Фунгус

Коротыш подошел к притаившемуся в углу Хик-Хику. Так как тот сидел на полу, их головы оказались на одной высоте. Сотни корешков фунгуса коснулись лица человека и принялись ощупывать его и изучать: паутина гибких пальцев, похожих на тонких червей, опутала всю голову Хик-Хика. Кончики щупалец залезали в уши, ноздри и рот. Коротыш приблизил свою физиономию вплотную, черные глаза человека и желтые зрачки фунгуса оказались в одном сантиметре друг от друга. Удерживая беднягу в таком положении, монстр на смеси языка людей и фунгусов произнес ужасные слова:

– Ты запер Кривого в человеческом доме и велел ему сторожить очаг, пока не вернешься и не вынесешь ему приговор. – Тут он надолго замолчал, а потом добавил: – Но вот какое дело: вполне возможно, что не ты будешь решать судьбу Кривого, а он – твою.

С этими словами он вышел из комнаты. Когда Коротыш оказался на лестнице, фунгусы закрыли дверь. Раздался удар, и Лысая Гусыня издала свое «га-га-га-а-а», в котором слышались возмущение и испуг.

Хик-Хик провел ладонью по лицу, словно желая очистить кожу от прикосновений чудовища. У него оставалась только гусыня и больше ничего, потому что он ощутил, что желает сообщить ему Коротыш: «Кривой решит, что нам с тобой делать». Из этих слов он заключил, что монстры вернутся вместе с одноглазым фунгусом и тот будет его судить. В голове Хик-Хика мелькнула мысль, достойная пьяного тирана: «Ну и мерзавцы эти твари».

Ожидая приговора в каменных стенах огромной и мрачной камеры, набитой всяческим хламом, Хик-Хик думал о ней, о Майлис, и вспоминал, как навещал ее в остале. Перед ним проплывала одна и та же чудесная картина: стоя на коленях перед большим тазом, женщина омывает белые руки. Сейчас ему казалось, что с того счастливого времени минуло сто лет. Тогда ей хотелось, чтобы он остался, да и сам он желал того же, и сейчас его мучил вопрос: «Какого черта я не остался в ее доме, если мы оба этого хотели?» И Хик-Хик сам себе отвечал: «Не знаю».





* * *


Майлис благополучно добралась до Вельи. Правда, на руке у нее не доставало одного пальца, зато она была жива. По дороге она прикладывала к ране листочки омелы и алтея, которые останавливают кровотечение. Ее встретил город-призрак, в котором оставался только один житель – ее отец. Градоначальник был искренне рад дочери и крепко ее обнял. Он никак не мог взять в толк: как ей удалось выбраться из логовища монстров целой и невредимой? Точнее, почти целой. В конце концов, палец – не великая потеря для человека, вернувшегося из загробного царства. А то и из более далеких краев.

Когда они вошли в дом, отец хотел расспросить ее о пребывании в обители менайронов, но дочь не спешила удовлетворить его любопытство. Ей было некогда, да и не хватало духа делиться пережитым. Майлис пришлось бы рассказывать, что она побывала в аду, окруженном темными скалами, но вместе с тем в душе ее просыпалась целая гамма чувств. Обитатели страшного места общались между собой при помощи эмоций и практически без слов и в этом были полной противоположностью ее отца. Когда она думала о Пустой горе, ее охватывала грусть: она пробыла в недрах земли всего несколько недель, но за это короткое время узнала фунгусов гораздо ближе, чем собственного отца за всю свою жизнь.

Майлис рассказала отцу только о смерти Старика от рук Кривого, о нападении на осталь и об исчезновении Альбана. Она вернулась из Пустой горы с одной-единственной мыслью: «Надо как можно скорее прийти в себя и отправиться на поиски Альбана». Градоначальник ужаснулся. Поиски Альбана? Зачем его искать, мальчик давно погиб! Она сама только что ему рассказала о нападении менайронов на осталь, об убийстве Старика. Да, никто не видел тела ребенка, но это ничего не меняет. Меж тем положение в долине было напряженнее, чем когда-либо: ровно два дня назад, рассказал он дочери, городок заняли французские войска точно так же, как ранее это сделали испанские части. Однако новые гости производили гораздо более мрачное впечатление.

– Зуавы, Майлис, зуавы! – сокрушался городской голова. – Они же мавры. И зверски обращаются с женщинами.

Отправившись в осталь, она неминуемо столкнется с французскими солдатами или с полчищами менайронов. Армия покинула Велью накануне, как раз перед тем, как Майлис вернулась. Вероятно, сейчас противники готовятся к последней решающей битве.

Однако Майлис его не слушала. Она присела на минутку – перевести дух. В Велью она пришла лишь затем, чтобы сообщить отцу, что жива, а также перевязать рану. Но сейчас пора идти дальше на поиски сына.

Майлис поднялась по лестнице в свою комнату, отец поспешил за ней. Что ей стоит хотя бы подождать, пока французы уничтожат менайронов? Еще несколько часов, и все будет кончено. А потом они вдвоем отправятся спасать мальчика. Майлис даже не удостоила его ответом. Она сменила нижнее белье, промыла рану разогретым винкаудом и аккуратно забинтовала руку. Нет, отец решительно ничего не понимает. Даже если вероятность найти Альбана живым составляет тысячную долю, она все равно отправится на поиски. Градоначальник повысил голос: он требовал от дочери послушания – как отец и как представитель власти.

Майлис посмотрела на него с упреком:

– Неужели ты не понимаешь? Все повторяется. Ты не желал, чтобы Альбан появился на свет, а теперь требуешь, чтобы я тебя послушалась и его бросила. Не дождешься!

Ей стало грустно. Даже в эту минуту власть над дочерью значила для отца больше, чем любовь, которую он к ней испытывал. Он всегда был человеком ущербным: Власть овладела им, как дьявол овладевает людьми, вселяясь в их души. Но чего стоит в опустевшем городе вся власть мира? Самым невыносимым были его доводы:

– Рассуди здраво! – кричал градоначальник. – Никаких шансов найти мальчика живым уже не осталось!

– Как ты сказал – «здраво»? – это слово Майлис повторила с возмущением, словно не расслышала как следует. – «Здраво»? Посмотри вокруг. Ты один. Один! Вот до чего довело твое градоначальство. Это ты рассуди здраво: вокруг не осталось ни одного горожанина, которым ты мог бы командовать. А твоя дочь, стоящая сейчас перед тобой, вот-вот оставит тебя.

Но Майлис не собиралась тратить время на спор с отцом. Власть градоначальника больше на нее не распространялась. «Прощай», – сказала она и зашагала прочь, не оборачиваясь. Ее путь лежал к вершинам гор, которые отныне заполоняли батальоны безжалостных французских солдат и орды разъяренных фунгусов.

Градоначальник вышел на балкон и встал у балюстрады коричневого цвета. Оттуда он видел, как последний из подданных – его дочь – покидает Велью, выходит на дорогу, ведущую в горы, и исчезает вдали. Власть. «Лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме», – утверждал Юлий Цезарь. Городской голова следовал этому правилу всю жизнь и собирался продолжать в том же духе, несмотря на то, что город его опустел. Даже если это будет стоить ему жизни.





XXV

Как и следовало ожидать, французская армия побеждает фунгусов. Их разгром и гибель. Недостойное поведение Коротыша, который покрывает себя позором, спасаясь бегством




Ближе к полудню, когда солнце поднялось высоко, колонна генерала Феро де Юбера впервые столкнулась с полчищем из двухсот драконов. Первым тварей заметил не кто иной, как Касиан, ехавший верхом рядом с Феро. Он предупредил командира, тронув его за локоть:

– Посмотрите, генерал. Там, к северу, видите? Это драконы.

Войско находилось еще очень далеко от логовища чудовищ, но навстречу им вышел целый отряд. Как такое могло случиться?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует перенестись на несколько часов назад, когда пятьсот фунгусов вышли наружу из недр Пустой горы. Согласно плану, около двухсот собратьев Коротыш оставил у входа в пещеру, у реки возле подножья горы.

– Ваша задача – сдерживать противника, стоять насмерть, – наставлял он своих воинов. – А я с остальными зайду в тыл. Мы нападем сзади, как во время Великой битвы.

Однако две сотни фунгусов не желали тупо торчать на берегу, ожидая развития событий. Им тоже хотелось в атаку, сражаться с врагом и мстить за Кривого. Не обращая внимания на приказы Коротыша, они перешли через речку, чтобы присоединиться к отряду из трехсот воинов. Маленький фунгус пытался преградить им путь, растопырив конечности. Все впустую: не в силах воробей сдержать стаю из двухсот ястребов.

– Какой из тебя Кривой, – упрекали его собратья, – если ты отдаешь приказы, которым мы не желаем подчиняться?

Печальнее всего было то, что остальные триста фунгусов поддержали отряд из двухсот. Речь их звучала приблизительно так:

– Они правы. Все мы хотим идти в атаку вместе и сражаться, а не прохлаждаться на берегу. Мы не грибы, которыми были когда-то.

И тут Коротыш совершил невероятный поступок: он сдался. Маленький фунгус понурил голову и в полном одиночестве двинулся вперед вдоль русла. Восемь его плеч грустно поникли, а сотни корней, служивших ногами, волочились по камням. Увидев это, собратья смолкли и замерли от удивления. Они ничего не понимали: тот самый Коротыш, которого все презирали и который еще недавно готов был отдать жизнь за возможность стать равноправным членом большой семьи фунгусов, теперь уходил от них. Они спросили, чем объясняется такое его поведение. Маленький фунгус остановился и в отчаянии произнес:


– Ничего другого мне не остается. Если армия делает все, что ей заблагорассудится, если вы не желаете, чтобы вами командовали, зачем вам новый Кривой?

Фунгусы молчали. Никто не хотел становиться Кривым.

– Ладно, продолжай командовать, – сдались они. – Но знай: у Кривого все получалось лучше, чем у тебя.

Коротыш вернулся и показал двумстам фунгусам рваный желтый флаг, полный спор и воспоминаний:

– Не двигайтесь. Что бы ни случилось, не сходите с этого места!

Отряд в один голос поклялся, что не покинет позиции на берегу.

Наконец Коротыш и три сотни фунгусов отправились навстречу неприятелю, оставив у Пустой горы отряд из двухсот бойцов. Но существа эти были не людьми, а всего лишь фунгусами, поэтому, когда их собратья под командованием Коротыша удалились, они потихоньку переместились к воде, кипя негодованием. Люди убили Кривого! Первого фунгуса, увидевшего свет! Люди совершили убийство!

В отсутствие Коротыша некому было их сдерживать, и постепенно, сами того не замечая, они двинулись вперед – один шаг, потом другой. Войска людей подчиняются дисциплине и действуют как отлаженный механизм, фунгусами же двигала ненависть: они жаждали отыскать врага, а командовать ими было некому. Постепенно чудовища перешли через реку и углубились в лес, визжа и завывая. Они двигались наугад и наконец оказались на живописном лугу, обширном и ровном; лишь кое-где среди травы возвышались белые валуны. Тут-то фунгусы и столкнулись с войском Феро, которое как раз в это время огибало луг по противоположному краю.

Если бы монстрами и дальше двигало чувство, которое привело их сюда, они бы, вероятно, уничтожили генерала и его солдат: роты не были построены к бою и вряд ли выстояли бы под напором разъяренных драконов. Но фунгусы были в итоге разбиты, и виной тому – безнадежное отсутствие воображения. Приказ Коротыша звучал однозначно: «Дождитесь, чтобы люди пошли в атаку, и стойте насмерть, пока я не приду». Завидев перед собой врага, фунгусы пожалели о своем необдуманном поведении и замерли, обуреваемые сомнениями. Что теперь делать: нападать или отступать?

В итоге они не сделали ни того, ни другого. Пересекли луг, дошли до гряды камней, разбросанных среди травы, – светлых гранитных валунов, достаточно крупных, чтобы сложить из них волнорез в порту, подверженному бурям. Здесь монстры остановились: одни встали между валунами, другие перед ними, третьи – позади, четвертые же влезли сверху. Беспорядочная орда непонятных существ, издающих глухое рычание и щелкающих языками, подобно мифическим драконам, будто бы дразнила солдат. И пока фунгусы топтались вокруг валунов, Феро успел подготовить войска к бою.

На левом фланге он расположил альпийских стрелков: эти части были созданы год тому назад, в 1888-м, специально для сражений в горной местности. На голове у стрелков красовались черные береты, а на груди было больше ремней для амуниции, чем у обычных солдат, потому что на спине у каждого висел рюкзак, веревки, ледоруб и альпинистские кошки. Входила в их снаряжение и остроконечная трость, очень удобная при восхождениях. Эти трости стрелки вкопали перед собой под углом в сорок пять градусов, направив острые концы в сторону неприятеля, и связали веревками, которые также использовали для подъема в горы. Так у них получилось импровизированное, но довольно прочное заграждение.

В центре расположилась артиллерия. Шесть горных орудий скромного размера, но внушительного калибра. Они предназначались не для уничтожения противника, а для того, чтобы его «размягчить»: на языке военных это означает нанести неприятелю небольшой урон и подорвать боевой дух. Артиллеристы проще, чем остальные военные, относились к униформе: обнажали мускулистые плечи, подставляя их под лучи горного солнца, чтобы как следует загореть. Они носили белые брюки, а голову покрывали голубыми фуражками.

На правом фланге расположились батальоны таможенных войск. Несмотря на прозаическое название, скорее административное, чем военное, это были элитные части. Со времен Наполеона они участвовали во всех священных сражениях Франции. Уголки их знамени украшали четыре лавровых венка, вышитых золотой нитью, а надпись гласила: «RÉPUBLIQUE FRANÇAISE. Bataillons de Douanes»[24]. Солдаты этих подразделений бесплатно получали в казарменной лавке табак, а их эмблемой была граната с семью языками пламени – подобной чести удостаивались только самые славные воинские части Франции. За ними располагались четыре таинственные повозки, до сих пор затянутые чехлами, несмотря на надвигающуюся опасность. И наконец, в арьергарде – любимые зуавы Огюста Феро.

Что за восхитительное зрелище: на зеленой траве под голубыми небесами – целая армия! Феро благодарил судьбу за то, что Пиренеи – единственные горы в мире, где возможно существование огромных ровных лугов, свежих и живописных: это давало ему возможность стать первым в мире командиром, выигравшим битву на горных вершинах.

Солдаты стояли строем в двухстах метрах от драконов. В недрах Пустой горы проживали четыреста девяносто девять фунгусов, Коротыш увел с собой триста одного, поэтому перед французами их оказались ровно сто девяносто восемь. Менее двухсот чудовищ против почти тысячи французов, вооруженных современным оружием и артиллерией. Феро сидел на своей лошади, по правую его руку располагался Касиан, тоже верхом. На нем была широкополая шляпа и бархатный костюм. Слева от Феро помещались три молодых офицера на белых конях. Они завидовали дружбе, которую Касиан завел с генералом, и чувствовали себя отверженными. Вдали фунгусы надрывались от крика.

– Monseigneur[25] Касиан, – спросил Зверь равнодушным тоном, который обычно был ему не свойственен. – Вам еще не надоел этот гвалт?

– Как прикажете, – ответил его проводник тоже без излишних эмоций.

Артиллеристам дали приказ открыть огонь. Они зарядили пушки картечными гранатами, которые разлетались на тысячу осколков, и пальнули по валунам одновременно из всех шести стволов. На каменную гряду обрушилась железная буря, некоторых фунгусов сразу разорвало на мелкие кусочки. Особенно досталось тем, кто взобрался на белые камни и дразнил оттуда противника, размахивая руками. Картечь отбрасывала их назад и вверх, словно кукол, отрывая руки и ноги.

Хотя большим умом dragons не отличались, полными идиотами они не были: выжившие после первого залпа пушек попрятались за камнями. Такая уж им выпала доля: страдать, выжидать и терпеть артиллерийский огонь; надо было выстоять, пока не подойдет подкрепление. Выстоять, несмотря на оглушительный грохот, снаряды и ранения. В том, что Коротыш придет к ним на выручку, они не сомневались. Как можно предавать сомнению слово фунгуса? Даже если раньше они насмехались над собратом, самым маленьким и жалким из них. Коротыш, подобно Кривому во время Великой битвы, спасет род фунгусов от гибели.





* * *


«Девица в кринице воды набрала… Девица в кринице…» – мурлыкал Хик-Хик себе под нос.

Никогда прежде не приходилось ему оказаться в такой ловушке. Даже тюремная камера, где его лупили железными прутами, а он кричал «Хик, хик!», и та была лучше. Чудовища превратили его комнату в тюрьму, а хуже всего было то, что у него кончился винкауд. Словом, дело дрянь.

Он владел всем и все потерял. В его распоряжении были легионы чудовищ, его любила самая прекрасная женщина Пиренеев. У него был Идеал. А теперь не осталось ничего, кроме гусыни с лысой головой. И сам он томится в заключении под сводом горы, и его ждет печальная участь. Что с ним сделают? Хик-Хик провел ладонью по лицу: ему не хотелось думать об этом. Он всегда считал Кривого товарищем, самым близким из фунгусов, а теперь получается, что именно этот фунгус станет его судьей. По крайней мере, так оно выходило по словам Коротыша, и это терзало Хик-Хика. Он понял свою ошибку, типичную для диктаторов: тираны уверены, что народ их обожает, покуда этот же самый народ не отправит их на виселицу.

Неожиданно Хик-Хик услышал вдали какой-то шум. Он поднялся на ноги и высунулся из окна, которое прорубили в стене по приказу Майлис. Где-то шло сражение: взрывы, крики, ружейные залпы. Ветер доносил до него грохот артиллерии La Bête, стрелявшей по фунгусам, которые укрылись за валунами. Бомбы, картечь. Нет, самого сражения он видеть не мог – оно проходило слишком далеко – и слышал только его отзвуки. Похоже, ему крышка. Вот вам и доказательство того, что каким бы скверным ни казалось нам наше положение, оно всегда может стать еще хуже: если удастся избежать гибели от рук фунгусов, жди гибели от военных. Как ни крути, от смерти не уйдешь.

Любой на его месте пришел бы в отчаяние, но только не Хик-Хик. Им неизменно двигал тараканий инстинкт: эти существа даже в самой безнадежной ситуации находят выход. Бедняга снова высунул голову в прямоугольное окно и посмотрел вниз. Нет, этим путем не уйти: за окном спускалась гладкая отвесная скала. До более или менее пологого склона оставалось метров сто или даже больше, и только внизу появлялась растительность, а затем лес. А на вершине завывал ветер, словно живое существо, которое с издевкой хлестало его по лицу. Майлис тоже собиралась бежать через окно, но она рассчитывала на совместные усилия двоих человек: они бы тайно сплели прочные веревки и заботливо помогали друг другу во время спуска. А теперь Хик-Хик остался в одиночестве. Без веревок, без ничего.

Он попробовал открыть дверь, но попытки не увенчались успехом. Фунгусы забаррикадировали вход, задвинув снаружи дверь огромной каменной глыбой, в сто раз больше, чем сам Хик-Хик, и заключенному ни за что на свете не удалось бы ее открыть. Хик-Хик язвительно захихикал. Таковы они, эти фунгусы: ни в чем не знают меры, палят из пушки по воробью и для решения пустяковой задачи прилагают колоссальные усилия. Нет, даже сотня человек не открыла бы эту дверь.

Единственным путем к спасению становилось окно: прямоугольный проем над бездной. Этот вариант имел один существенный недостаток: любой человек, попытайся он спуститься по гладкой отвесной стене, непременно бы сорвался, переломал все кости, и его бы ждала неизбежная гибель. Скала была совершенно гладкой: ни выступов, ни трещин. Однако ничего другого не оставалось: или бежать через окно, или дожидаться приговора фунгусов. Приговора Кривого.

В биографиях выдающихся людей иногда рассказывается, как люди эти находят путь к спасению благодаря выдающимся способностям. Но происходит так потому, что большая часть биографий пишется именно о людях великих. Если бы кому-нибудь пришло в голову написать биографии людей маленьких, заурядных и недалеких, обнаружилась бы удивительная закономерность: гораздо чаще, чем может показаться, дураки спасают шкуру благодаря собственной глупости. Хик-Хик, прозябавший в заключении в компании Лысой Гусыни, сказал себе: «Схвачусь-ка я за лапы этой птицы. Конечно, гусиха не летает, зато у нее большие крылья. Если я сорвусь со скалы, она их раскинет, замедлит падение, и мне удастся избежать смерти».

Итак, благодаря нелепой затее Хик-Хик набрался храбрости и решился предпринять отчаянный спуск. Он надел ту самую одежду, в которой объявился в горах: застегнул четыре чудом сохранившиеся пуговицы на черном пальто и нахлобучил поглубже – до самых ушей – котелок, чтобы его не сдуло ветром. Потом схватил Лысую Гусыню правой рукой за лапы, перевернул вниз головой, как курицу, и вылез из окна, чтобы начать спуск.

Сначала он повис над пропастью, ухватившись одной рукой за неровный край оконного проема и держа в другой гусыню. Ветер раздувал полы его пальто, и оно казалось раскрытым зонтом. Хик-Хик понимал, что рано или поздно упадет: скала была слишком гладкой, ни трещинки, ни выступа, за которые можно было бы ухватиться. При спуске он мог использовать только одну руку, потому что в другой на манер трости держал птицу. Несмотря на то, что гусыня отчаянно вырывалась, гогоча и размахивая крыльями, ему удалось поочередно поставить ноги сначала на три чуть заметные выемки в камне, затем – на четыре, словно спускался по лестнице. Но дальше носки его ботинок не нашарили следующего уступа, и он, как и следовало ожидать, сорвался вниз.

Ни один человек на свете не выжил бы после такого падения. Хик-Хик летел в пропасть, крича гусыне: «Лети, лети!» – и крепко сжимая ее за лапы. План оказался никуда не годным: несчастная птица не воспарила и не замедлила падения. Она еще отчаяннее размахивала широкими и мускулистыми крыльями, но поскольку никогда раньше не летала, не удавалось ей это и сейчас. Несмотря на все усилия, она падала вниз, увлекаемая толстопузым человечком, и теряла по дороге перья. Человек и птица рухнули на землю там, где начинался чуть более пологий участок горы.

От удара Хик-Хик чуть не потерял сознание. Он свернулся клубочком, как делал это в кутузке, когда его лупили железными прутьями. Скорее всего, именно это его и выручило: он покатился кубарем, подскакивая на камнях. Искры сыпались из глаз, тем не менее каждый такой удар приближал его к спасению.

Теперь бедняга уже не летел в бездну, а с невероятной, космической скоростью катился по откосу, наклон которого составлял около восьмидесяти градусов. Его тело вращалось, натыкалось на выступы и отскакивало от них; камни рвали одежду, ранили руки, ноги, лоб и брови. Это было похоже на бесконечные побои: удар за ударом, удар за ударом. Но не зря же он был Хик-Хиком. Хик-Хиком! Тем самым человеком, который издевался над полицейскими, когда те его избивали, человеком, смеявшимся над их железными прутьями. Некогда его спина выдержала множество тычков и пинков, к тому же теперь старое черное пальто смягчало удары. Котелок защищал голову, словно шлем, а густая борода предохраняла подбородок. Если кто-то и ухитрился выжить после такого падения, то только он – дуралей Хик-Хик.

На самом деле все произошло очень быстро. Когда бедняга захотел понять, что происходит, он уже не катился, а скользил, точно санки, несущиеся вниз по снежному склону: на пути ему попался небольшой участок земли, где последние клочки белого снега сопротивлялись лету. Наклон становился все более пологим, и скорость постепенно снижалась. Его тело катилось еще целую вечность, но наконец остановилось, словно нос корабля, уткнувшийся в берег, устланный древесной трухой. Если бы во время падения он натолкнулся на какой-нибудь твердый предмет – большой пень или острый выступ скалы, то наверняка сломал бы себе хребет. Теперь он замер, не решаясь пошевелиться, как будто не верил, что остался в живых.

Котелок, надвинутый на уши, по-прежнему сидел на голове. Хик-Хик потихоньку пополз, словно старый ленивый морж. Все тело покрывали ссадины и ушибы, но он был жив. Лысая Гусыня неуклюже спланировала и приземлилась поблизости. Хик-Хик покосился на птицу: по сути дела, его спасла она. А может, его собственная глупость: кому еще могло прийти в голову использовать старую лысую гусыню в качестве летательного аппарата? Только такому идиоту, как он. Но если бы не идиотская идея, он бы никогда не отважился на подобный отчаянный шаг. А он решился и остался жив, цел и почти невредим. И был свободен – по крайней мере сейчас.