Фунгус

Тут его взгляд упал на толстый деревянный брус. Он схватил его и, точно копье, направил прямо в живот Касиану. Однако тому удалось ухватиться руками за другой конец бруса. Стоя друг напротив друга, вцепившись в два конца бруса, враги сообразили, что незаметно для них самих дурацкая потасовка превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. Обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль: они отбросили деревяшку и побежали к осталю: кто первым схватит лефоше, тот и прикончит противника.

Касиан был выше слуги, его длинные ноги двигались проворнее. Однако крепкий и коренастый Хик-Хик лучше удерживал равновесие. Ему удалось опрокинуть хозяина, ударив по бедрам. От этого удара, нанесенного будто бы разъяренным вепрем, хозяин покатился по земле, а слуга продолжил свой бег и обогнал противника.

Хик-Хик стрелой влетел в дом и перепрыгнул через стойку: лефоше лежал под ней, на своем месте. Слуга встал во весь рост с револьвером в руках. И как раз вовремя: на фоне дверного проема возник силуэт Касиана. Хик-Хик прицелился. Гусыня влетела через окно и забегала между противниками, размахивая крыльями и гогоча.

– Да не заряжен он, идиот! – засмеялся Касиан. Хик-Хик, которому никогда в жизни не доводилось стрелять, замер в сомнении.

И тут гусыня вспрыгнула на стойку, пытаясь клюнуть Хик-Хика. Тот машинально нажал на курок. Револьвер оказался заряженным.

Раздался раскатистый грохот: бр-рум! И еще раз: бр-рум! Белый дым слепил глаза. Стрелок опустил револьвер, белесая завеса не позволяла ему увидеть, что произошло. Когда дым рассеялся, ни гусыни, ни Касиана в остале не было. Хик-Хик бросился вон. Девять негодяев покусились на единственную порядочную женщину, которую ему довелось узнать, самую красивую женщину всех Пиренеев. Кто-то должен ответить за это преступление. Пурпуры уже ушли, но Касиан никуда не делся. Его-то он и убьет.

Обидчик маячил вдалеке. Если в человека стреляют, он может бежать с удивительной скоростью, даже если его задела пуля: по снегу за Касианом тянулся темный кровавый след.

Чуть дальше снежное полотно, разделявшее преследователя и преследуемого, оставалось чистым. Касиан улепетывал вниз по склону, Хик-Хик снова выстрелил, но враг удалялся, с каждой минутой прибавляя шагу. Два выстрела: бр-рум! бр-рум! Им отвечало эхо: бр-рум! бр-рум! Длинные ноги Касиана уносили его все дальше, потому что побежденный всегда бежит быстрее победителя – это доказывает опыт многочисленных битв. Но, выстрелив в шестой раз, несмотря на разделявшее их расстояние, Хик-Хик увидел, как пуля снесла боковую часть черепа врага и оттуда извергся поток крови, точно лава из крошечного вулкана. Касиан упал, прополз несколько метров на локтях – его движения были последними судорогами умиравшего, а потом покатился по крутому снежному склону. Хик-Хик, запыхавшись, подошел ближе.

Враг неподвижно лежал на дне оврага, тело наполовину утонуло в снегу. Длинная кровавая борозда на безупречном снежном покрове указывала проделанный им путь. Хик-Хик скорчил брезгливую гримасу и произнес единственную эпитафию, которая пришла ему в голову:

– Будь ты проклят, капиталист-эксплуататор.

Тяжело дыша, он зашагал обратно на постоялый двор. Га… га… га… Гусыня все еще расхаживала по дому. Птица попыталась преградить ему путь, но Хик-Хик презрительно посмотрел на нее и пинком отправил на улицу. Оказавшись внутри, он первым делом зарядил лефоше. Пули хранились в аккуратных картонных коробочках, которые было приятно разглядывать и трогать. Хик-Хик доставал пули одну за другой и вставлял их в барабан. «Га, га, га!» – возмущенно кричала гусыня, словно обвиняя его в убийстве хозяина. «Сейчас ты у меня попляшешь, коллаборационистское отродье», – сказал себе наш герой, выходя из осталя с револьвером.

Хик-Хик был чрезвычайно горд тем, что попал в голову Касиану с почти двадцатиметрового расстояния. Для человека, впервые взявшего в руки оружие, это неплохой результат. Может быть, он – прирожденный стрелок! Гусыня тем временем разозлилась не на шутку и норовила ущипнуть его под коленки, как это делала обычно. Она кружила вокруг врага, пытаясь зайти в тыл, Хик-Хик тоже вращался на месте, неуклюже целясь в нее из револьвера. И, наконец, выстрелил: бр-рум!

Услышав выстрел, гусыня, которая была лысой, но отнюдь не глупой, бросилась наутек, возмущенно гогоча.

Бр-рум, бр-рум!

Гусыня металась из стороны в сторону. Бр-рум, бр-рум, бр-рум!

Чертов револьвер!

В нем кончились патроны, и проклятая гусыня, целая и невредимая, бежала прочь по насту, точно святой по водам.

Без всякого сомнения, он попал в Касиана с расстояния в двадцать метров, но, скорее всего, ему просто повезло. На самом же деле хуже его не было стрелка во всех Пиренейских горах.





* * *


Хик-Хик не знал, что ему теперь предпринять. Он уселся возле стойки и осушил полбутылки винкауда. Гнев утих, как лавина, которая скатывается с гор и замирает в долине, и мысли снова вернулись к ней. К Майлис. Надо навестить ее, успокоить, попросить прощения. Но что он мог ей сказать? Девять негодяев, девять мерзавцев изнасиловали ее. Если бы он оказался там, где ему надлежало быть, ничего бы не случилось. В том, что гриб вырвался из земли, его вины не было, но только с пьяных глаз может человеку прийти в голову ковырять среди ночи шляпку гигантского гриба. Ты – безмозглый кретин, сказал себе Хик-Хик.

Выпив еще полторы бутылки винкауда, он решил поступить так, как велел инстинкт самосохранения: забрать из осталя все самое необходимое и вернуться в пещеру. Забиться в нору и перезимовать, укрывшись от всего мира.

Тут он услышал ослиные вопли, доносившиеся из стойла. Это вопил осел Касиана, который седлал его дважды в году – в начале и в конце зимы, уезжая с постоялого двора и возвращаясь. Но теперь Касиан мертв, и Хик-Хик сказал себе, что можно использовать животное для перевозки груза в пещеру. Он забрал из большой кладовки за стойкой сухие колбасы и зельц, навьючил на ишака две огромные сумы с бутылками винкауда и прочими припасами, а сам уселся сверху. Все шло как по маслу, пока они не оказались возле кауны.

Когда до нее было уже совсем недалеко, осел встал как вкопанный. Хик-Хик ударил его пятками по бокам – раз, другой. В конце концов животное воспротивилось такому обхождению и принялось кричать, брыкаться и бить задом, да так сильно, что и вьюки, и наездник покатились по земле. Несколько бутылок разбилось, и Хик-Хик обругал осла, который удирал прочь, не переставая кричать.

Никогда еще ему не приходилось видеть, чтобы животные так пугались, но объяснение напрашивалось само собой. Дверь кауны оставалась закрытой, но ветер донес до него знакомый запах: крепкий и стойкий аромат первобытного леса.

Борьба с Касианом и судьба Майлис заставили его забыть о грибе. Хик-Хик бросил его в пещере. Неужели он все еще там? О нет, только не это!

Он посмотрел на дверь в конце каменного коридора, образованного скалами. Пойманный в эту ловушку ветер завывал, точно дух мертвого волка. Хик-Хику не хотелось знать, что скрывается за дверью, вовсе не хотелось. Знание это дорого стоило: предстояло сделать двадцать шагов, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее его от двери кауны, толкнуть дверь, слыша, как скрипят ржавые петли, и заглянуть внутрь. Он не хотел видеть то, что ожидает его в пещере.

Но все-таки двинулся вперед. Почему? Потому что у него не оставалось другого выхода. В этом мире у Хик-Хика не было ничего, кроме сырой промозглой кауны. А когда в Пиренеи приходит зима, когда мороз обжигает кожу сильнее, чем огонь адских костров, люди прячутся в любое укрытие, даже если там поджидает чудовище. Поэтому бедняга направился к пещере, толкнул дверь, вошел, скрепя сердце, и посмотрел в темноту.

Гриб был на месте.





IV

Кривое чудовище и Хик-Хик удивительным образом начинают общаться




За пределами пещеры ветер бешено и пронзительно выл, поднимая в небо снежную пыль. А внутри грустное алое пламя железной печурки освещало чудовище: гигантский гриб. Пиренейским горам не доводилось видеть существо, умеющее так идеально приспособиться к неровной поверхности скал. Монстр замер, прижавшись к стене напротив кровати вдали от печки, и отсветы пламени то и дело высвечивали в темноте его силуэт. Шляпка гриба прилегала ко всем неровностям каменного потолка, словно пятка к старой подошве, а бесчисленное множество корней, отделившихся от ножки, растекалось по стенам. Чудовище пребывало в неподвижности, и Хик-Хик иногда совсем забывал о его присутствии: так не замечаешь опухоль, когда у тебя ничего не болит. Но глаз монстра вызывал у человека отвращение: желтое око следило за ним неотступно.

Накануне гриб разрешил ему себя потрогать, следовательно, никакой угрозы он собой не представлял; по крайней мере нападать на человека или причинять ему боль чудовище не собиралось. С одной стороны, это фантастическое создание казалось безобидным, но с другой – принесло с собой беду: Майлис изнасиловали, а Касиан мертв. И все из-за того, что на его пути встретился этот чертов гриб.


Хик-Хик размышлял обо всем этом, сидя лицом к печке и глоток за глотком попивая винкауд. Алкоголь настроил его на меланхолический лад, а когда людям грустно, они затягивают какую-нибудь песню, порой даже против собственной воли. У всех пьяниц на уме пара песен, у всех – кроме Хик-Хика. Он знал только половину одного совершенно идиотского куплета. Здесь, в пещере, у старой грустной печурки, она казалась еще более бессмысленной. Глуховатым голосом пьянчуги он затянул:

Девица в кринице воды набрала

И вниз по дорожке с солдатом пошла.

Вы знаете имя девицы прекрасной?..





И на этом дурацкий куплет обрывался, по крайней мере, больше он ничего не помнил. Ему казалось, что девушку звали Марьетой или даже Марьетой-Востроглазкой, потому что такое имя рифмовало со словом «прекрасной», но полной уверенности у Хик-Хика не было: голова шла кругом от выпитого вина. Марьета-Востроглазка? Да ни одна баба не обладала таким острым взором, как этот гриб. Золотистое око поблескивало и казалось единственной его живой частью. Что за душа способна отражаться в подобном глазе, обитать в таком тулове? Хик-Хик долго и внимательно разглядывал круглое желтое озерцо с маленьким черным зрачком, ведь больше занять ум было совершенно нечем. В результате этих наблюдений он пришел к выводу, что усилие, с которым гриб вырвался из земли, отразилось на его физиономии, заключенной между глазами и пастью. Уголки лишенного губ рта спускались вниз, словно гриб о чем-то тихо тосковал. Вокруг обоих глаз – здорового и слепого – виднелась корочка, которая образовывала складки, напоминавшие гримасу ребенка, сдерживающего слезы. Но на ребенка великан совсем не был похож; просто если долго на что-нибудь смотреть, разыгрывается воображение – чего только не увидишь, глядя на облака, но все это одна пустая фантазия.

В этот первый день зимы 1888 года, пока Хик-Хик беспробудно пил, с утра и до позднего вечера шел снег. Мириады снежинок падали и падали, словно в небе открылся шлюз. Хик-Хик снова напел свой дурацкий куплет, а потом, опьянев окончательно, принялся осыпать гриб проклятиями, споря с ним, словно они сидят в трактире. Заплетающимся языком требовал, чтобы чудовище помогло ему вспомнить слова. Что за слово такое – «криница»? Что оно значит? Почему не сказать просто – «родник»? И при чем тут этот охламонский солдат? Они что – влюбленная парочка? Или она шлюха?

– Тебе, гриб, как кажется? – теребил Хик-Хик чудовище, но ответа не добился.

Гриб стоял неподвижно и молчал, хотя пьяный орал во всю глотку, плевал в его единственный глаз и дубасил его кулаками.

Однако, оказавшись с монстром лицом к лицу и получив возможность разглядеть его хорошенько, Хик-Хик почувствовал некое подобие сострадания. В конце концов, у них было много общего: оба нежданно-негаданно оказались в недрах Пиренейских гор, оба жили вдали от людей. И оба были уродливы. Он думал обо всем этом и посмеивался, разглядывая бутыль из зеленого стекла.

Нож все еще торчал в глазу чудовища, воткнутый по самую рукоятку. Неприятное зрелище. Нож не должен оставаться там навсегда, но ведь любое существо может яростно воспротивиться, если попробовать вытащить клинок из его раны. Интересно, гриб возмутится? Или его тело – аморфная и бесчувственная масса, эдакая губка?

– Попытаюсь тебе помочь, товарищ, – произнес Хик-Хик. – Ты, пожалуйста, не волнуйся.

Он отставил бутылку, подошел к грибу и схватился за рукоять всей пятерней. Действовал он не слишком решительно и вытаскивал нож медленно, очень медленно. Время, казалось, застыло. Но клинок вышел из раны без проблем. Монстр не двинулся с места и не возражал. Хик-Хик похлопал его по цилиндрическому туловищу, как старого приятеля.

– Вот и отлично, – сказал он и добавил: – Мне кажется, из тебя выйдет отличный борец за Идеал. Ты слышал что-нибудь о Бакунине?

Рассказывать об анархистском Идеале грибу было сущим идиотизмом. Но ничем другим Хик-Хик заняться не мог, а потому провел целый день в рассуждениях о социальном прогрессе и будущей революции, время от времени прихлебывая из бутылки. К несчастью, интересного собеседника из чудовища не вышло: оно не возражало, не поддакивало и не высказывало собственного мнения. Наш герой дружески похлопал его по холодной и осклизлой ножке:

– Ты ведь не какой-нибудь чертов ревизионист, правда? – спросил он монстра, посмеиваясь.

Вечером пьяный Хик-Хик свалился на матрас и скрючился под тремя одеялами из грязных кож, которые совсем не грели. Он понял, что проведет ночь не один, но компанию ему составит не Майлис. Бедняга приподнялся на локтях, словно хотел пожелать своему неожиданному соседу спокойной ночи.

Гриб стоял на том же месте в глубине пещеры. Спина его упиралась в сырую каменную стену, силуэт виднелся в полумраке в отсветах пылавшего в печи огня. Чудовище по-прежнему разглядывало Хик-Хика своим желтым глазом, а на его физиономии замерла гримаса обиженного ребенка, которого никому не удастся утешить. Теперь, когда ножа в ране не было, разница между блестящим оком и пустой глазницей казалась еще более заметной.

– Товарищ, по здравом размышлении, ты первый мире кривой гриб, – сказал Хик-Хик.

И поплотнее укутался одеялами, посмеиваясь своей шутке и попердывая.

– Кривой, кривой, кривой гриб! – звучал из-под шкур его глуховатый голос.





* * *


Обильный снегопад ознаменовал приход зимы. Снег шел днем и ночью, без перерыва, без остановки. Делать Хик-Хику было нечего: только открывать дверь в кауну два-три раза в день, чтобы ее не завалил сугроб. Он выходил наружу, делал несколько взмахов лопатой и поскорее возвращался назад в пещеру.

Вся жизнь гриба ограничивалась его постоянным присутствием, он казался гигантским рачком, прилипшим к стене. Он не дышал: в продолговатом цилиндрическом теле не было подобия легких, и вдохи и выдохи не изменяли неподвижность его груди. Больше всего неприятностей доставлял глаз, желтое недреманное око, постоянно следовавшее за Хик-Хиком. Оно не пропускало ни единой детали, следя за человеком день и ночь. Веки у чудовища отсутствовали, и от этого взгляд напоминал замершую на небе молнию. В тесной пещере выпуклой голове гриба достаточно было повернуться всего на пару градусов, чтобы ни на мгновение не упускать человека из виду. Монстр не смыкал глаз ни на минуту – после трех проведенных в его компании ночей у Хик-Хика не осталось никаких сомнений. Но если гриб не спал, не ел и не пил, то сам он ел, пил, курил и справлял нужду под бдительным присмотром чудовища. В этом было что-то унизительное: все мельчайшие подробности человеческой физиологии, все тайны его организма подвергались непрерывному наблюдению чудовища с гримасой хнычущего ребенка на физиономии.

На четвертый день Хик-Хику осточертело присутствие кривого гриба с его недреманным оком, его молчание, его бессмысленное непрерывное наблюдение. Он решил действовать: вложил лопату в ручищи гриба, в сотни его длинных пальцев, и сказал:

– Если хочешь разделять со мной жилище, ты должен и работать наравне со мной. С сегодняшнего дня будешь разгребать снег у двери. Я не потерплю в моей пещере буржуев. – И прикрикнул: – Ты меня понял или нет?

Но гриб глядел на него молча, на его лице застыло все то же обиженное выражение. Это разозлило Хик-Хика. Он попытался втолковывать монстру, что расчищать проход в пещеру отвечает интересам обоих, иначе их завалит снег. Распекая гриб, хозяин пещеры столько раз повторил: «Кривой, чертов кривой!» – что под конец стал называть его просто «Кривой».

Хик-Хик смекнул, что, вероятно, Кривому нужно не пространное объяснение, а практический пример, и вывел его наружу. Там он присел на корточки в своем черном пальто и черном котелке и принялся разгребать снег руками, приговаривая:

– Вот так, делай так!

Потом стукнул монстра по бедрам или, по крайней мере, по тому месту, где у людей бывают бедра, приглашая следовать своему примеру. Гриб не скоро понял, чего от него хотят, но в конце концов принялся за дело. Никакой лопаты ему не требовалось: он стал размахивать своими длиннющими руками, словно гигантскими метлами, и в один миг расчистил вход в пещеру, а потом стал убирать снег в стометровом проходе между двумя скалами, который вел от кауны до горной речки.

Хик-Хик смотрел на чудовище, разинув рот, дивясь его безудержной и бессознательной энергии. Стоило ему понять задачу, и оно работало как заведенное. Человек счел необходимым утвердить свою власть и придрался к его работе:

– Товарищ! – укорил он помощника. – Снег ты убрал, но под ним остался слой черной жижи, а от нее вся грязь.

Кривой, казалось, понял его слова и взялся убирать жижу и всякий мусор своим языком. Хик-Хик уже видел этот орган, свернутый клубком во рту. Теперь он напоминал речного угря: черный, как деготь, и ужасающе длинный – пять, шесть, а то и семь метров. Нет, больше! Мясистая трубка вываливалась изо рта монстра и скользила по земле, словно скребок, орудовавший с точностью слоновьего хобота. Картина выглядела почти непристойно, а работоспособность чудовища вызывала смутную тревогу, хотя на этот раз оно подчинялось человеку с услужливостью автомата.

Рано или поздно Хик-Хику пришлось вернуться в дом Касиана за провизией, кое-какими вещами, табаком и винкаудом. А что, если использовать Кривого вместо лошади? Шляпка его была большой, широкой и плоской, и сидеть на ней наверняка удобнее, чем на спине лошади, мула или осла. Нужно только забраться на нее и велеть грибу проложить дорогу к осталю. Но когда Хик-Хик попытался вскарабкаться вверх по огромному и неровному туловищу, тот, казалось, не понял намерений человека и не помог.