Это небо

Пользуясь случаем, я прижимаюсь к нему, обхватываю ногой его ногу, тяну его на себя. Он испускает очередной стон. Кровь приливает к коже.

— Нет, нет, нет. — Он ослабляет хватку на щиколотке.

Прокладываю дорожку поцелуев по подбородку, щеку царапает жесткая щетина.

— Вернись в кровать, — командую я.

Он меня отпускает, упирается руками в матрас и нехотя отодвигается.

— Извини, что разбудил, но я не хотел, чтобы ты волновалась, когда проснешься.

Я начинаю очухиваться. Тру глаза, приподнимаюсь на локтях. Растрепанные каштановые волосы спадают на плечи, как шелковая шаль.

— О чем ты?

Он сверлит меня глазами. Наклоняет голову.

— Я не хотел, чтобы ты строила догадки, почему я ушел. Но если подумать, надо было оставить записку и дать тебе выспаться. Наверное, захотелось тебя поцеловать.

— Куда собрался? — трясу я головой. — Сегодня пятница? Или воскресенье?

— Суббота, — смеется он и гладит меня по волосам. — Засыпай.

— Нет, я… — я наконец-то замечаю, что он в гидрокостюме, и говорю сонным голосом, — ты поедешь серфить в четыре утра?

Он кивает, не в силах убрать довольную ухмылку с лица.

— Телефон оповещает меня о больших прибоях. На Блэксе скоро пойдут западные трехметровые волны. Может, четырехметровые, — радостно произносит он. — Хочу туда добраться, пока лайнап свободен.

— Ты поедешь серфить в четыре утра? — повторяю я.

Я сажусь, сминая простыню. В углу спальни Уайт поднимает голову и скулит.

— Поеду.

Я моргаю, размышляя, потом широко зеваю и разминаю шею.

— Подожди. Я с тобой.

Лэндон смеется.

Сонливость прогнать никак не выходит. Я пригвождаю его взглядом.

— Что, нельзя?

Он делает руками успокаивающий жест и улыбается уголком губ.

— Джемма, на воде ты держишься лучше, чем я ожидал, но если ты считаешь, что я разрешу тебе гонять по большим волнам, да еще и в темноте, значит, ты выжила из ума. Я не буду рисковать. Так умирают дебилы.

Я беру шорты и поправляю футболку, которую он дал мне для сна.

— Я и не говорила, что хочу посерфить. Я просто поеду с тобой.

— Нет. — Он запускает пальцы в волосы. — На улице темно. Ты ничего не увидишь и заскучаешь.

— Ты повторяешься. Не заскучаю. — На прикроватном столике нашариваю резинку и стягиваю волосы в пучок. — А даже если и заскучаю, ну и что? Это мои проблемы.

— Ты замерзнешь.

— Так поступи по-рыцарски и дай мне куртку, — со вздохом пожимаю я плечами.

— Ты устанешь, — бессильно говорит он.

— Без разницы. Я хочу поехать с тобой. — Может, в силу того, что в ранний час слова и тайны кажутся пустяком, я вздергиваю подбородок и смотрю на него. — Кого волнует, что сейчас темно, что я устану и замерзну? Ты того стоишь.





Лэндон

В детстве я не понимал, насколько все плохо.

Я считал свою жизнь нормальной. Более чем нормальной.


Я считал, мне повезло, что я живу рядом с Тихим океаном. Когда Клаудия жаловалась на дружков матери, которые орали, гомонили, крушили все подряд, или на шмотки из секонд-хенда, которые мы носили, или на холодный суп из банки, который мы ели четвертый день подряд, я напоминал, что могло быть хуже. Мы могли родиться в городе без океана — например, где-нибудь в Айове.

Шли годы, я начал замечать разницу между нами с Клаудией и другими школьниками. У большинства было полно обуви. Они не переживали, хватит ли денег на обед, будет ли где ночевать. Они были счастливы, защищены. Я видел, как улыбавшиеся родители подвозили детей на сияющих машинах, и думал об отце, о котором мы слышали, но никогда его не видели. Я думал о матери, которая отсыпалась на диване. Яркие красно-синие места уколов тянулись по рукам, напоминая укусы насекомых. На полу вечно валялись пустые стеклянные бутылки с запахом лакрицы и моющего средства.

Я думал о грязной ванной и рыжем пятне над унитазом. О пустом холодильнике и почти не работавшем телике. О лекарствах и пакетах у матери в ящике, содержимое которых смахивало на детскую присыпку.

О парнях. Некоторые вели себя неплохо, но большинство вызывало мурашки. Самым ужасным был Стив. Я терпеть не мог дни, когда он напивался, потому что он начинал злиться. А когда он злился, он обожал бить все подряд. В том числе меня.

Я представлял, как он стоял в дверном проеме моей спальни, длинная тонкая тень, обрамленная желтым светом. Я чувствовал теплое дыхание, он подбирался ближе, водил пальцем, проверяя, сплю я или нет. Меня тошнило от страха, словно я животное, которое знает, что оно в ловушке; я задерживал дыхание, зажмуривал глаза.

Плакать я себе не разрешал, даже когда он за волосы выдергивал меня из кровати, пинал в живот, называл слюнтяем. Никаких слез. Никаких слез. Никаких слез. Иначе он переключился бы на Клаудию. А я мог стерпеть что угодно, только не это.

Единственным светлым пятном в нашей жизни был дядя Дин, который любил серфинг и «Маунтин дью "Код красный"», цитировал дрянные фильмы вроде «Космических яиц» и «Парка юрского периода». С сестрой-наркоманкой и каруселью временных папаш, вращавшейся в нашей жизни, он ничего сделать не мог, зато по субботам он возил нас в Ла-Холью, учил ловить волну, покупал мороженое.

На девятый день рождения он подарил мне доску. После этого от Тихого океана меня было за уши не оттащить. Я стал водой. Я стал солью, молекулами, приливом, достигшим луны. Я стал временами года.

Летом, когда на побережье вырастают южные волны, я усердно серфил, на попутках ездил к Оушенсайду, чтобы отметиться на местных пристанях.

Осень — попурри из волн, раздуваемых ветрами в Санта-Ане. Я быстро понял, что не вылезать с брейков лучше всего в это время года. Я брал доску в Сансет Клифс, где сталкивался с местными жителями, строго следившими за лайнапом.

Зимой больше брейков и меньше людей на пляже. Меня устраивало. Под тусклым голубым небом я одевался и входил в воду, терялся в энергии северо-западных волн, доезжал до Хрустального пирса на Пасифик-Бич.

Весной, как правило, прибой затихает, но изредка случается, что северные ветра взметают южные волны. В эти месяцы я оттачивал умения, тренировал эйры, экспериментировал.

Я хотел знать, что я могу делать с доской.

Я хотел знать, насколько далеко я могу зайти.

Несмотря на стремных дружков матери, наркотики, выселения, у меня был мерцающий Тихий океан. У меня было свое место. У меня был настоящий дом — дом, который никто не мог забрать, дом, где никто не причинит мне боли, дом, где я мог забыться.

В итоге меня заметили парни постарше. При помощи дяди Дина у меня появились тренер и спонсор, серфинг стал историей не про спасение, а про поездки. Я стал человеком, с которым считались. Я строил планы.

Но в мои планы не входило, что во вторник утром, когда мне было шестнадцать лет, водитель автобуса поедет на красный свет и врежется в машину дяди Дина. В мои планы не входило, что в душе зародится яростный гнев.

Я перестал разговаривать. Я бросил учиться. Я ввязывался в драки. Я не обращал внимания на сестру. Я лазил в загашник матери.

Походило на то, что весь многолетний капец вылился в мерный поток предчувствий, крови и боли. Что бы я ни делал, течение не останавливалось.



~**~

Если вы никогда не видели большую волну вблизи, описать ее сложно. Даже с учетом всех волн, с которыми я имел дело в Калифорнии, я ничего не понимал, пока мне не исполнилось пятнадцать и серферский журнал не вывез меня для фотосессии на Оаху. Помню, целый час я стоял на берегу и смотрел на Пайплайн с грохотавшим сердцем и благоговейно разинутым ртом. Снимки я смотрел. Ролики смотрел. Но я их не увидел и не прочувствовал.

Влажность.

Неистовство.

Свободная сила воды.

Это кайф.

И сейчас этот кайф нарастает.

Еще темно, но небо постепенно меняется — ночь уплывает, появляется нежный кремово-желтый оттенок приближающегося рассвета. Упругие лучи движутся от волны к волне, скачут по пенистым белым гребням, исчезают за горизонтом.

Я летаю по воде. Вода колышется, шторм отдается эхом. Ветер. Прибой. Небо. Поразительные звуки нарастают с безумной силой, вот-вот разлетятся вдребезги.

Я поворачиваю, рассекаю подошву волны. Ноги согнуты, руки вытянуты. Смотрю по сторонам.

Плыву прямо.

Потом налево.

Опускаю руки — знаю, это правильно. Набираю скорость, доска, как серебряная пуля, пронзает нечеткий блестящий свет.

Заезжаю на гребень, спускаюсь к подошве, качусь быстро и резко, пробираюсь в покет. За спиной брызжет вода. Смещаю бедра вправо, но угол наклона сохраняю, чтобы удержать нос доски, о который бьются волны.

Парсонс, Бретт и какой-то парень на твинни только скатились. Здорово, что я последний.

Джемма сидит на песке и смотрит, как я еду. В струящемся прозрачном свете приближающегося рассвета на меня смотрит много людей. На Блэкс-Бич собираются лучшие серферы Сан-Диего, особенно при таких условиях. Не сомневаюсь, большинство меня знает. Впервые почти за два года меня это не злит.

Меня обступают еще до того, как я успеваю отдышаться. Незнакомые люди хлопают меня по спине, пытаются пожать руку. Я встаю, расстегиваю гидрокостюм и скатываю его до талии. Девушка в мешковатом худи подает полотенце — я стираю холодную соленую воду с груди и рук.