Фунгус

– Я понимаю твои мысли, – сказал Хик-Хик. – Если я сяду на тебя верхом, это будет выглядеть проявлением классовой иерархии. Но пусть тебя не смущает эта картина, товарищ Кривой. Поскольку ты выше и сильнее, по логике вещей и исходя из принципа солидарности ты должен возить меня, а не я тебя.

Произнеся эти слова, Хик-Хик принялся дергать гриб за его многочисленные конечности и покрикивать, пытаясь добиться, чтобы Кривой занял необходимое положение. Наконец чудовище подогнуло корни, служившие ему ногами, и его колени со стуком ударились о землю. Тело великана разом обмякло, словно неживое. На сей раз Хик-Хик сумел взобраться наверх и удобно расположить свою задницу на макушке монстра, где обнаружилось несколько вмятин, по форме напоминавших седло. Благодаря этому Хик-Хику не грозило падение со скользкой поверхности шляпки. Вероятно, на свете есть скакуны и получше, но попробовать стоило.

Хик-Хик сам точно не понял, как добился того, чтобы Кривой ему повиновался, но внезапно гриб поднялся на ноги. Как здорово сидеть наверху, когда гигантское существо стоит прямо! Хик-Хик взлетел ввысь так резко, что ему даже пришлось придержать свой котелок руками. Он взвизгнул – не то от радости, не то от испуга. Но дело сделано: наш герой восседал на голове двухметрового гриба, чьи ноги прокладывали дорогу в снегу, словно корабельный киль. С такой высоты мир казался другим. Сидя на шляпке гриба, Хик-Хик мог протянуть руку и схватить какую-нибудь зазевавшуюся белку.

Наездник пришпоривал своего коня, заставляя двигаться в нужном направлении. Это оказалось непростой задачей. Хик-Хик хотел научить Кривого простым сигналам: удар по правому плечу означает «поворачивай направо», по левому – «поворачивай налево», а если хозяин положит руку на перепонки подбородка и потянет назад, следует остановиться. Но гриб не мог этого уразуметь или понимал приказы по-своему. Хик-Хик приходил в отчаяние, когда гриб неожиданно останавливался или хуже того – начинал бегать кругами вокруг какого-нибудь дерева, точно слепой, потерявшийся в лабиринте. Однако в результате им таки удалось добраться до осталя.

Трагические события – изнасилование Майлис и схватка с Касианом – произошли всего несколько дней назад, но казалось, прошла целая вечность. Сейчас снежный ковер застилал все окрестности, словно очищая природу от грубости и грязи, которые несет с собой присутствие человека. Хик-Хик спешился, осторожно, как вор, подошел к двери, приоткрыл ее и вошел, озираясь по сторонам.

Дом казался замерзшим кладбищем. Видеть постоялый двор таким пустым было непривычно. Закрытые ставни не пропускали ни единого луча света, внутри царил мрак. Огонь в очаге давно умер, и ледяной воздух устремлялся в легкие, стоило сделать вдох. Картина резко отличалась от привычных сцен, когда населявшие дом пурпуры ели, спали, обогревались, наигрывали свои странные песенки или вытирали жирные руки о рубашку Хик-Хика. А сейчас даже Лысая Гусыня куда-то запропастилась. Куда она могла подеваться? Хик-Хик ненавидел гусынь. Пурпуров тоже ненавидел, и причиной тому была не их преступная деятельность, а реакционное сознание. Как прирожденный горожанин, Хик-Хик ненавидел горы. Может ли существовать что-либо более отличное от средиземноморского города, чем осталь в Пиренеях? Впрочем, по здравом размышлении, Барселону он тоже терпеть не мог. Таким людям везде и всегда неуютно.

Хик-Хик обернулся и увидел через плечо, что Кривой, которого он оставил на дворе, вошел в дом.

– А тебе чего здесь надо? – спросил он.

Чудовище, как обычно, неотступно следовало за человеком и сейчас застыло в центре помещения, прямое, как столб, а его физиономия по-прежнему напоминала гримасу ребенка, сдерживающего слезы. Однако, если в кауне монстр следил исключительно за Хик-Хиком, здесь он нашел себе другой объект для наблюдения: задрав голову, Кривой разглядывал потолок, словно не мог уразуметь, для чего в доме служит крыша. Его ногам, точнее, сотням корней, служившим ногами, казалось, не нравилось ступать по деревянным половицам. Хик-Хик в шутку предложил ему бутылку винкауда:

– Хочешь, товарищ? – насмешливо спросил он, но в следующий миг забыл о грибе.

Он вспомнил о Майлис.

Бедная Майлис. Их было девять, девять пурпуров. Наверняка они заткнули ей рот лиловым колпаком; эти негодяи сами говорили, что их колпаки помогают затыкать глотки фемнам. Как они ее изнасиловали? У мерзавцев, скорее всего, не хватило терпения ждать своей очереди. Ее завалили на стол и сорвали с нее одежду. Русая и белокожая Майлис, такая нежная, верещала, как пойманный бельчонок, покуда со всех сторон бедняжку осаждали эти мужланы.

Хик-Хик незаметно для себя самого запустил руку в штаны, а кончив, вытер о ножку гриба: сперма смешалась с грибной слизью, густой, как утиный жир. Пора было возвращаться. Кривой сплел из своих рук-корней подобие огромной корзины, куда его повелитель сложил всяческую провизию и прочий скарб. Когда гриб оказался нагружен, как пять мулов, – несколько дюжин бутылок винкауда, бутыли с маслом, сало, кукурузные початки и примороженный белый зельц, – Хик-Хик снисходительно похлопал его по спине:

– Товарищ, давай я расскажу тебе о главном принципе нашего Идеала: «каждому по потребностям». Не сомневайся, товарищ Кривой, я помогу тебе заполучить все, что требуется гигантскому грибу: солнечный свет, влажное и тенистое место и прочую ерунду. Но я не гриб, у меня другие нужды. И, когда ты перевозишь мои вещи, твое пролетарское достоинство растет благодаря нашей солидарности.

С этими словами Хик-Хик уселся на шляпку гриба, удобно расположив ягодицы на его голове, и серьезно заявил:

– Придется тебе усвоить, товарищ Кривой: не все равенства равны.





* * *


Любой человек на месте Касиана не стал бы противиться верной смерти. Он потерял столько крови, что ее бы хватило на добрую половину бочонка, одна пуля застряла в правом бедре, другая снесла кусок черепа. К тому же он лежал в снегу в Пиренейских горах. Пурпуры много раз говорили: смерть от холода – самая приятная, и были правы. Тело его повторяло: «спи, спи, спи», усталость отяжеляла веки. И пусть все решает природа.

Нет! Раненый сказал себе, что на то он и Касиан, прямой потомок славного рода, восходящего к Филоме, самому отважному рыцарю при дворе императора франков, Людовика Третьего Слепого, чтобы ни за что не сдаваться. Ему было судьбой предначертано найти источник Власти.

Проклятый Хик-Хик, этот филь де кана! Так на здешнем наречии звучало выражение «сукин сын». Ненависть может способствовать жизни: если Касиану была необходима еще одна причина, чтобы бороться за существование, она у него появилась. Он мечтал отомстить негодяю. В душе Касиан был торговцем, а хороший торговец знает, что отмщение – не более, чем вид долга, который оплачивается не товарами, а удовлетворением. И свой долг Касиан собирался получить с лихвой.

Но для начала придется спастись самому, а это задача не из легких. Он был наполовину погребен под плотным слоем холодного снега в глубине неизвестного оврага. Простреленное бедро не позволяло двигать ногами. Стоило бедняге сделать попытку пошевелиться, как резкая боль пронизывала его тело. О голове лучше было и не думать: пуля снесла часть лысины, словно крышку с кофейника. Правда, не все было так плохо: видимо, повредился только череп, а не мозги, иначе он бы не рассуждал столь здраво.

Касиан обладал недюжинной силой, однако вырваться из снежного плена оказалось адски трудно. Ему пришлось здорово поработать коленями и особенно локтями, чтобы освободиться из заточения. Свобода далась бедняге ценой ужасающей одышки и овладевшей всем его существом чудовищной усталости. От потери крови он слишком ослабел для того, чтобы прокладывать путь в долину, к цивилизации, к жизни. Когда, лежа на снежном ковре, Касиан понял это, слезы ярости покатились по его щекам. Снег лежал метровым слоем, а рана в бедре и общая слабость не позволяли двигаться вперед. В теле осталось слишком мало крови, и продвигаться сквозь плотные снежные дюны, отделявшие его от Вельи, он не сможет.

Оставался один выход. Раз основной путь перекрыт, следовало спланировать новый маршрут. И такой маршрут существовал, но граничил с самоубийством.

Когда-то один пурпур рассказал ему историю пастуха, который попал в подобное положение. Несчастный оказался в горах в полном одиночестве, к тому же был ранен: у него оказались раздроблены оба колена. И тогда пастух решил скатиться по склону, превратив свое тело в подобие бочонка. Он прижал руки к груди и, вращаясь, двинулся вниз. Правда, это случилось летом, когда в горах нет тайных ловушек. Но сейчас наступила зима, кругом лежали сугробы, и под обманчивым белым покровом скрывались страшные ямы – расселины. Эти глубочайшие колодцы с хищными воронками, спрятанными под снегом, вели прямиком в пасть сатаны. Стоило упасть в расселину, и он бы пропал навсегда.

Но лучше не думать об этом. Касиан оттолкнулся и покатился вниз. Докатываясь до небольших ровных площадок, он разгребал снег, откапывал камни и бросал перед собой. Иногда снаряды-разведчики исчезали в нескольких метрах от него, поглощенные снегом. Благодаря этой простой уловке ему удавалось найти безопасный маршрут.

Но очень скоро Касиан выбился из сил; поиск камней отнимал последние силы, а он и так был на грани изнеможения, руки плохо слушались. Раны болели, ему было холодно, очень холодно. Мороз и усталость угробят его быстрее, чем расселины.

Придя к такому заключению, Касиан положился на судьбу и, не раздумывая, покатился вниз. Если встречался ровный участок, он поднимался на ноги и, хромая, ковылял к следующему склону, бормоча под нос: «Я – Касиан, потомок Филоме, и когда-нибудь я узнаю, где скрывается Власть». Он катился и катился, понимая, что любая минута может стать последней. И под конец его так умотало, что казалось, весь мир вертится вокруг него.

Наконец он очутился на пологом склоне. Этот участок был последним: с безграничным ужасом Касиан понял, что тело перестало вращаться и падает прямо вниз. Он завопил от ужаса. Расселина! Она поглотит его, и никто и никогда об этом не узнает. Это конец!

Но нет. Это был не конец. Он приземлился в неглубокую выемку возле самой дороги, которая пересекала долину. Еще один день, и дорогу завалит снег, но сейчас путь был открыт. Касиан улегся на обочине и стал ждать, приложив снег к ране на голове, чтобы прекратить кровотечение. Больше несчастный ничего сделать не мог, отныне все решала Судьба. Если кто-нибудь проедет мимо, он будет спасен, если же нет – сдохнет, как собака.

Судьба оказалась к нему благосклонна. Очень скоро Касиан услышал топот копыт и скрип телеги.

Существует закон, из которого нет исключений: именно те субъекты, которые с презрением относятся к христианскому милосердию, пользуются его дарами больше других. Если бы Касиан нашел на обочине раненого, то, скорее всего, спокойно проехал бы мимо. Но сейчас этим раненым был он сам, а потому, увидев приближавшуюся телегу, вытянул руку вверх и взмолился о помощи:

– Спасите! Помогите!

Его отвезли в единственный на всю долину городок, в Велью. Там местный врач сделал все, что было в его силах, чтобы спасти ему жизнь. Поскольку никаких больниц рядом не было, его поместили в частный дом, как это было принято в ту пору в горах. Пока больной выздоравливал, ему приходилось самому оплачивать свое содержание, но это не заботило Касиана. У него имелись денежные заначки по обе стороны границы.

Его поместили на окраине городка в осталь охотника, и его жена ухаживала за раненым лучше любой монашки или медсестры. Дважды в день она заходила в комнату, присаживалась на край кровати, кормила Касиана супом с яйцом и душистым тимьяном, а потом поила винкаудом. Иногда снимала с гноящихся ран повязки и очищала их губкой, смоченной в розмариновом масле. Но никто не знал, сколько времени будет заживать рана на бедре и когда найдется хороший врач, который сумеет заделать дыру в черепе.

Однажды охотник вернулся домой в необычайно приподнятом настроении. Нет, он не добыл особо ценную дичь, зато купил новое режье, которое с гордостью показал Касиану. Ему было чем гордиться – в руках он держал великолепную двустволку; длинные серебряные стволы кто-то начистил до блеска. Когда стрелок целится в небо из такого великолепного ружья, ему кажется, что он сейчас попадет в солнце. Касиан предложил охотнику сумму, втрое превышающую ту, которую тот заплатил.


Хик-Хик, этот мерзавец Хик-Хик. Когда раненый думал о нем, в голову приходило самое страшное ругательство этих гор: филь де кана. Он прикончит негодяя, засунет ему как можно глубже в рот оба серебряных дула и перед тем, как нажать на курок, скажет: «Я – Касиан, потомок Филоме, и когда-нибудь узнаю, где скрывается Власть». А потом от головы мерзавца останется мокрое место.

Но сначала надо вылечиться. Ему нужно время, много времени, чтобы восстановить силы и снова встать на ноги. А еще чтобы найти кого-нибудь, кто сможет залатать его череп.





V

Нелепые попытки Хик-Хика воплотить Идеал анархистов при помощи четырех грибов в качестве революционного авангарда




Зима подходила к концу. Во всех остальных частях света весна заявляет о себе живительными солнечными лучами, но в Пиренеях ее приход знаменуется проливными ливнями, которые прогоняют снег со склонов. Они же расчистили дорожку к двери кауны.

Итак, наступила весна и принесла с собой дожди. И товарищ Кривой совершил немыслимый поступок: по своей воле вышел из пещеры и замер неподвижно на склоне под прохладными струями. Они скользили по его голове, скатывались по пластинкам под подбородком, а гриб стоял как вкопанный, наслаждаясь влагой. Если бы эту картину наблюдал человек менее толстокожий, чем Хик-Хик, он бы, наверное, увидел в ней много интересного. Например, его бы поразило то, как гриб воспринимает воду, льющуюся с небес: казалось, он получал от этих струй нечто большее, чем пропитание для плоти. А еще такой наблюдатель подумал бы, что Кривой с грустью вспоминает о своей прежней жизни, растительной и безмятежной, когда он не был ввергнут в водоворот мира, где царят суета и страсти. В тот мир, где мужчины дрочат в опустевших осталях.

Однако Хик-Хик не стал философствовать, его обуяло чисто детское чувство обиды. Пока тянулась бесконечная зима, гриб навязывал ему свою компанию, обязывал терпеть свое неизменное присутствие. И несмотря на это, а возможно, именно по этой причине между ними возникла своеобразная дружба. Долгие зимние месяцы Хик-Хик коротал бок о бок с товарищем Кривым, и теперь, когда снегопады прекратились и можно было наконец выйти из кауны, что пришло в первую очередь в голову безмозглому грибу-великану? Встать столбом на склоне и напрочь забыть о друге. Что ж, ему же хуже!

Оскорбленный Хик-Хик повернулся спиной к грибу и побрел прочь от пещеры. Тучи постепенно расходились, с листьев и веток все еще падали капли, но дождь кончился. Хик-Хик зашел в перелесок, выбрал кусты повыше, спустил штаны и присел на корточки, зажав в руке пучок травы, чтобы подтереться. В такие минуты ему в голову приходили самые разные мысли.

В самом деле, сегодняшнее поведение Кривого выглядело очень странно. С самого первого дня он только и делал, что ходил за человеком по пятам, словно приклеенный. А тут впервые проявил инициативу: оживился, вышел из кауны, встал под дождем. Наслаждался его струями. Какой смысл заключается в этом? Но тут мысли все еще сидевшего на корточках Хик-Хика прервал какой-то шум. Кто-то с треском ломился через кусты, все ближе и ближе.

– Оставь меня в покое! – заорал Хик-Хик, не вставая. – С сегодняшнего дня я буду справлять нужду один.

Хрусть, хрусть. И снова, чуть ближе – хрусть. Одной рукой он раздвинул кусты.

Но увидел там не Кривого. Черный влажный нос. Два черных глаза. Треугольная мохнатая морда. Медведь.

Хик-Хик пустился наутек, поддергивая рукой штаны и испуская пронзительные крики. Его преследовал ревущий медведь. Человек в полуспущенных штанах не может убежать от медведя. Бедняга обернулся и увидел свою смерть: сейчас зверь навалится на него, острые когти порвут черное пальто и вонзятся в тело. Хик-Хик съежился, пытаясь закрыть голову и шею руками, как делал это во время побоев в полицейском участке. Ему послышалось, как Касиан смеется над ним из глубин ада.

Пока несчастный прятал голову, точно страус, ожидая неминуемой гибели, до него донесся какой-то запах, который перекрывал даже тяжелый медвежий дух. Хик-Хик осторожно приподнял голову над рукавом пальто и одним глазом осмотрел окрестности.

Медведь и гриб слились в единый комок торчащих во все стороны конечностей, плоти и рева. Влажные руки и ноги Кривого обхватывали тушу медведя, оба катались по земле под треск ломающихся веток. Хищник пытался укусить гриб за череп, но тот был слишком круглым и широким, и челюсти зверя не могли зацепиться. Противники, не разжимая убийственных объятий, покатились в глубь леса. Хик-Хик потерял их из вида, но следить за их передвижением оказалось нетрудно: схватка слышалась издалека, деревья раскачивались, а в воздухе висело целое облако хвои и щепок, которое поднимали два чудовища – такие могучие и одновременно такие разные. Место борьбы указывал и дикий рев: голоса, вопли и угрозы тоже были оружием. Медведь ревел, а Кривой, обычно хранивший стоическое и безразличное молчание, вторил ему хриплым и глубоким воплем раненого орла.

Хик-Хик спрятался за толстым деревом, чей ствол покрывали лишайники и бархатистый мох. Он отважился выйти из своего укрытия, только когда стало тихо, и осторожно двинулся вперед по следу из сломанных веток и примятых кустов. И увидел их.

Кривой стоял на своих пяти или шести коленях, обессиленный, – его длинные руки безжизненно обвисли, туловище накренилось. Мертвый медведь лежал перед ним. Повернув голову, Кривой устремил на хозяина взгляд своего единственного глаза. Хик-Хик заглянул вглубь маленького желтого ока, но не увидел там ничего – ни радости победы, ни ожидания благодарности. На лице гриба по-прежнему застыла гримаса обиженного, бесконечно печального ребенка. Кривой был ранен: в тот день на мягкой части его головы отпечатался след четырех когтей. Но медведю не поздоровилось, совсем не поздоровилось.

Пальцы гриба, подобно ножницам, разрезали мохнатую шкуру. Но больше всего досталось пасти. Гриб разорвал ее, и сломанные челюсти животного были уродливо распахнуты. Хик-Хик неуверенно приблизился к трупу зверя и потыкал его веткой, как ребенок, впервые прикоснувшийся к морской волне, пока не убедился, что медведь мертв, бесповоротно мертв.

В это трудно было поверить: треклятый гриб убил медведя! Хик-Хик посмотрел на Кривого другими глазами, лицо его выражало крайнее удивление.

– Товарищ Кривой! – воскликнул он. – Ты спас мне жизнь!

И человек, искренне разволновавшись, впервые обнял чудовище, прижав свое тело к его цилиндрическому тулову и не обращая внимания на то, что руки и рукава пальто пачкает жирная слизь, покрывавшая кожу Кривого.

Пока тянулась зима, сидя взаперти в пещере, Хик-Хик не понял самого главного, и теперь у него раскрылись глаза. Дело ясное: гигантский гриб находится у него в услужении, охраняет его и даже убивает медведей, когда того требуют обстоятельства. Ему, Хик-Хику, простому городскому дебоширу, досталась безраздельная власть над существом, обладавшим чудовищной силой, и оно слепо ему подчинялось. И тут Хик-Хик наконец понял: именно этого и искал с таким усердием Касиан. Управление покорными и разрушительными силами и есть Власть. Власть!

Однако Хик-Хик сильно отличался от Касиана. Он верил в Идеал анархистов, а потому Власть сама по себе не являлась его целью. Когда мертвый медведь лежал у его ног, наш герой решил, что гриб может стать отличным борцом за дело революции, и даже рассердился на свою недогадливость: как эта мысль сразу не пришла ему в голову? Небольшой отряд таких товарищей мог помочь пролетариату продвинуться вперед на пути революции гораздо больше, чем тысячи речей. Природа бок о бок с Идеалом – как раз то, что нужно. Это пробудит рабочие массы всего мира: от Лиссабона до Шанхая.

Вдохновленный этой идеей, Хик-Хик направился к тому месту, где однажды ночью появился Кривой. Тогда он стоял рядом с тремя грибами, которые по-прежнему возвышались на горном склоне. Слабые лучи солнца пробивались сквозь ветки деревьев и озаряли стоявшие навытяжку грибы. Что именно произошло той ночью? Бедняга точно не помнил, ибо был пьян. Хик-Хик напряг память: сначала он вонзил нож в голову гриба, в самую середину. А раз так, это означает, что гриб вылезет из земли, если нанести удар в середину шляпки.

Хик-Хик сжал кулак и треснул ближайший гриб по голове.

Никакого эффекта.

Разочаровавшись, он попытал удачу с остальными двумя.

– Ну, давай же, давай! – обращался он к невидимому собеседнику, желая от всего сердца повторения фокуса. Один гриб – это хорошо, но четыре – гораздо лучше.

Увы. Напрасно ждал Хик-Хик, что земля задрожит, а грибы зашевелятся и выскочат из земли. Ничего подобного.

– Черт! – выругался он.

Почему раньше получилось, а теперь – нет? Разумного ответа найти не удавалось, и бедняга разозлился, как мальчишка, у которого отобрали игрушку. Хочу еще три гриба, хочу и все тут! И он изо всех сил стал колотить по шляпке самый маленький гриб. Нанося удар за ударом, он думал о медведе: о нападении медведя, о медвежьей пасти, о том страхе, который он испытал, убегая от медведя. Ему нужны были новые грибы, чтобы защищаться от хищников и раздувать пожар анархистской революции!

Ничего не вышло. Бесконечно разочарованный Хик-Хик побрел вниз по склону в сопровождении Кривого, гневно раздувая ноздри, словно бык.

Он отошел уже довольно далеко и вдруг услышал у себя за спиной какой-то хруст.

Две неуклюжие фигуры, с трудом удерживаясь на ногах, спускались с горы. Их непропорционально большие шляпки, которые они еще не научились держать ровно, мешали удерживать равновесие, словно монстрам не хватало противовеса в нижней части тела. Они то падали и катились вниз, то поднимались, а потом снова падали. Им не удавалось управлять пучками из тысяч корней, из которых состояли их руки и ноги, как некогда Кривому. Из двух ртов вырывались отчаянные вопли, резкие и жалобные, словно пищали гигантские мыши. Инстинкт заставлял их следовать за Хик-Хиком. Когда чудовища приблизились и встали рядом с Кривым перед своим повелителем, послушные его воле, хотя пока еще недостаточно крепкие, тот захлопал в ладоши и расхохотался.