Герцог и я
Часть 48 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Однако она почти не слышала своих слов – все ее существо изнывало от желания.
– Я думал о вас каждую ночь, – прошептал он, снимая с нее сорочку. – О ваших губах, улыбке, теле… И в своих грезах я был очень гадкий… Очень испорченный…
Легкий стон сорвался с ее губ.
– Но сегодня мои ночные видения станут явью… – произнес Саймон и, подняв обнаженную девушку на руки, отнес в постель.
Не сводя глаз с Дафны, он стал быстро снимать с себя одежду. Ее кожа в колеблющемся свете свечей отливала цветом спелого персика, прическа, над которой недавно трудился парикмахер, потеряла форму, и теперь волосы свободно спадали на плечи.
Саймон, с поразительной легкостью еще несколько мгновений назад справлявшийся с ее одеждой, не мог так же легко разобраться со своими пуговицами и застежками. Дафна, внимательно наблюдавшая за ним, принялась натягивать на себя одеяло.
– Не надо, – сказал он, не узнавая своего голоса. – Я тебя согрею.
Сорвав с себя остатки одежды, уже не слыша ее ответа, он накрыл ее своим телом и произнес:
– Тише. Обещаю: все будет хорошо. Доверься мне.
– Я верю, – дрожащим голосом ответила она. – Но только…
– Что «только»?
Его руки гладили ее грудь, бедра.
– Мне стыдно, что я такая неумелая… невежественная, – робко сказала она и услышала, как в его горле забулькал смех. – Опять смеетесь?
– Перестань, – пробормотал он, – умоляю, прекрати, если не хочешь все испортить.
– Что я должна прекратить? – обиженно спросила она. – И что во всем этом смешного, черт возьми?
– О боже, Дафф! – простонал он. – Я смеюсь от радости. От радости, что ты такая… невежественная. – Он прижался губами к ее губам и после долгого поцелуя добавил: – Горжусь тем, что я первый, кто удостоился счастья прикоснуться к твоему телу.
Ее глаза расширились, и она спросила:
– Это правда? Насчет счастья?.. Вы… ты не шутишь?
– Чистая правда, – ответил он таким тоном, что она сразу поверила. – В эту минуту я готов убить любого, кто помешает нам. Будь это даже твой любимый брат Энтони!
К его удивлению, она рассмеялась.
– О, Саймон! Как чудесно, что вы… ты такой ревнивец! Спасибо.
– Я надеюсь заслужить твою благодарность чуть позднее.
– Возможно, – прошептала она с лукавым огоньком в глазах, – я тоже заслужу твою благодарность.
– Я уже благодарен тебе… – проговорил он.
Саймон с великим трудом сдерживал желание сразу проникнуть в нее и завершить то, о чем мечтал, ибо понимал: эта первая ночь целиком ее – Дафны – и для нее, а не для него. И ни в коем случае она не должна испытать неприятные ощущения или эмоции. И он обязан оградить жену от этого. Только удовольствие и блаженство должны сопутствовать ей в этом первом путешествии в мир любовных переживаний.
Он знал, чувствовал: она уже хочет его, изнемогает – пусть не в такой степени, как он, – от желания. Дыхание ее участилось, глаза заволокло дымкой вожделения.
Но он решил, что этого недостаточно. Она должна изнывать, сгорать от страсти – тогда ей легче будет принять его. Он снова принялся целовать ее. Не только губы – грудь, плечи, живот… Она стонала и извивалась под ним, и лишь когда в глазах ее появились искорки безумия, он опустил руку и, коснувшись ее лона, с удовлетворением отметил, что она готова к вторжению.
– Сейчас тебе будет немного б-больно, – проговорил он хрипло, – но я об-бещаю…
– Умоляю, сделай это скорее! – простонала она.
Не в силах больше сдерживаться, он резко вошел в нее и сразу ощутил, как поддалась ее девственная преграда, однако не услышал крика боли, поэтому спросил:
– Все хорошо?
Дафна кивнула и, прерывисто дыша, сказала:
– Только какое-то странное ощущение…
– Больно?
Она покачала головой и с улыбкой прошептала:
– Все в порядке. Но раньше… когда рукой… было лучше.
Даже в тусклом свете свечей он разглядел, что краска залила ей щеки.
– А так тебе нравится? – тоже шепотом спросил он и наполовину вышел из нее. – Так лучше?
– О нет! – почти вскричала она.
– А если так?
Он снова полностью вошел в нее, и Дафна застонала:
– Да… Нет… Так… Еще… Если можно…
Медленно и осторожно он начал двигаться в ней. Каждое движение вызывало ее легкий стон, и эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее.
Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он стиснул зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению.
Дафна выгнулась ему навстречу, выкрикнула его имя и обмякла. Саймон позволил себе еще одно завершающее движение внутри ее, затем вышел и растянулся рядом, прильнув к ее губам благодарным поцелуем.
На следующий день они благополучно прибыли в Клайвдон, и там, к своему смущению, Дафна не покидала спальных покоев хозяина почти целую неделю.
Когда они насытились друг другом, Саймон показал Дафне замок и поместье, представил молодую жену прислуге. Поскольку в последние годы он почти не жил здесь, то и сам был знаком далеко не со всеми, и, соответственно, многие из слуг никогда не видели своего хозяина. Но оставались еще и те, кто знал Саймона с самого детства и был беззаветно предан ему.
Дафна расспрашивала его о тех ранних годах, однако он по-прежнему был лаконичен в своих ответах.
– Я жил здесь до того времени, пока не уехал в Итон, где поступил в школу…
Вот примерно все, чего она от него добилась. И снова ощутила неловкость за свое любопытство и обиду за краткость его ответов.
– Ты ездил отсюда в Лондон? – как-то раз спросила она. – Когда мы были маленькими, нас часто возили туда из нашего поместья.
– Нет, – сказал он. – Я жил все время здесь. До школы. Хотя один раз побывал в Лондоне… Но лучше бы этого не делал…
В его тоне был решительный призыв прекратить дальнейшие разговоры на эту тему, однако Дафна не собиралась прекращать расспросы.
– Полагаю, ты был симпатичным, но болезненным ребенком, – проговорила она с сочувствием в голосе. – Иначе тебя так не любили бы до сих пор ваши старые слуги.
Он ничего не ответил, и тогда она принялась рассказывать о детстве своих братьев.
– Мне кажется, что Колин был похож на тебя в детстве. Веселый, общительный, хотя довольно часто болел. Помню, однажды…
Саймон, ничего не сказав, развернулся и вышел из комнаты.
Дафне захотелось заплакать от обиды, но она сдержалась.
Саймон никогда особенно не интересовался цветами, но сейчас, стоя у ограды знаменитого на всю округу цветника, пристально их разглядывал и пытался прийти в себя после вопросов Дафны о его детстве.
Да будь оно проклято! Он до сих пор не мог спокойно вспоминать о нем, поэтому пребывание здесь, в Клайвдоне, было мучительным. А привез он сюда Дафну исключительно оттого, что из сравнительно близких к Лондону владений Клайвдон был наиболее пригоден для жилья.
Воспоминания невольно влекут за собой ощущения тех лет, а именно их избегал Саймон. Не хотел снова чувствовать себя брошенным ребенком, который забрасывает отца уймой писем, но не получает ни одного ответа. Не хотел вспоминать жалостливые лица и сочувственные улыбки слуг. Да, они любили его, жалели, но разве это могло помочь?
Даже то, что они дружно осуждали и, возможно, ненавидели его отца, не уменьшало страданий мальчика. Конечно, какое-то удовлетворение Саймон находил в этом, но боль и унижение оставались прежними.
И стыд. Больше всего его мучило чувство стыда.
То, что его жалеют и, значит, он достоин жалости, а не обычного внимания, как другие дети, только прибавляло мучений. А чего стоили редкие встречи с отцом! В его детскую голову приходили тогда мысли о смерти – ему не хотелось жить, он жалел, что когда-то имел несчастье родиться…
Воистину он находился в аду и начал из него медленно выкарабкиваться только с поступлением в школу. Это был смелый, отчаянный поступок с его стороны, и, к счастью, он оказался успешным.
Разумеется, Дафна не виновата, что хочет узнать о его прошлом… Но сохранившееся с детства жгучее чувство стыда мешает ему рассказать обо всем, что было… Да, стыд и еще, наверное, гордость… Но хорошо ли это? Правильно ли?
Его руки невольно сжали чугунную ограду, словно он хотел раздавить чувство вины перед Дафной. Он отвратительно обошелся с ней. Вот чего нужно стыдиться!
– Саймон!
Ее присутствие он ощутил раньше, чем она его окликнула. Она подошла сзади, тихо ступая по мягкой траве. Ему казалось, он слышит шепот ветра в ее густых волосах.
– Какие красивые розы, – восхитилась она.
Он понимал, что этими простыми словами она хотела улучшить его настроение, успокоить, сказать, что не держит на него обиды. Как же ему повезло: несмотря на свой нежный возраст, его жена оказалась умна… нет, мудра не по годам! Как будто все уже знает о мужчинах, об их дурацких переменах настроения и отвратительной несдержанности.
– Мне рассказывали, что эти розы любила моя мать, – произнес он и добавил: – Она умерла при моем рождении.
Дафна наклонила голову.
– Я думал о вас каждую ночь, – прошептал он, снимая с нее сорочку. – О ваших губах, улыбке, теле… И в своих грезах я был очень гадкий… Очень испорченный…
Легкий стон сорвался с ее губ.
– Но сегодня мои ночные видения станут явью… – произнес Саймон и, подняв обнаженную девушку на руки, отнес в постель.
Не сводя глаз с Дафны, он стал быстро снимать с себя одежду. Ее кожа в колеблющемся свете свечей отливала цветом спелого персика, прическа, над которой недавно трудился парикмахер, потеряла форму, и теперь волосы свободно спадали на плечи.
Саймон, с поразительной легкостью еще несколько мгновений назад справлявшийся с ее одеждой, не мог так же легко разобраться со своими пуговицами и застежками. Дафна, внимательно наблюдавшая за ним, принялась натягивать на себя одеяло.
– Не надо, – сказал он, не узнавая своего голоса. – Я тебя согрею.
Сорвав с себя остатки одежды, уже не слыша ее ответа, он накрыл ее своим телом и произнес:
– Тише. Обещаю: все будет хорошо. Доверься мне.
– Я верю, – дрожащим голосом ответила она. – Но только…
– Что «только»?
Его руки гладили ее грудь, бедра.
– Мне стыдно, что я такая неумелая… невежественная, – робко сказала она и услышала, как в его горле забулькал смех. – Опять смеетесь?
– Перестань, – пробормотал он, – умоляю, прекрати, если не хочешь все испортить.
– Что я должна прекратить? – обиженно спросила она. – И что во всем этом смешного, черт возьми?
– О боже, Дафф! – простонал он. – Я смеюсь от радости. От радости, что ты такая… невежественная. – Он прижался губами к ее губам и после долгого поцелуя добавил: – Горжусь тем, что я первый, кто удостоился счастья прикоснуться к твоему телу.
Ее глаза расширились, и она спросила:
– Это правда? Насчет счастья?.. Вы… ты не шутишь?
– Чистая правда, – ответил он таким тоном, что она сразу поверила. – В эту минуту я готов убить любого, кто помешает нам. Будь это даже твой любимый брат Энтони!
К его удивлению, она рассмеялась.
– О, Саймон! Как чудесно, что вы… ты такой ревнивец! Спасибо.
– Я надеюсь заслужить твою благодарность чуть позднее.
– Возможно, – прошептала она с лукавым огоньком в глазах, – я тоже заслужу твою благодарность.
– Я уже благодарен тебе… – проговорил он.
Саймон с великим трудом сдерживал желание сразу проникнуть в нее и завершить то, о чем мечтал, ибо понимал: эта первая ночь целиком ее – Дафны – и для нее, а не для него. И ни в коем случае она не должна испытать неприятные ощущения или эмоции. И он обязан оградить жену от этого. Только удовольствие и блаженство должны сопутствовать ей в этом первом путешествии в мир любовных переживаний.
Он знал, чувствовал: она уже хочет его, изнемогает – пусть не в такой степени, как он, – от желания. Дыхание ее участилось, глаза заволокло дымкой вожделения.
Но он решил, что этого недостаточно. Она должна изнывать, сгорать от страсти – тогда ей легче будет принять его. Он снова принялся целовать ее. Не только губы – грудь, плечи, живот… Она стонала и извивалась под ним, и лишь когда в глазах ее появились искорки безумия, он опустил руку и, коснувшись ее лона, с удовлетворением отметил, что она готова к вторжению.
– Сейчас тебе будет немного б-больно, – проговорил он хрипло, – но я об-бещаю…
– Умоляю, сделай это скорее! – простонала она.
Не в силах больше сдерживаться, он резко вошел в нее и сразу ощутил, как поддалась ее девственная преграда, однако не услышал крика боли, поэтому спросил:
– Все хорошо?
Дафна кивнула и, прерывисто дыша, сказала:
– Только какое-то странное ощущение…
– Больно?
Она покачала головой и с улыбкой прошептала:
– Все в порядке. Но раньше… когда рукой… было лучше.
Даже в тусклом свете свечей он разглядел, что краска залила ей щеки.
– А так тебе нравится? – тоже шепотом спросил он и наполовину вышел из нее. – Так лучше?
– О нет! – почти вскричала она.
– А если так?
Он снова полностью вошел в нее, и Дафна застонала:
– Да… Нет… Так… Еще… Если можно…
Медленно и осторожно он начал двигаться в ней. Каждое движение вызывало ее легкий стон, и эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее.
Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он стиснул зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению.
Дафна выгнулась ему навстречу, выкрикнула его имя и обмякла. Саймон позволил себе еще одно завершающее движение внутри ее, затем вышел и растянулся рядом, прильнув к ее губам благодарным поцелуем.
На следующий день они благополучно прибыли в Клайвдон, и там, к своему смущению, Дафна не покидала спальных покоев хозяина почти целую неделю.
Когда они насытились друг другом, Саймон показал Дафне замок и поместье, представил молодую жену прислуге. Поскольку в последние годы он почти не жил здесь, то и сам был знаком далеко не со всеми, и, соответственно, многие из слуг никогда не видели своего хозяина. Но оставались еще и те, кто знал Саймона с самого детства и был беззаветно предан ему.
Дафна расспрашивала его о тех ранних годах, однако он по-прежнему был лаконичен в своих ответах.
– Я жил здесь до того времени, пока не уехал в Итон, где поступил в школу…
Вот примерно все, чего она от него добилась. И снова ощутила неловкость за свое любопытство и обиду за краткость его ответов.
– Ты ездил отсюда в Лондон? – как-то раз спросила она. – Когда мы были маленькими, нас часто возили туда из нашего поместья.
– Нет, – сказал он. – Я жил все время здесь. До школы. Хотя один раз побывал в Лондоне… Но лучше бы этого не делал…
В его тоне был решительный призыв прекратить дальнейшие разговоры на эту тему, однако Дафна не собиралась прекращать расспросы.
– Полагаю, ты был симпатичным, но болезненным ребенком, – проговорила она с сочувствием в голосе. – Иначе тебя так не любили бы до сих пор ваши старые слуги.
Он ничего не ответил, и тогда она принялась рассказывать о детстве своих братьев.
– Мне кажется, что Колин был похож на тебя в детстве. Веселый, общительный, хотя довольно часто болел. Помню, однажды…
Саймон, ничего не сказав, развернулся и вышел из комнаты.
Дафне захотелось заплакать от обиды, но она сдержалась.
Саймон никогда особенно не интересовался цветами, но сейчас, стоя у ограды знаменитого на всю округу цветника, пристально их разглядывал и пытался прийти в себя после вопросов Дафны о его детстве.
Да будь оно проклято! Он до сих пор не мог спокойно вспоминать о нем, поэтому пребывание здесь, в Клайвдоне, было мучительным. А привез он сюда Дафну исключительно оттого, что из сравнительно близких к Лондону владений Клайвдон был наиболее пригоден для жилья.
Воспоминания невольно влекут за собой ощущения тех лет, а именно их избегал Саймон. Не хотел снова чувствовать себя брошенным ребенком, который забрасывает отца уймой писем, но не получает ни одного ответа. Не хотел вспоминать жалостливые лица и сочувственные улыбки слуг. Да, они любили его, жалели, но разве это могло помочь?
Даже то, что они дружно осуждали и, возможно, ненавидели его отца, не уменьшало страданий мальчика. Конечно, какое-то удовлетворение Саймон находил в этом, но боль и унижение оставались прежними.
И стыд. Больше всего его мучило чувство стыда.
То, что его жалеют и, значит, он достоин жалости, а не обычного внимания, как другие дети, только прибавляло мучений. А чего стоили редкие встречи с отцом! В его детскую голову приходили тогда мысли о смерти – ему не хотелось жить, он жалел, что когда-то имел несчастье родиться…
Воистину он находился в аду и начал из него медленно выкарабкиваться только с поступлением в школу. Это был смелый, отчаянный поступок с его стороны, и, к счастью, он оказался успешным.
Разумеется, Дафна не виновата, что хочет узнать о его прошлом… Но сохранившееся с детства жгучее чувство стыда мешает ему рассказать обо всем, что было… Да, стыд и еще, наверное, гордость… Но хорошо ли это? Правильно ли?
Его руки невольно сжали чугунную ограду, словно он хотел раздавить чувство вины перед Дафной. Он отвратительно обошелся с ней. Вот чего нужно стыдиться!
– Саймон!
Ее присутствие он ощутил раньше, чем она его окликнула. Она подошла сзади, тихо ступая по мягкой траве. Ему казалось, он слышит шепот ветра в ее густых волосах.
– Какие красивые розы, – восхитилась она.
Он понимал, что этими простыми словами она хотела улучшить его настроение, успокоить, сказать, что не держит на него обиды. Как же ему повезло: несмотря на свой нежный возраст, его жена оказалась умна… нет, мудра не по годам! Как будто все уже знает о мужчинах, об их дурацких переменах настроения и отвратительной несдержанности.
– Мне рассказывали, что эти розы любила моя мать, – произнес он и добавил: – Она умерла при моем рождении.
Дафна наклонила голову.