Этюд в черных тонах

Фарс для Дэнни Уотерса




Фарсы — они как тромплёй[17] для чувств: ты рассчитываешь посмеяться, а получаешь боль…

Т. Робертсон. Британский театр-варьете (1856)





Обездоленный ребенок Дэнни Уотерс счастлив.

Наконец-то час настал.

Наконец-то он сможет доказать миру, что он хороший актер. Не важно, чего человеку недостает, энергия и воля все возместят с лихвой.

Занавес все еще задернут, дальше — тишина, но Дэнни знает, что его ожидает внимательная и чуткая публика. Он долго готовил себя к этому моменту.

Почему все великие, все переломные события в нашей жизни всегда зависят от нескольких непредсказуемых секунд? — так спросил бы Дэнни, если бы только умел выразить свой вопрос в таких словах. Слава или поражение — две разные дороги, исходящие из одной точки. В этой точке он сейчас стоит. Стоит и грызет ногти.

Конечно, только мысленно. Дэнни не хочет грызть ногти по-настоящему, это не годится для артиста, не годится даже для актера — борца на арене.

Дэнни стоит перед темным занавесом. По другую сторону ждет публика.

Дэнни Уотерс, твой час настал!

Ему холодно. Мурашки поднимаются от босых ног к животу, парализуя мышцы. Его лучший друг Элмер, Элмер Хатчинс, говорил, что нервы — это пустяки, если перестать о них думать. Элмеру было так просто взять и перестать думать! Было бы здорово, если бы его друг оказался сейчас рядом и подсказал, как справиться с волнением.

Да, ему страшно.

Ему сказали, что это ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ проверка. Дэнни, ты не можешь оплошать.

Все начнется ровно в двенадцать ночи, с боем часов.

Ты не можешь оплошать, так ему сказали, потому что другого шанса у тебя не будет. Эта публика не отличается терпением. Важно сделать все что надо — и сделать быстро. Потом, за кулисами, Дэнни немного поплачет по своему другу Элмеру, который обещал в ночь торжества сидеть в первом ряду, но, к сожалению, не сможет выполнить свое обещание.

Потому что Элмер умер.

Сейчас Дэнни не хочет об этом вспоминать. О его огромадном теле, рухнувшем на песок. О деталях, на которые Дэнни должен был обратить внимание, чтобы после пересказать этому странному «мистеру Икс». Не будем их вспоминать.

Элмер ему так помог! До знакомства с ним Дэнни был заика и поднимался только на подмостки подпольных арен, чтобы «биться» с другими, такими же безголосыми. А схватки — ему это хорошо известно — на самом деле не столь безобидны, как кажется непосвященным. В схватке ты получаешь удары, пускай даже и отрепетированные, как движения в танце. Но Дэнни тревожит не это. Если бы все дело заключалось в паре синяков или в необходимости выходить на сцену голышом… Дело в том, что это не значит быть артистом. Так ему сказал Элмер. Дэнни может справиться со своим дефектом и играть в комедиях — гримаса смеха — или в трагедиях — гримаса боли. У Дэнни нет родителей, которым он мог бы показать свой триумф, зато его могли бы увидеть друзья. Его настоящие друзья верят в него, это правда!

Шелест занавеса. Пора! Дэнни готовится. Из зала до него не доносится ни звука. Это очень внимательная публика — или очень немногочисленная. Бой часов. Три… Два… Один…

Занавес исчезает. Он не поднимается. Его как будто и не было.

Зал больше, чем представлял себе Дэнни, — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ОПЛОШАТЬ, — такой же большой и темный, как ночное море.

Абсолютная тишина.

Дэнни Уотерс в ужасе. Он не в силах шевельнуться. У него не получится.

А потом Дэнни неожиданно видит.

В первом ряду, как он и обещал. Его борода слегка испачкана, тело покрыто красными пятнами, глаза закатились, но на лице застывшая улыбка одобрения.

Его подбадривает дружище Элмер, верный своему обещанию. Дэнни Уотерсу хорошо видно его горло, открытое, словно вторая улыбка, кишащая червяками.

— ДЭННИ, ЕСЛИ ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТЫ УМЕР, ТЫ И НЕ УМЕР! — кричит Элмер, и из его черного рта вываливается ужасный сгусток.

Какая радость, мистер Хатчинс здесь! Дэнни, твой момент настал! Дэнни, ты все делаешь хорошо! Комедия! Трагедия!

И Дэнни смеется, и представление начинается.





Шерлок Холмс в Хрустальном Дворце





1




Тот день я не забуду до конца моей жизни.

Я проснулась с болью во всем теле, особенно в спине, в тех местах, на которые пришлись удары о ствол сосны. Но было и другое, гораздо хуже — головокружительное ощущение пустоты. Я посмотрелась в зеркало, как будто сказала сама себе: «А чего ты ждала, Энни?»

Но неужели я хотя бы чего-то ждала, пока была с Робертом? Мне хотелось думать, что иногда я его привлекала, делала счастливым, как и он меня. В самом начале такой момент был — миг, день, несколько дней. А потом? Я решила, что это моя вина. Сколько раз со мной такое случалось? Мужчинам нет необходимости говорить «Я люблю тебя, королева морей» — просто «Иди», так оно все и было. И я шла.

Хотя я и слышала его душераздирающее «Энни!», соединенное с шумом прибоя.

И я сама удивлялась, как мало значат для меня эти воспоминания.

Плохо это или хорошо, но я со своим истерзанным, ноющим телом стала другой.





2




Куда больше меня беспокоили слова, услышанные от другого человека.

Я вошла, когда завтраки уже разнесли по комнатам, но его поднос на столике рядом с креслом оставался нетронутым. Я даже не успела поздороваться, когда раздался знакомый голос:

— Вы очень хорошо сделали, что порвали с ним, эта личность доверия не внушала.

— Доброе утро. У вас пропал аппетит? — спросила я, чтобы не развивать эту тему.

— Мисс Мак-Кари, вы не могли бы раздвинуть шторы?

И я раздвинула шторы, а потом продолжила наш абсурдный диалог.

— В театре не было ничего опасного, — заметила я, моргая от яркого света.

— Да, театр. Пожалуйста, расскажите мне вкратце.

Мистер Икс очевидным образом нервничал. Конечно, он ждал появления своих мальчишек, но на лице его в утреннем свете проявилось нечто новое, печать другого беспокойства.

Я рассказала мистеру Икс о Петтироссо, о его помощниках, молодых Константине и Эбигейл, и в раздражении остановилась перед запертой дверцей. Почему-то она сделалась целью, которой я хотела достичь. Вы понимаете, там была закрытая дверь. Повторяю, Константин заволновался, когда я стала смотреть на эту дверь. Мистер Икс выслушал меня в молчании. К завтраку он так и не притронулся. Когда я замолчала в ожидании его ответа, мистер Икс снова заговорил о другом:

— Забудьте об этой двери. Меня интересуют зрители.

— Зрители?

— Да. Полагаю, доктор встретил в театре много знакомых и представил вас кое-кому, вот и расскажите, что вам запомнилось.

Помнила я немного, а мистер Икс услышал только одно знакомое имя: мистер Эдмунд Хаммерсмит, редактор газеты «Портсмут ай». Иногда он писал театральные рецензии. Повеселил мистера Икс и рассказ о католическом священнике отце Филпоттсе, заядлом шахматисте. Особенно то обстоятельство, что изначально приглашение в театр получил не Филпоттс, а отец Эванс, который не смог прийти из-за болезни. Услышав об этом, мой пансионер — непонятно почему — даже улыбнулся!

— Поистине, невероятная история… Каждый день появляются новые замки́, и с каждым днем я все больше утверждаюсь в мысли, что они открываются одним и тем же ключом.

— Ничего не понимаю, — призналась я. — Но уж если мы заговорили о замках, мне кажется, вы слишком быстро отказались разбираться… с закрытой дверью.

— Можете больше не думать ни об этой двери, ни о юных иностранцах, мне только-то и нужно еще одно преступление, со стороны убийцы несправедливо мне его не давать, для него ведь это сущая мелочь, еще один нищий, полцарства за нищего, еще один нищий — и у меня кое-что появится, кое-что надежное, потому что на сегодня реальность — это вода, а мы — распахнутые ладони…

— Позавтракайте уже наконец, мне из-за вас становится тревожно. Вы похожи на стервятника.

Действительно, пока мистер Икс говорил, его выдающийся нос, как клюв, витал над подносом, над яичницей с беконом и над крепким чаем. Наконец он отпил глоток:

— У меня нет аппетита, сначала кто-то должен принести мне новость, все складывается правильно, когда нет ошибок, простите за очевидное утверждение. Ваша спина сильно пострадала от столкновения с деревом?

Я тут же перестала потирать спину, но — клянусь вам — я стояла позади кресла! Способности мистера Икс продолжали меня изумлять.

— Отвечайте сами на свой вопрос, вы ведь так много знаете, — резко отозвалась я и тут же устыдилась. — Простите. Спина еще побаливает, но это пройдет. Как и остальное.

— Что остальное?

Я решила выразиться яснее: