Этюд в черных тонах

— Их устраивают повсюду. Нам, англичанам, они нужны больше всех. Впрочем, если вам угодно, я исследую этот вопрос. Определенно, благодаря подпольным спектаклям артисты зарабатывают больше, чем выделяет им «Милосердие». Как бы то ни было, мне не показалось, что Петтироссо проявил беспокойство, услышав фамилии Ноггс и Хатчинс…

Я слушала рассуждения доктора вполуха, потому что внимание мое снова было приковано к безлюдным проулкам. Ко мне вернулось ощущение, что за нами следят.

Тень. Шум. Я приписала свои страхи впечатлению от спектакля… И все они исчезли, когда мы вышли на ярко освещенную площадь Кларенс: с одной стороны мрачная крепость, с другой стороны порт, а между ними — голландские крыши Кларендона. Дойл любезно проводил меня до самого пансиона. Мы расстались у калитки, мы попрощались — «Это был незабываемый вечер, доктор, вы такой галантный кавалер», — а потом я смотрела, как Дойл переходит проспект и теряется в сумраке Виктори-роуд.

Ночь была прохладная и влажная, море ревело, как будто собирая силы для приступа. Но лечь в постель я просто не могла. Такая буря эмоций, все сразу, и эпилогом — поход в театр… Вспомните: именно в этот день я навсегда простилась с Робертом Милгрю — в этот вечерний час он уже наверняка прочел мое письмо — и, в довершение всего, побывала на спектакле труппы «Коппелиус», обнаружила загадочную потайную дверь и познакомилась с актерами, развоплотившимися из театральных бесов. Столько эмоций, и все за один день!

И последнее, но не менее важное!..

Прекрасная.

Он так мне и сказал? Я хотела все вспомнить слово в слово, как в детстве, когда, съев печенье «Мерривезер», я замирала с пустым ртом, чтобы сохранить в памяти самый последний остаток, последнюю пылинку исчезнувшего лакомства.





6




Я поступила так, как и всегда. Это уже вошло у меня в привычку. Я прошла вдоль стены Кларендона, добралась до пляжа и зарылась туфлями в песок. Ночное море было как темный зверь с белыми блестками. Я почти что замерзла, зато природа вокруг воздавала мне за вечер, проведенный в бормочущей дымке театра. Я посмотрела на задний фасад.

Одни окна открыты, другие закрыты. Но было одно-единственное с задернутыми шторами. Единственное опущенное веко.

Энни, это просто вежливость.

Нет, вежливостью этот человек не отличается. Он меня такой видит. «Ласка» в изумлении: ее маленькие глазки все-таки не такие маленькие. Ее скошенный подбородок — это скошенный подбородок, да, но в целом она производит благоприятное впечатление. И плач меня не уродует: он печалит того, кто меня ценит.

Я не то, чем меня научили быть, не то, что про меня всегда говорили другие. Это всегда неправда.

Две недели в Кларендоне переменили мою жизнь. Я посетила театр вместе с очень приятным и галантным молодым джентльменом, а другой мужчина, очень умный — сумасшедший! — да, с ментальными нарушениями, зато наиболее умный из всех, — сумасшедший! — похвалил мою внешность. А еще, не будем забывать, я участвую в раскрытии нескольких преступлений.

Сегодня та самая ночь. Есть предположение, что, если цикл будет продолжен, сегодня произойдет еще одно убийство.

Я посмотрела на границу пляжа, откуда, как считалось, Квентин Спенсер и его греховная возлюбленная увидели пьяного Хатчинса, услышали и ощутили странное явление. Среди деревьев было темно, почти полная луна окаймляла своим блеском серебристые кроны. Тропинка к этому укрытию блестела, как зеркало.

Случившееся не давало мне покоя. Кто или что убило Хатчинса, почти не оставив следов помимо смеха, внезапного холода и брошенного вблизи от тела ножа? Ни Спенсер, ни его спутница ничего не заметили — как такое возможно?

Да, все это казалось сверхъестественным.

Я прошла вперед, приподнимая подол юбки. Я помнила, как лежало тело, я видела его из окна Кларендона: это должно быть здесь. В это время на пляже никого не было. Как мог убийца догадаться, что поблизости, среди деревьев, окажутся двое свидетелей? Но даже и они ничего не видели: вот Хатчинс жив, вот Хатчинс мертв. Почему? Как такое возможно? Это напоминало трюк с двойным дном. А бедный мистер Икс — которого заботило только, чтобы его называли Шерлоком Холмсом, да потребность выяснить, «что пил Хатчинс» (боже мой!), — даже не упоминал о такой возможности. Как будто он по-настоящему верил в существование призраков. Но это явно был какой-то трюк.

Нечто такое, что вблизи оказалось бы таким же непонятным, как Константин и Эбигейл. Секрет должен быть прост и обыден — но в чем же он состоит?

Расследовательский зуд мистера Икс — или Шерлока Холмса — передался и мне!

Я оказалась под кронами деревьев, возле проспекта. Хорошее место, чтобы спрятаться. Отсюда, между стволами, я видела полосу пляжа. Возможно, убийца прятался в…

Один из стволов слева от меня шевельнулся.

Сердце подскочило в груди.

Ничего — только молчание деревьев и сосновые иголки. А между ними вдалеке — очертания Кларендон-Хауса.

Но я никак не могла успокоиться. Попробуйте как-нибудь постоять в темном и на вид безлюдном месте, и вы убедитесь, что одна лишь мысль, что там может оказаться что-то еще, превращается в беспримесный ужас. Почти неожиданно деревья — больше не деревья. Как Константин и Эбигейл: издалека они казались другими. Деревья были только артисты на сцене. И вот они уходят. Они шевелятся. Они поскрипывают и сбрасывают маски. Это больше не деревья, а что-то совсем другое…

Я сделала несколько шагов назад, убеждая себя: «Это все нервы».

И ничего другого.

Кларендон-Хаус высился в двух сотнях ярдов. Дойти до него было просто.

Я решила возвращаться по проспекту, а не по песку. На проспекте ведь светлее. Как только я поменяла направление, что-то на меня накинулось, толкнуло с ужасающей силой, и я отлетела назад. Господь не допустил, чтобы позади стояло дерево, так что затылок я не разбила. Меня встретили только мягкий песок и трава, но, когда я поняла, что происходит, было уже поздно.





7





Он возвышался надо мной, бесконечно далеко, расставив ноги, и ждал, пока я поднимусь.

— Покончим с этим, — прохрипел он. — Забирай свой чемодан. Мы уходим сегодня.

Он задыхался больше обычного, даже больше, чем в минуты нашей близости, и я решила, что дело в спиртовом котле, бурлившем у него внутри. Голос звучал так, как будто от простуды у него заложило горло.

Я поднималась, озираясь по сторонам, сжимая в руке шляпку Сьюзи. Мы были под деревьями одни. Никто нас не увидит, никто не придет на помощь, никто не услышит, как я кричу. Роберт и его старый guernsey, его лицо, пламенеющее величием преисподней. Люцифер всех пьяниц. Роберт кривил лицо — так он морщится под властью алкоголя, глаза его сузились в щелочки, в зарослях бороды появились губы. Он как будто показывал мне: «Смотри, каким ужасным я могу стать».

Роберт схватил меня за платье на груди, и теперь я не удержалась от крика. Морское БРУУУУУХХХШШ унесло мой крик; Роберт прижал меня к сосне:

— Я не мог поверить… твое письмо… Ты, моя… моя королева морей. — Он икнул. — Я не поверил… что ты… И я оказался прав. Это была не ты. Это был мииииистер джеееееееентльмен. Шикарный тип. Молоденький. Это он. Вот почему ты хочешь остаться. Вот почему ты меня отшвыриваешь.

И тут я вспомнила: ощущение слежки. Роберт встал на стражу возле Кларендона — он знал это место — и увидел, как я выхожу вместе с Дойлом. Он, должно быть, весь вечер ходил за нами по пятам, подбрасывая в топку все новые порции дров. Иканье едва не отрывало Роберта от земли, а вместе с ним и меня, висящую на его руке.

— Ну а теперь посмотри, каков я, моя королева… ик… Я тебя прощаю. Прощаю все. А теперь иди за вещами.

— Ты… ты следил за мной? — Я задала очевидный вопрос с очевидным ответом. От его дыхания у меня кружилась голова.

— Конечно, я следил за тобой, потаскуха! Я пришел в Кларендон, чтобы с тобой встретиться! И что я вижу возле калитки? Тебя под руку с этим субчиком! Ты пошла на повышение! На повышение! Неплохой ход, верно? От младшего матроса к младшему рулевому. Несчастному старикашке Роберту Милгрю не тягаться с зеленым юнгой по имени Артур Коннор Дойл! — Он не заметил, что ошибся; я его не поправила. — Ага, я тебя поймал? Ты думала, я не прознаю, кто это уводит под ручку мою любовь? В море мы говорим: «Я тоже не пальцем деланный», моя королева. Это было легко! Весь Портсмут знает этого типа!

— Он просто друг…

— Друг, с которым ты отправилась в театр после того, как сказала мне: «Проваливай, Роберт!»

— Не кричи.

— Что?

— Не кричи. — Тут я подумала, что просьба моя нелепа. — Или кричи. Как хочешь. Ой, ради бога…

— Я не буду кричать. Иди собирай манатки. Если ты не выйдешь через…

— Нет.

Роберта накрыло великое спокойствие — глаз урагана. Плечи его стали как приспущенные паруса.

— Простите, медсестра. Не могли бы вы повторить еще раз?

Роберт наклонился ближе. Я хмелела от его пьяного дыхания. Конечно, я его боялась. Единственное, что изменилось, — это взаимосвязь между моим страхом и моими решениями. Страх, который приходил вместе с Робертом, больше не равнялся подчинению.

— Пожалуйста, Роберт…

— Так-то, моя королева. «Пожалуйста, Роберт». Продолжай.

— Я не хочу оставлять эту работу… Мы могли бы все обсудить в другой раз.

— Так-так, этот юнга нашел путь к твоему сердцу.

— Нет, это не!..

Я остановилась на полдороге. Страх, как бы Роберт не узнал — хотя бы по намекам — о существовании мистера Икс, заставил меня замолчать. И тогда я решила импровизировать. В каждом из нас просыпается великий артист, когда ситуация того требует! Я заглянула в его глаза:

— Да, да, он лучше, чем ты!

Мне не хотелось впутывать ни в чем не повинного Дойла, однако мой ледяной ужас направлял все подозрения в сторону мистера Икс. А это имя я не могла произнести — нет, НЕТ — при Роберте. Если Роберт хоть что-то узнает об этом маленьком тихом существе в кресле, он убьет его одним своим криком. Я не могла.

Я позволила его ревности разгореться. С такого расстояния я, кажется, слышала потрескивание угля.

Спокойствие. Ясный взгляд. Улыбочка.

— Красавчик, да? Докторишка, только что явившийся в Портсмут. Ты думаешь, королева, он что-то к тебе чувствует? Франт, да с таким положением, такой молодой и смазливый? Думаешь, что старая медсестра с такой вот рожей хоть сколько-то для него значит? Он использует тебя, чтобы получше узнать город! Спуститесь с облаков, сестра Мак-Кари, я тебе сейчас прямо одолжение делаю!

Я, конечно, плакала — не важно, как я при этом смотрелась. Но плакала я не из-за его оскорблений. Наверное, я их заслужила! Правдивые слова меня не унижали. Это я унизила его своей ложью. Определенно, если положить то и другое на чаши весов, виноватой окажусь я. А Роберта мне никогда не было так жалко, как в эти минуты. Я действительно чувствовала себя потаскухой. И знала, как мне полагается искупить вину.

Между Робертом и стволом дерева почти не оставалось места, но я исхитрилась опуститься на колени. Вцепилась руками в его штанины. Лицо мое билось о его грязные сапоги.

— Роберт! Роберт, позволь мне остаться! Я вернусь к тебе! Порви то письмо! Это моя вина! Позволь мне остаться и приходи ко мне, когда пожелаешь! Но… я… не уйду… Нет… Нет… НЕТ! — Боль от этой долгой речи. Разговор с голенищами коротких сапог. Попытка недостойным образом успокоить его достоинство. Способ не хуже и не лучше других, чтобы быть трусихой и защитить себя. — Только не это! Но если ты позволишь мне остаться!..

Он мог бы пнуть меня ногой, и это было бы не в первый раз. Мне оставалось надеяться, что мой плач каким-то образом проникнет сквозь туман в его голове.

Роберт ответил мне не сразу. Когда он наконец заговорил — я его не видела, моя голова по-прежнему упиралась в его сапоги, — язык его шевелился плохо, как будто, когда ярость улетучилась, в Роберте осталась только пьяная ослиная глупость.

— Так ты же-желаешь остаться… Ну да-да-вай оставайся! Если брать по большому… — Роберт так и не сказал «счету». Покачиваясь, он отшагнул назад. — Оставайся здесь, в этой дерьмовой дыре… И вот что, когда я приду, когда приду, королева… ты отыщешь для меня время… — Он рыгнул. — Мне понадобятся де-деньги, чтобы вернуться… Я же на мели…