то сказать, но голоса нет, а я не мастер читать по губам, поэтому дальше первого «пожалуйста» дело у меня не идет. Впрочем, я и так знаю, что́ ему нужно: выторговать помилование, а то и приют для жены и двух дочерей. Ни того ни другого я гарантировать не могу; если после убийства разразится война за Престол, то им, как и всем остальным, придется выживать своими силами.

Его глазные яблоки начинают пересыхать, и он все же моргает – один раз. Просто удивительно, как иногда тело работает против человека. По условиям контракта я должен добиться от него полного понимания происходящего, а значит, дождаться, когда он моргнет во второй раз. В конце концов, он ведь правитель, а смерть правителя должна быть обставлена пристойно.

Направление его взгляда чуть заметно меняется – старый вояка решил побороться за свою жизнь, и сейчас последует последнее напряжение воли, последний призыв к рефлексам в попытке спастись.

Ну что ж, если выбирать между нарушением приличий и встречей со слугами принца-регента здесь, на девятом этаже высоченного дворца Колхари, откуда мне будет не выбраться живым, то приличия отдыхают.

Я вгоняю нож в глаз принца. Хрустят кости, брызжет кровь. Орудуя ножом, как рычагом, я быстро отворачиваю его голову в сторону: в окровавленной ливрее мне будет не выбраться из замка. Он бьется подо мной, точно лосось, который, собрав последние силы, прыгнул против течения и вдруг оказался на суше. Но это лишь бессознательная попытка тела вырваться и спастись, которая, как обычно, сопровождается опорожнением кишечника и мочевого пузыря. Лужа мочи и дерьма растекается по роскошным атласным простыням – еще один древний защитный рефлекс в действии. Так организм говорит хищнику: «Я невкусный!»

Ну и хрен с тобой. Мне же тебя не есть.

Проходит год, а то и два, и принц наконец затихает. Одной рукой я давлю ему на лоб, другой раскачиваю застрявший в глазнице нож. Клинок выходит, шумно скребя кость, и я принимаюсь за самую неприятную часть задания.

Зазубренное лезвие легко разрезает мышцы, но застревает в третьем шейном позвонке. Я выдергиваю его и меняю угол наклона так, что лезвие входит точно между третьим и четвертым позвонком, нажимаю, и через пару секунд голова отделяется от туловища. Металлический запах крови так густ, что забивает даже вонь дерьма. Желудок подкатывает к горлу, становится нечем дышать.

Я снимаю золотую крышку с подноса, выставляю блюда с горячей едой на стол и кладу на их место голову Тоа-Фелатона, осторожно поднимая ее за волосы так, чтобы ни одна капля крови, стекающая с нее, не запачкала мою ливрею. Потом накрываю голову крышкой-куполом, стягиваю окровавленные перчатки и бросаю их на тело вместе с ножом. Руки у меня чистые.

Поставив поднос на плечо, я делаю глубокий вдох. Легкая часть работы закончена. Пора выбираться отсюда, и хорошо бы живым.

Самый сложный этап отступления – первый: уйти подальше от тела. Потом миновать охрану у входа для слуг; если они не обратят на меня внимания, то можно будет считать, что все удалось, и я выйду из замка раньше, чем по нему разнесется весть о смерти владыки. Адреналин поет в моей крови, ладони покалывает, мурашки бегут по спине. Мое сердцебиение гремит у меня в ушах.

В левом глазу, на самом краю поля зрения, начинает мигать красный квадратик выхода. Я не обращаю на него внимания, привык, а он плывет у меня перед глазами, как световое пятно после того, как поглядишь на солнце.

Я уже иду к выходу, когда служебная дверь вдруг распахивается. Джемсон Таль, старший стюард, начинает говорить прямо с порога.

– Прошу прощения, ваше величество, – торопливо лопочет он, – но прошел слух, будто среди слуг затесался самозва…

Тут Джемсон Таль видит обезглавленный труп на кровати, потом меня и лишается дара речи – он сипит, вращает глазами, краснеет и ощеривается так, будто его душат. Одним прыжком я подлетаю к нему и с размаху ударяю его ногой в горло. Таль падает, точно мешок с камнями, и теперь задыхается по-настоящему; корчась на голом полу служебного прохода, он ногтями рвет себе горло, пытаясь вдохнуть, в чем ему препятствует сломанная гортань.

А я даже поднос не уронил.

Выход стерегут двое охранников, но с первым я справлюсь легко – по крайней мере, должен. Он вскрикивает и опускается рядом со стюардом на колени, глупец, как будто ему можно помочь. Что, интересно, он думает делать – прямой массаж сердца? Какой от него прок, когда Таль выхаркивает куски дыхательного горла? Зато второго охранника я замечаю не сразу. Он умен: прижался к стене и стоит, поджидая меня.

На обоих длинные кольчуги под красно-золотыми плащами. Из-под круглых шлемов-тазиков, усиленных стальными заклепками, спускаются на шею кольчужные капюшоны. Да, Тоа-Фелатон не жалел денег на дворцовую охрану. Значит, мои ножи бессильны против них. Но ничего, прорвемся – я уже вошел в раж.

Ожидание окончено, я снова счастлив.

Тут более умного охранника осеняет, и он начинает звать на помощь.

Я снимаю крышку с подноса и критически смотрю на Тоа-Фелатона. Его длинные волосы на треть пропитались кровью, однако черты лица почти не исказились, так что его легко узнать, даже несмотря на дырку в глазу. Подняв поднос примерно на уровень груди, я выставляю его перед собой. Крики «На помощь!» стихают так же внезапно, как если бы крикун получил стрелу в горло.


Пока та часть мозга охранника, которая отвечает за обработку внешних сигналов, справляется с тем фактом, что он видит отделенную от тела голову властелина, я выбегаю в служебный коридор; у меня есть две секунды, пока умник опомнится и скажет что-нибудь, кроме «Э-э-э?».

Тупой стражник, который все еще стоит на одном колене возле Таля, вдруг вскакивает и хватается за меч. Я швыряю поднос, он с грохотом летит в одну сторону, голова катится в другую, я вцепляюсь в запястье тупицы, чтобы не дать ему выхватить меч, и с размаху бью его головой в нос. В ушах у меня звенит, зато нос Тупого превращается в кровавую отбивную, а глаза сходятся к переносице. Я локтями захватываю его покрытую капюшоном шею и бросаю его через себя так, что он отлетает назад и сбивает с ног Умного. Мягкая подкладка под кольчугой не помогла: еще отрывая его от пола, я услышал, как щелкнули, разделяясь, его позвонки. Он еще дергается в конвульсиях, когда я перескакиваю через Джемсона Таля, чтобы прикончить Умного.

И тут наступает миг посмертного торжества Теа-Фелатона – сладкая месть, и если он видел ее с того света, то наверняка получил большое удовольствие.

Я уже приземляюсь – прыжок был совсем небольшой, – но при этом смотрю только на Умного, который выкарабкивается из-под Тупого, и не вижу, что моя нога опускается прямо на голову Тоа-Фелатона.

Голова катится, я теряю опору и лечу вверх тормашками, прямо как Элмер Фадд.

В последний момент я ухитряюсь принять удар лопатками, а не шеей, и только тесный коридор спасает мне жизнь: Умный уже замахнулся на меня мечом, но он не учел того, что коридор совсем низкий, а потолок деревянный: клинок воткнулся в него острием и остался висеть. Мне надо откатиться в сторону, но мешает Джемсон Таль, который корчится в агонии рядом, и уж тут Умный все делает правильно. Он больше не размахивает мечом, а сначала обрушивает удар кулака мне на голову, затем изо всех сил бьет меня клинком в печень.

Меч в животе сильно мешает думать, и не только потому, что это больно, но и потому, что клинок зверски холодный. Сталь прямо источает холод, который растекается по телу, высасывая силу из ног. Примерно такое ощущение бывает, когда грызешь кубик льда, только ото льда стынут мозги, а от меча – вообще все, и еще ты чувствуешь, как лезвие ворочается у тебя внутри, кромсая все подряд. Короче, как по мне, удовольствие ниже среднего.

А еще два фунта стали в животе нарушают распределение усилия заклятия, которое делает меня похожим на евнуха-подростка. Магия гаснет, как потерявший питание монитор, электрический разряд ставит дыбом волоски у меня на шее, искры трещат в бороде.

И тут Умный зачем-то вытаскивает из меня меч, хотя мог бы провернуть его во мне, и все дела. Обычная ошибка молодого и неопытного бойца, за которую он сейчас дорого заплатит. Меч задевает ребра – ощущение смешанное, как будто тебе сверлят зубы без анестезии, а рядом кто-то скрипит мелом по классной доске. Темнота на миг застилает глаза. У меня вырывается стон, я содрогаюсь от боли. Умный принимает мою дрожь за агонию – значит точно неопытный.

– Тебе повезло, ублюдок, легкая смерть – подарок для такого, как ты! – бросает он.

На его глаза наворачиваются слезы – видимо, он оплакивает своего поверженного владыку, – и мне не хватает духу сообщить ему, что я полностью с ним согласен. Склонившись надо мной в тот миг, когда мое заколдованное лицо сменяется настоящим, он вытаращивает глаза и с почтительным трепетом в голосе говорит:

– Эй, да ты похож… ты прямо вылитый Кейн! Ты ведь он, да? Ну конечно, кто же еще мог… К’хул Всемогущий, я убил Кейна! Я стану знаменитым.

Как бы не так.

Носком правой ноги я, как крюком, цепляю его за лодыжку, а левой бью в коленку. Она с хрустом ломается, и стражник с воем рушится на пол бесформенной кучей. Слабое место любой кольчуги: хорошо защищает все, кроме суставов, особенно если гнуть их не туда, куда им определено сгибаться природой. Однако меч он не бросил: что ж, надо отдать ему должное, он не трус.

Одним прыжком, точно акробат, я вскакиваю на ноги, чувствуя, как что-то отрывается у меня внутри. Стражник снова тычет в меня мечом, но лежа это делать неудобно, так что он невольно замедляет движение, а я ладонями ловлю его меч за плоскость клинка и вышибаю его ударом ноги в запястье. Пока меч кувыркается в воздухе, я перехватываю его за рукоять и заношу над жертвой.

– Жаль, парнишка, – говорю я. – Из тебя вышел бы толк, останься ты жив.

Коротким замахом я бью его в верхушку уха под стальным шлемом. Кольчуга не дает лезвию пройти внутрь, но этого и не нужно: я отлично управляюсь с мечом, вот и сейчас одной только силы удара хватило, чтобы прикончить парня, раскроив ему череп.

Я беру минутную паузу, чтобы перевести дух и оценить свои шансы. Спина и живот мокрые, значит меч прошел насквозь; внутреннее кровотечение наверняка тоже есть. Шок наступит через десять минут плюс-минус, зависит от типа повреждений.

Десять минут, чтобы спуститься с восьмого этажа дворца Колхари, выскочить на улицу и затеряться в толпе Старого города Анханы, и все это с отрубленной башкой под мышкой. Тревогу уже подняли, я истекаю кровью, но это еще не причина бросить ее здесь. Башка нужна как доказательство, без нее мне не заплатят. Да и вообще, вид у меня такой, что даже с отрезанной головой в руках хуже не станет. Кровь течет по ногам спереди и сзади – такое не скроешь, везде, куда бы я ни пошел, за мной останется след. И тут я слышу топот – бегут люди, много людей, и обуты они в сапоги.

В левом верхнем уголке глаза снова начинает мигать красный квадратик выхода.

Ладно. Согласен. Пора сматываться.

Я тоже мигаю, синхронизируя движения век с пульсацией квадратика. Служебный коридор и мертвые люди в нем тают.





2




Хари Майклсон открыл глаза, когда представительница компании «Моторола» сняла с его головы шлем, и слегка скрипнул зубами, пока она медленно вытягивала из его шеи катетер с иглой для внутривенных инъекций – не больно, но все-таки неприятно. Прикрыв рот рукой с мозолистыми костяшками, он кашлянул, и девушка тут же поднесла ему бумажный стаканчик вместо плевательницы. Хари медленно, со смаком потянулся, так что захрустели суставы, и сел, подавшись на край просмотрового кресла и упершись локтями в колени. Его прямые черные волосы взмокли от пота, глаза, почти такие же черные, как волосы, покраснели. Он отвернулся от девицы из «Моторолы» и спрятал лицо в ладони.

Она и ее помощница глядели на него щенячьими глазами, как будто просили милостыни, и ему стало тошно.

Из глубин огромного дивана, обтянутого настоящей телячьей кожей, раздался голос Марка Вайло:

– Ну, Хари? Как? Что скажешь?

Хари глубоко вдохнул, выдохнул, поскреб бороду, потер желтоватый шрам на крючковатом, дважды сломанном носу. Говорить не было сил. Втайне от всех он называл это посткейновским синдромом: сокрушительная депрессия, похожая на ломку наркомана, накрывала его каждый раз, когда он возвращался на Землю и опять становился Хари Майклсоном. Сегодня, правда, было не настоящее Приключение, а так, повтор записи трехлетней давности, но и этого хватило.

Хотя если уж быть честным, то до конца: дело не только в синдроме. В животе как будто открылась зияющая дыра, точно он глотнул кислоты и она прожгла его насквозь, прямо через шрам, который оставил на его печени меч Умного охранника. Ну почему из всех Приключений Кейна они выбрали именно это? Что он задумал, этот Вайло, черт его побери?

Привести его сюда и заставить пересмотреть именно эту часть «Слуги Империи», именно этот фрагмент – это ли не утонченная жестокость, это ли не пытка вроде той, когда свежую рану сначала посыпают солью, а затем выжимают в нее лимон? Боль рвала его изнутри, грызла, как крыса, забравшаяся в кишки.

В основном он справлялся, делал вид, будто эта мучительная боль, одолевающая его всякий раз при мысли о Шанне, была простым несварением желудка или язвой. Короче, прикидывался, что дыра у него в желудке, а не в жизни. Даже поднаторел в самообмане: несколько месяцев сам верил, будто забыл о Шанне и продолжает жить нормальной жизнью.

Хотя чему тут удивляться? Тренировка – великое дело.

– Хари? – Вайло приподнялся на диване. Голос звучал нетерпеливо, а это опасно. – Я жду. Давай выкладывай.

Хари с трудом вытолкнул из глотки слова: