Это небо

В голове вертятся советы от Джули и Клаудии: «Крути задницей. Сжимай сиськи. Надувай губы. Любой ценой сделай так, чтобы все сложилось», «Если видишь то, что хочешь, тогда пойди и возьми».

Оттого что Лэндон касается меня бедром, тело покалывает. Ровно восемнадцать секунд проходят в тишине. Я в курсе, потому что разрывающееся сердце отсчитывает время, как секундомер.

О дневнике, наверное, спрашивать неприлично, зато можно спросить о музыке.

— Что слушаешь?

Без слов он протягивает наушник. Я убираю волосы и вставляю его в ухо. Вытаращиваю глаза, узнав группу «Тайфун». Футболка с названием этой группы была на мне, когда я ехала из Эл-Эй в Сан-Диего. В день, когда Лэндон заплатил за мой бензин.

Мы слушаем новую песню, слова о любви, страданиях и надежде увлекают.

Как только песня заканчивается, Лэндон включает другую группу. Ритм цепляет. Ударные бодрят.

— Похоже на электропоп. Мне нравится.

— Это австралийская группа.

Ритм сбивается, слова перетекают в проигрыш.

— Напоминает группу «Фантограм».

— Мне тоже, — вытаращивается Лэндон. Он прокручивает экран телефона. — Слышала этих парней? «Смолпулс»? Они из Эл-Эй.

— Вряд ли.

Лэндон, придвинувшись ближе, включает фрагменты разных песен. Я слушаю с закрытыми глазами, головой прислоняюсь к стене.

— Мне нравится мешанина. Тут и фанк, и поп, и даже регги. — Он включает песню группы, о которой я никогда не слышала. — Звучанием смахивает на «Гласс Энималс».

— Обожаю «Гласс Энималс».

Начинает играть музыка.

— Ага, конечно.

Его тон вынуждает открыть глаза.

— Правда.

— Да ну? — хмурится Лэндон и выключает песню.

— В смысле «да ну»? — Я злюсь. Лицо вспыхивает. Трясу головой, наушник выпадает из уха. — Когда я о них узнала, я послушала альбом минимум раз десять.

Лэндон прижимает руку к груди.

— Я тоже.

Я вздыхаю и смеюсь.

— А ты считал себя членом тайного фан-клуба?

— Нет, что за бред? — хохочет он. — Просто они малоизвестны.

Он проводит пальцами по волосам, мы встречаемся взглядами. Лэндон протягивает мне тетрадку. Я изумленно смотрю на исписанную страницу. Подношу тетрадь к лицу, чтобы лучше видеть, и читаю рассказ о группе, вокалиста которой за день до важного концерта укусил зомби. Рассказ абсурдный, мерзкий, веселый, на удивление колкий. Я смеюсь, когда барабанщик пытается пришить певцу глаз.

— Здорово, — серьезно говорю я.

Лэндон наблюдает за мной из темного угла. Кажется, будто у нас есть что-то общее. Не только музыка и слова.

— Для занятия написал.

Когда я поднимаю взгляд, становится ясно: он хочет знать, что я думаю.

Я заглядываю Лэндону в лицо. Он разворачивается ко мне, выжидательно глядит на меня. Он вцепляется пальцами в джинсы, безжалостно прожигает меня темными глазами.

— В царстве тьмы наши зомбированные сердца хотят биться, — читаю я последние слова из рассказа. — Круто.

В полной тишине слышно, как в кухне бряцают кастрюли и сковородки. Слышно наше легкое дыхание, гул воздуха, глубокий стук его сердца, колотящегося в широкой груди. Момент хрупкий, как тонкий лист бумаги, который держат над паром.

«Сломленный», — напоминаю я себе.

Нарочито медленно он проводит кончиками пальцев по губам, протягивает руку к моему лицу, как воскресным утром.

От касания я испытываю настолько мощный кайф, что даже страшно, но я не отстраняюсь. Я глотаю воздух, прижимаюсь щекой к возбуждающе теплой ладони. Большим пальцем он скользит по губам, мизинец опускает под подбородок, царапая чувствительную кожу.


Лэндон зорко следит за рукой, которой гладит меня по щеке, точно не верит, что трогает меня. Я впиваюсь глазами в его пухлые губы и думаю: каково это — поцеловать его, почувствовать губы, попробовать язык? «В царстве тьмы наши зомбированные сердца хотят биться».

Он наклоняется, я чувствую мягкое, как перышко, дыхание. Пульс скачет, я закрываю глаза, запрокидываю голову, а потом тянусь к нему, как цветок тянется к солнцу. Лэндон не то матерится, не то умоляет о чем-то, свободной рукой берет меня за коленку, обжигая через ткань штанов, притягивает ближе.

— Джемма, — настороженно говорит он, будто сомневается, что имеет право произносить мое имя.

Распахиваю глаза: в роскошных шоколадных радужках читается вопрос.

— Ты нашла…

Дверь громко скрипит, яркий свет заливает кладовку, льется на нас, как ведро ледяной воды. Мы с Лэндоном отодвигаемся друг от друга, но уже слишком поздно. Нас заметили.

— Вот черт!

— Прости!

Вскакиваю на ноги, быстро отряхиваюсь, будто стираю воспоминание о его близости. В голове крутятся безумные безудержные мысли.

— Я… не хотела мешать. — В дверном проеме стоит Клаудия с виновато-радостным лицом. — Я думала, Джемма не может найти то, за чем я ее послала, и решила проверить.

— У нас все нормально, — спокойно отзывается Лэндон. Мне бы его спокойствие. Он берет меня за запястье. — Джемма?

Мне страшно встречаться с ним глазами, я вырываю руку и бегу к бутылкам, оставленным несколько минут назад. Боюсь, что пылающая кожа расплавится и от меня останутся одни кости.

— Джемма? — опять зовет Лэндон, но я на него не смотрю.

— Прости. — Голос звучит визгливее, чем хотелось бы. Я мчусь мимо Клаудии как угорелая. — Я отвлеклась.





Лэндон

После того как я переношу рассказ в ноутбук, пальцы болят. Сохраняю документ, хрущу костяшками и отталкиваюсь от стола. Стул на колесиках останавливается у кровати. Уайт сидит на задних лапах и пялится на меня грустными глазами. Он смотрит на меня так с тех пор, как я пришел домой из «Тети Золы».

Я задумываюсь.

— Прогуляемся?

Я даже не успеваю договорить вопрос, а он уже скачет кругами.

— Ладно, ладно.

Беру поводок, ключи и выхожу за дверь.

Из квартиры Джули доносятся голоса и музыка. Сердце частит, но я не останавливаюсь. Не моргаю. Гляжу перед собой, шустро перебираю ногами, и вот я уже шагаю по Паркер-стрит, потом поворачиваю направо и иду к Броварду. На задворках сознания копятся мысли, капают из уголков глаз, как невидимые слезы.

Мысли о том, что случилось. Мысли о том, кем я когда-то был, кем хочу стать сейчас. Мысли о том, как все рассыпалось в прах, что, возможно, я снова рассыпаюсь в прах. Мысли о Джемме.

Завязываю поводок петлей вокруг велосипедной стойки и в угловой кафешке беру кофе. Сюда я водил Джемму, когда мы ездили серфить.

Кофе беру черный. Джемма, как я заметил, любит послаще.

Черт.

И вот опять внутренний голос кричит то, что слушать я не хочу. Но ничего не поделать. Весь день она не выходит у меня из головы: голос, мягкие пухлые губы, безграничные возможности.

Шагая по тихому пустынному переулку, по мрачной паутине из дыма и призрачного света, волоча за собой Уайта, я вспоминаю прозрачные тени вокруг ее лица, то, как я прильнул к ней, чуть не утонул в блестящих глазах. Вспоминаю, как рядом с ней тепло, как я двигал руками, как меня поглотила мощная тяга. Вспоминаю сбивчивый пульс, трепещущие черные ресницы, шепот дыхания на шее.

Сжимаю руки в кулаки.

Понимаю, что дошел до пляжа, только когда встаю в пяти метрах от воды. Я сажусь, скрестив ноги, притягиваю к себе Уайта и отцепляю поводок. Собакам на этот пляж нельзя, но сейчас жаловаться некому. Едва он убегает к маленькой дюне, я упираюсь руками в песок и наблюдаю за волнами.

Таращусь на Тихий океан. Меня беспокоит, что я хочу невозможного. Меня беспокоит Джемма и то, что она меня зацепила.

Закрываю глаза, бью кулаком по песку. Сердце в груди стучит ровно.

Раз.

Два.

Три.