Этюд в черных тонах
Часть 20 из 61 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Миссис Мюррей как-то сказала: «Он чего-то дожидается». Однако теперь он был в нетерпении.
Из того, что я постепенно о нем рассказываю, у вас уже наверняка сложилось хорошее или плохое о нем впечатление, но вы даже вообразить себе не можете, каково это — общаться с таким человеком, когда он в нетерпении. Я научилась понимать (чуть-чуть) тех бесчувственных людей, которые вымели его из своей жизни всего в четыре годика. Я понимаю, что выгляжу жестокой, но что я выиграю, если даже здесь, в этой, скажем так, хронике событий необыкновенного и ужасного лета 1882 года в Портсмуте, со всеми его трагедиями, начну искажать факты? А важнейший факт тех дней был таков: мистер Икс в ожидании становился невыносимым.
Два дня он протянул на односложных — и не самых любезных — ответах и игре на своей нелепой скрипке. Он требовал больше лауданума, больше одиночества, меньше открытых штор.
Если я спрашивала моего пансионера, как его самочувствие, он предоставлял мне лишь один внятный ответ в день; если же я решалась повторить свой вопрос по прошествии нескольких часов, он только лаял: «Спасибо, хорошо!» Я отчасти понимала, что с ним происходит: он ведь был так одинок! Одному Господу известно, какого рода утешение предоставлял мистеру Икс его мозг, каким бы чудесным он ни казался. Безумие его, подобно стоимости акций на бирже, с каждым его поступком то росло, то уменьшалось в моих глазах.
Возможно, он был сумасшедший, возможно — гений, а возможно — просто странный субъект.
Дойл, казалось, хорошо его понимал, но теперь и он к нам не заглядывал.
Я отправилась на очередное заседание Медсестер-за-Чаем с немалым чувством неловкости. Зная то, что знала я, я решила быть очень осторожной в своих речах.
Старшая медсестра Брэддок, бросая на меня подозрительные взгляды, завела разговор о детях-бродяжках:
— Их сейчас так много, как никогда, каждое утро играют возле нашей стены… Хотела бы я знать, что их сюда привлекает.
— Надо бы сообщить в… Конечно… — Сьюзи Тренч (живущая в мире, где правят закон и порядок), как обычно, оставила нам многозначительные намеки.
— Да, в полицию, — согласилась Брэддок. — Я тоже об этом подумала. И переговорю с доктором.
— А мне их жалко, — призналась Нелли Уоррингтон.
— У меня вообще все нищие вызывают сострадание — будь то взрослые или дети, — объявила Джейн Уимпол из-под укрытия своего благопристойного козырька.
— Вот почему так отрадно все, что они делают в «Милосердии», — добавила Нелли Уоррингтон. — Благотворительные спектакли — это прекрасная идея.
— «Милосердие» всего-навсего помогает нам умывать лицо, не глядя в зеркало! — проворчала миссис Мюррей из своего темного угла. — Передайте-ка мне пирожки.
— Я, несмотря ни на что, считаю, что это прекрасная идея. Конечно, билеты на их представления мне не по карману, однако деньги тех, кому они по карману, распределяются между самыми бедными…
— Ах, Нелли, ну конечно. «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“», — продекламировала Сьюзи Тренч и хихикнула. — Ведь эта кондитерская им покровительствует!
— Это была прекрасная идея, — не сдавалась Нелли.
А Брэддок шепнула:
— Особенно для кондитерской.
— Они теряют на этом деньги, мисс Брэддок.
— Нелли, какая же ты наивная.
— Я не отношусь к нищим так плохо, как вы, — обиделась Нелли Уоррингтон.
— Кое-кто относится к ним еще хуже, — заметила миссис Мюррей, увлеченно поглощая пирожки. — И боюсь, скоро на пляже объявится еще один…
— Да хранят нас Небеса! — То малое, что было мне видно от лица Джейн Уимпол, кажется, побледнело.
— Я и теперь считаю, что это были пьяные драки, — объявила сестра Брэддок и презрительно сморщилась. — Мой отец их ненавидел. Он боялся превратиться в одного из них… меня и моих братьев он учил не доверять нищим. «От неудачников жди любой беды», — говаривал он. Отец ненавидел бедность. Чурался ее как будто какой-то болезни. «Но это единственная болезнь, в которой виноват ты сам» — вот как он говорил.
Мы разом замолчали. Скомканные черты ее хмурого лица как-то помягчели в свете газовой лампы. От тягостной паузы нас избавила Сьюзи:
— Вы вправду думаете, что кто-то… ну вы понимаете… кто-то… за… нищими?
— Сьюзи Тренч, это же очевидно, — отрезала миссис Мюррей.
— Говорят, мистер Икс из-за этих смертей впадает в беспокойство, — как бы невзначай заметила старшая сестра.
— А кстати, Энни, — улыбнулась мне Сьюзан, — как у тебя дела… с ним?
Слово перешло ко мне, и я неожиданно для самой себя выкрикнула:
— Ты имеешь в виду мистера Икс? Да это самый грубый, капризный и чванливый тип, с каким мне только приходилось иметь дело, не говоря уже о его привычке вечно совать нос куда не следует!
И снова над столом нависло молчание. Даже миссис Мюррей на время перестала жевать и сидела с отвисшей над тарелкой челюстью. Потом послышалось неуверенное хихиканье.
— Тебе не обязательно кричать, чтобы сообщить нам об этом, Энн, — с упреком высказалась старшая сестра.
— Он тебя уже окончательно довел? — спросила Джейн Уимпол.
— Но Энни просто железная! — подбодрила Нелли Уоррингтон. — Смотрите, как она держится!
Беседа наша вскоре завершилась. У Нелли появились бесплатные билеты на спектакль труппы «Коппелиус» в театре «Милосердие» — она выиграла их в лотерею для покупателей печенья «Мерривезер», но с кем же ей было пойти? А Джейн Уимпол имела право на свободные полдня, так что Нелли отдала билеты ей. Спектакль, вообще-то, был не из самых приличных. Позволят ли ей пойти? Сестра Брэддок загадочно улыбнулась: это решать доктору.
В тот вечер я была довольна собой и, застилая постель для мистера Икс, ожидала от него какой-нибудь реакции на мою вспышку. Он долго молчал, но наконец я услышала его голосок:
— Как прошло вечернее заседание Медсестер-за-Чаем, мисс Мак-Кари? Сегодня мной овладела лень, и я решил не отправлять Джимми…
В ответ я сухо пролаяла: «Спасибо, хорошо!»
Возможно, он и сумасшедший, но дьявольски хитер.
Рекламная интермедия «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“!»
Сэр Джордж Эрпингейл заперся на ключ у себя в кабинете и поглядывает на настольные часы.
Он улыбается, потому что тревога его нелепа: прошлой ночью сэру Джорджу приснилось, что сегодня, когда пробьет двенадцать, он умрет. Какие глупости!
Часы на столе — настоящий «Генри Марк» из черепахового панциря, с музыкальным боем, подарок от трех его дочерей на пятидесятипятилетний юбилей. Циферблат обрамлен золочеными листиками, это настоящая филигрань. Судя по точным стрелочкам, до полуночи остается шесть минут.
Сэр Джордж не понимает, отчего его так тревожит этот нелепый сон; в нарушение многолетних привычек он отпустил прислугу и заперся в своем роскошном кабинете в семейном особняке на Кавендиш-сквер в Лондоне. И вот мы видим его в роскошном кабинете, в роскошной беспричинной панике, в странном ожидании, когда же стрелки роскошных часов укажут роковой момент.
Какой же я дурак! Вот, разнервничался. А ведь известно: когда ты сам себе говоришь, что не хочешь на что-нибудь смотреть, так сразу и начинаешь смотреть. Ты говоришь себе, что ничего страшного не случится, и тогда сразу же чувствуешь кожей холодный пот, который окутывает тебя как саван. Ты решаешь думать о чем-то другом, но мысли твои — это наполненный гелием шар, который летит сам по себе, и только в ту сторону, о которой ты не хочешь думать.
Почему бы тебе не признать это, Джордж? Ты суеверен. Так сказала бы ему супруга, если бы она находилась сейчас в кабинете и если бы он рассказал ей, что случилось. Но леди Сузанна спит этажом выше, пребывая в мире и неведении, а вот сэр Джордж сидит за своим столом, в халате и домашних туфлях; белые бакенбарды обрамляют лицо, отвердевшее под тяжестью несбывшихся надежд и лысины, очки сидят на кончике носа, как будто сэр Джордж собирается подбить баланс или выписать чек. Однако он просто сидит и ждет, немного удивляясь самому себе.
Да, я признаю. Но скажите мне, ангелочки, — кто из коммерсантов в этой стране хоть чуточку не суеверен? Во что мы верим, помимо Господа, ее королевского величества и неоспоримо высокого предназначения этого трона королей, этого острова скипетров? Все мы, кто больше, кто меньше, нуждаемся еще в каком-то подтверждении, в линиях на руке, в предсказателях, в цыганских картах, в оракуле. Не говоря уже о театре, в котором нуждаются все. Поправьте, если я не прав, ангелочки.
Тебе остается только пять минут, Джордж.
Сэр Джордж сосредоточивает внимание на большом плакате, висящем на стене над камином, — это самая известная реклама печенья «Мерривезер»: длинная гирлянда через весь лист, посередине на ней висит печенье, а по бокам изображены двое ребятишек. Под гирляндой — буквы с завитыми хвостиками:
МЫ СЧАСТЛИВЫ, ПОТОМУ ЧТО ЕДИМ «МЕРРИВЕЗЕР»!
Дети с толстыми щечками смотрят на сэра Джорджа большими голубыми глазами. Суеверный? Ну и пожалуйста, конечно же да. Сэр Джордж дошел уже до того, что иногда во взглядах «ангелочков» (так он их называет) ему чудится одобрение его коммерческих операций. Он смотрит на них, и, хотя никогда их не слышит, он кое-что представляет. Джордж. Мы принесли тебе. Новость.
Чуть меньше года назад он и ангелочки еще были счастливы и ели «Мерривезер». Джордж заводил знакомства на скачках в Аскоте и посещал самые дорогие подпольные представления, которые зачастую невозможно было повторить с участием той же актрисы. Однако ряд неудачных биржевых операций и безжалостная конкуренция других кондитерских фабрик раскрошили Великую Печеньку, на которой держалось все дело, десять лет назад приобретенное сэром Джорджем у семейства Мерривезер из Портсмута.
Не будем произносить это ужасное слово.
Нет, пока что нет.
Мы не скажем «разорение». Нет, Джордж. До этого еще далеко. Ради бога!
Две минуты.
Но может и произойти, такое действительно случается. И это будет не первый случай. Знакомое имя, из семьи наподобие твоей, — и вдруг ты читаешь его в списке банкротов, публикуемом в «Лондон газетт». В Англии банкротство — это преступление. Запрещено быть неудачником (суеверие?), запрещено проигрывать. Многие из разорившихся дельцов попадают в тюрьму. Ты превращаешься в зачумленного преступника. Но сэр Джордж готов на все, лишь бы такого не произошло.
На все — вы слышите, ангелочки? На все.
Тик-так.
Убытки уже начинают настораживать — сэр Джордж ловит платком капельку пота, — но не случилось ничего, чего нельзя было бы поправить одним резким поворотом руля. Игра на бирже закончилась плачевно, тут уже ничего не поправишь (теперь, ангелочки, я в этом разбираюсь лучше). Но остаются ведь и другие возможности, кроме прыжка в пропасть: продать предприятие, продать этот особняк на Кавендиш-сквер и перебраться в более скромный и древний семейный дом в предместье Портсмута (что, естественно, означало бы медленное разорение инкогнито. Пропасть из списков приглашенных на праздники. Перестать быть сэром Джорджем, чтобы превратиться в «этого Эрпингейла, которому пришлось все продать». И хотя он и не попадет в тюрьму за долги, его имя будет стерто из золотого списка славных мужей. Джордж Эрпингейл, сделавший себя сам, начинавший как деревенщина и поднимавшийся ступенька за ступенькой, вновь будет позабыт с наступлением плохих времен, последних лет, зимы его тревоги)…[10]или, наконец, продать… Продать даже…
Одна минута. Одна минута до того, как наконец прозвонят эти проклятые колокольчики и он сможет спокойно отправиться спать. А если он умрет, что тогда? Тогда отправится к дьяволу.
Ничего такого не случится.
Это был просто сон. Пьяный кошмар, приснившийся в карете.
И кажется, он знает причину: в тот вечер он ужинал в совершенно закрытом клубе в Бишопсгейте[11]вместе с подпольными театралами. Сэр Джордж — известный театральный меценат (кто в этом усомнится? Посмотрите хотя бы, как он помогает труппе «Коппелиус» из портсмутского театра «Милосердие», знаменитого своими благотворительными спектаклями), и это покровительство открыло ему самые потаенные двери. Сэр Джордж знаком, в частности, с теми, кто покупает и продает артистов.
И в ту ночь в Бишопсгейте он, как бы невзначай, поинтересовался, сколько бы ему дали за одну из его дочерей.
Ангелочки, он готов испробовать ЛЮБЫЕ способы. Он, если потребуется, даже и вас продаст.
Все — ради того, чтобы не изгваздать в грязи свое имя и имя своего семейства.
Разговор оказался очень и очень неприятным. Театральные дельцы сражаются за молодых отпрысков разорившихся семей. Сэру Джорджу рассказали, что иностранная публика буквально на вес золота ценит возможность увидеть, как девочки из старинной аристократической семьи, ныне впавшей в бедность, выступают в театре марионеток, на арене, в фарсе, водевиле или в черном спектакле. Но бывают вещи и похуже. Спектакли «One Day Only»[12] — их называют просто ODO. Сэр Джордж постеснялся спрашивать причину такого названия. Но один из подпольных театралов пояснил, что после ODO актрису уже нельзя использовать по новой. Но сэр Джордж мог бы обогатиться всего лишь за этот день, если бы продал, например, свою младшую дочь — Венди, двенадцать лет, — необычайно похожую на девочку, выступавшую в тот момент на сцене подпольного ресторана, в котором происходил разговор. Театрал произвел подсчет. После ODO с Венди сэр Джордж смог бы переждать бурю почти без всяких дополнительных затрат. Конечно, он больше не увидит свою дочь… но жизнь вообще полна трагедий, а эта трагедия еще и сделает тебя богачом, Джордж. Двадцатидвухлетняя Виктория облегчила бы ему жизнь на более короткое время, зато с ней было бы проще: девушка всегда мечтала стать актрисой. Последний вариант, Гарриет, — самый сложный: она замужем и подарила сэру Джорджу двух прелестных внуков. Один из театралов намекнул, что выгодная сделка на Гарриет — в комплекте с внуками — могла бы принести даже большую прибыль, чем продажа Венди. Это же настоящий клад! Он снова станет богатым. Услышанная им сумма осталась витать в темноте отдельного кабинета. Это было как яблоко перед Танталом: манит, а схватить невозможно (да, ангелочки, невозможно).
По крайней мере, сейчас.
Из того, что я постепенно о нем рассказываю, у вас уже наверняка сложилось хорошее или плохое о нем впечатление, но вы даже вообразить себе не можете, каково это — общаться с таким человеком, когда он в нетерпении. Я научилась понимать (чуть-чуть) тех бесчувственных людей, которые вымели его из своей жизни всего в четыре годика. Я понимаю, что выгляжу жестокой, но что я выиграю, если даже здесь, в этой, скажем так, хронике событий необыкновенного и ужасного лета 1882 года в Портсмуте, со всеми его трагедиями, начну искажать факты? А важнейший факт тех дней был таков: мистер Икс в ожидании становился невыносимым.
Два дня он протянул на односложных — и не самых любезных — ответах и игре на своей нелепой скрипке. Он требовал больше лауданума, больше одиночества, меньше открытых штор.
Если я спрашивала моего пансионера, как его самочувствие, он предоставлял мне лишь один внятный ответ в день; если же я решалась повторить свой вопрос по прошествии нескольких часов, он только лаял: «Спасибо, хорошо!» Я отчасти понимала, что с ним происходит: он ведь был так одинок! Одному Господу известно, какого рода утешение предоставлял мистеру Икс его мозг, каким бы чудесным он ни казался. Безумие его, подобно стоимости акций на бирже, с каждым его поступком то росло, то уменьшалось в моих глазах.
Возможно, он был сумасшедший, возможно — гений, а возможно — просто странный субъект.
Дойл, казалось, хорошо его понимал, но теперь и он к нам не заглядывал.
Я отправилась на очередное заседание Медсестер-за-Чаем с немалым чувством неловкости. Зная то, что знала я, я решила быть очень осторожной в своих речах.
Старшая медсестра Брэддок, бросая на меня подозрительные взгляды, завела разговор о детях-бродяжках:
— Их сейчас так много, как никогда, каждое утро играют возле нашей стены… Хотела бы я знать, что их сюда привлекает.
— Надо бы сообщить в… Конечно… — Сьюзи Тренч (живущая в мире, где правят закон и порядок), как обычно, оставила нам многозначительные намеки.
— Да, в полицию, — согласилась Брэддок. — Я тоже об этом подумала. И переговорю с доктором.
— А мне их жалко, — призналась Нелли Уоррингтон.
— У меня вообще все нищие вызывают сострадание — будь то взрослые или дети, — объявила Джейн Уимпол из-под укрытия своего благопристойного козырька.
— Вот почему так отрадно все, что они делают в «Милосердии», — добавила Нелли Уоррингтон. — Благотворительные спектакли — это прекрасная идея.
— «Милосердие» всего-навсего помогает нам умывать лицо, не глядя в зеркало! — проворчала миссис Мюррей из своего темного угла. — Передайте-ка мне пирожки.
— Я, несмотря ни на что, считаю, что это прекрасная идея. Конечно, билеты на их представления мне не по карману, однако деньги тех, кому они по карману, распределяются между самыми бедными…
— Ах, Нелли, ну конечно. «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“», — продекламировала Сьюзи Тренч и хихикнула. — Ведь эта кондитерская им покровительствует!
— Это была прекрасная идея, — не сдавалась Нелли.
А Брэддок шепнула:
— Особенно для кондитерской.
— Они теряют на этом деньги, мисс Брэддок.
— Нелли, какая же ты наивная.
— Я не отношусь к нищим так плохо, как вы, — обиделась Нелли Уоррингтон.
— Кое-кто относится к ним еще хуже, — заметила миссис Мюррей, увлеченно поглощая пирожки. — И боюсь, скоро на пляже объявится еще один…
— Да хранят нас Небеса! — То малое, что было мне видно от лица Джейн Уимпол, кажется, побледнело.
— Я и теперь считаю, что это были пьяные драки, — объявила сестра Брэддок и презрительно сморщилась. — Мой отец их ненавидел. Он боялся превратиться в одного из них… меня и моих братьев он учил не доверять нищим. «От неудачников жди любой беды», — говаривал он. Отец ненавидел бедность. Чурался ее как будто какой-то болезни. «Но это единственная болезнь, в которой виноват ты сам» — вот как он говорил.
Мы разом замолчали. Скомканные черты ее хмурого лица как-то помягчели в свете газовой лампы. От тягостной паузы нас избавила Сьюзи:
— Вы вправду думаете, что кто-то… ну вы понимаете… кто-то… за… нищими?
— Сьюзи Тренч, это же очевидно, — отрезала миссис Мюррей.
— Говорят, мистер Икс из-за этих смертей впадает в беспокойство, — как бы невзначай заметила старшая сестра.
— А кстати, Энни, — улыбнулась мне Сьюзан, — как у тебя дела… с ним?
Слово перешло ко мне, и я неожиданно для самой себя выкрикнула:
— Ты имеешь в виду мистера Икс? Да это самый грубый, капризный и чванливый тип, с каким мне только приходилось иметь дело, не говоря уже о его привычке вечно совать нос куда не следует!
И снова над столом нависло молчание. Даже миссис Мюррей на время перестала жевать и сидела с отвисшей над тарелкой челюстью. Потом послышалось неуверенное хихиканье.
— Тебе не обязательно кричать, чтобы сообщить нам об этом, Энн, — с упреком высказалась старшая сестра.
— Он тебя уже окончательно довел? — спросила Джейн Уимпол.
— Но Энни просто железная! — подбодрила Нелли Уоррингтон. — Смотрите, как она держится!
Беседа наша вскоре завершилась. У Нелли появились бесплатные билеты на спектакль труппы «Коппелиус» в театре «Милосердие» — она выиграла их в лотерею для покупателей печенья «Мерривезер», но с кем же ей было пойти? А Джейн Уимпол имела право на свободные полдня, так что Нелли отдала билеты ей. Спектакль, вообще-то, был не из самых приличных. Позволят ли ей пойти? Сестра Брэддок загадочно улыбнулась: это решать доктору.
В тот вечер я была довольна собой и, застилая постель для мистера Икс, ожидала от него какой-нибудь реакции на мою вспышку. Он долго молчал, но наконец я услышала его голосок:
— Как прошло вечернее заседание Медсестер-за-Чаем, мисс Мак-Кари? Сегодня мной овладела лень, и я решил не отправлять Джимми…
В ответ я сухо пролаяла: «Спасибо, хорошо!»
Возможно, он и сумасшедший, но дьявольски хитер.
Рекламная интермедия «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“!»
Сэр Джордж Эрпингейл заперся на ключ у себя в кабинете и поглядывает на настольные часы.
Он улыбается, потому что тревога его нелепа: прошлой ночью сэру Джорджу приснилось, что сегодня, когда пробьет двенадцать, он умрет. Какие глупости!
Часы на столе — настоящий «Генри Марк» из черепахового панциря, с музыкальным боем, подарок от трех его дочерей на пятидесятипятилетний юбилей. Циферблат обрамлен золочеными листиками, это настоящая филигрань. Судя по точным стрелочкам, до полуночи остается шесть минут.
Сэр Джордж не понимает, отчего его так тревожит этот нелепый сон; в нарушение многолетних привычек он отпустил прислугу и заперся в своем роскошном кабинете в семейном особняке на Кавендиш-сквер в Лондоне. И вот мы видим его в роскошном кабинете, в роскошной беспричинной панике, в странном ожидании, когда же стрелки роскошных часов укажут роковой момент.
Какой же я дурак! Вот, разнервничался. А ведь известно: когда ты сам себе говоришь, что не хочешь на что-нибудь смотреть, так сразу и начинаешь смотреть. Ты говоришь себе, что ничего страшного не случится, и тогда сразу же чувствуешь кожей холодный пот, который окутывает тебя как саван. Ты решаешь думать о чем-то другом, но мысли твои — это наполненный гелием шар, который летит сам по себе, и только в ту сторону, о которой ты не хочешь думать.
Почему бы тебе не признать это, Джордж? Ты суеверен. Так сказала бы ему супруга, если бы она находилась сейчас в кабинете и если бы он рассказал ей, что случилось. Но леди Сузанна спит этажом выше, пребывая в мире и неведении, а вот сэр Джордж сидит за своим столом, в халате и домашних туфлях; белые бакенбарды обрамляют лицо, отвердевшее под тяжестью несбывшихся надежд и лысины, очки сидят на кончике носа, как будто сэр Джордж собирается подбить баланс или выписать чек. Однако он просто сидит и ждет, немного удивляясь самому себе.
Да, я признаю. Но скажите мне, ангелочки, — кто из коммерсантов в этой стране хоть чуточку не суеверен? Во что мы верим, помимо Господа, ее королевского величества и неоспоримо высокого предназначения этого трона королей, этого острова скипетров? Все мы, кто больше, кто меньше, нуждаемся еще в каком-то подтверждении, в линиях на руке, в предсказателях, в цыганских картах, в оракуле. Не говоря уже о театре, в котором нуждаются все. Поправьте, если я не прав, ангелочки.
Тебе остается только пять минут, Джордж.
Сэр Джордж сосредоточивает внимание на большом плакате, висящем на стене над камином, — это самая известная реклама печенья «Мерривезер»: длинная гирлянда через весь лист, посередине на ней висит печенье, а по бокам изображены двое ребятишек. Под гирляндой — буквы с завитыми хвостиками:
МЫ СЧАСТЛИВЫ, ПОТОМУ ЧТО ЕДИМ «МЕРРИВЕЗЕР»!
Дети с толстыми щечками смотрят на сэра Джорджа большими голубыми глазами. Суеверный? Ну и пожалуйста, конечно же да. Сэр Джордж дошел уже до того, что иногда во взглядах «ангелочков» (так он их называет) ему чудится одобрение его коммерческих операций. Он смотрит на них, и, хотя никогда их не слышит, он кое-что представляет. Джордж. Мы принесли тебе. Новость.
Чуть меньше года назад он и ангелочки еще были счастливы и ели «Мерривезер». Джордж заводил знакомства на скачках в Аскоте и посещал самые дорогие подпольные представления, которые зачастую невозможно было повторить с участием той же актрисы. Однако ряд неудачных биржевых операций и безжалостная конкуренция других кондитерских фабрик раскрошили Великую Печеньку, на которой держалось все дело, десять лет назад приобретенное сэром Джорджем у семейства Мерривезер из Портсмута.
Не будем произносить это ужасное слово.
Нет, пока что нет.
Мы не скажем «разорение». Нет, Джордж. До этого еще далеко. Ради бога!
Две минуты.
Но может и произойти, такое действительно случается. И это будет не первый случай. Знакомое имя, из семьи наподобие твоей, — и вдруг ты читаешь его в списке банкротов, публикуемом в «Лондон газетт». В Англии банкротство — это преступление. Запрещено быть неудачником (суеверие?), запрещено проигрывать. Многие из разорившихся дельцов попадают в тюрьму. Ты превращаешься в зачумленного преступника. Но сэр Джордж готов на все, лишь бы такого не произошло.
На все — вы слышите, ангелочки? На все.
Тик-так.
Убытки уже начинают настораживать — сэр Джордж ловит платком капельку пота, — но не случилось ничего, чего нельзя было бы поправить одним резким поворотом руля. Игра на бирже закончилась плачевно, тут уже ничего не поправишь (теперь, ангелочки, я в этом разбираюсь лучше). Но остаются ведь и другие возможности, кроме прыжка в пропасть: продать предприятие, продать этот особняк на Кавендиш-сквер и перебраться в более скромный и древний семейный дом в предместье Портсмута (что, естественно, означало бы медленное разорение инкогнито. Пропасть из списков приглашенных на праздники. Перестать быть сэром Джорджем, чтобы превратиться в «этого Эрпингейла, которому пришлось все продать». И хотя он и не попадет в тюрьму за долги, его имя будет стерто из золотого списка славных мужей. Джордж Эрпингейл, сделавший себя сам, начинавший как деревенщина и поднимавшийся ступенька за ступенькой, вновь будет позабыт с наступлением плохих времен, последних лет, зимы его тревоги)…[10]или, наконец, продать… Продать даже…
Одна минута. Одна минута до того, как наконец прозвонят эти проклятые колокольчики и он сможет спокойно отправиться спать. А если он умрет, что тогда? Тогда отправится к дьяволу.
Ничего такого не случится.
Это был просто сон. Пьяный кошмар, приснившийся в карете.
И кажется, он знает причину: в тот вечер он ужинал в совершенно закрытом клубе в Бишопсгейте[11]вместе с подпольными театралами. Сэр Джордж — известный театральный меценат (кто в этом усомнится? Посмотрите хотя бы, как он помогает труппе «Коппелиус» из портсмутского театра «Милосердие», знаменитого своими благотворительными спектаклями), и это покровительство открыло ему самые потаенные двери. Сэр Джордж знаком, в частности, с теми, кто покупает и продает артистов.
И в ту ночь в Бишопсгейте он, как бы невзначай, поинтересовался, сколько бы ему дали за одну из его дочерей.
Ангелочки, он готов испробовать ЛЮБЫЕ способы. Он, если потребуется, даже и вас продаст.
Все — ради того, чтобы не изгваздать в грязи свое имя и имя своего семейства.
Разговор оказался очень и очень неприятным. Театральные дельцы сражаются за молодых отпрысков разорившихся семей. Сэру Джорджу рассказали, что иностранная публика буквально на вес золота ценит возможность увидеть, как девочки из старинной аристократической семьи, ныне впавшей в бедность, выступают в театре марионеток, на арене, в фарсе, водевиле или в черном спектакле. Но бывают вещи и похуже. Спектакли «One Day Only»[12] — их называют просто ODO. Сэр Джордж постеснялся спрашивать причину такого названия. Но один из подпольных театралов пояснил, что после ODO актрису уже нельзя использовать по новой. Но сэр Джордж мог бы обогатиться всего лишь за этот день, если бы продал, например, свою младшую дочь — Венди, двенадцать лет, — необычайно похожую на девочку, выступавшую в тот момент на сцене подпольного ресторана, в котором происходил разговор. Театрал произвел подсчет. После ODO с Венди сэр Джордж смог бы переждать бурю почти без всяких дополнительных затрат. Конечно, он больше не увидит свою дочь… но жизнь вообще полна трагедий, а эта трагедия еще и сделает тебя богачом, Джордж. Двадцатидвухлетняя Виктория облегчила бы ему жизнь на более короткое время, зато с ней было бы проще: девушка всегда мечтала стать актрисой. Последний вариант, Гарриет, — самый сложный: она замужем и подарила сэру Джорджу двух прелестных внуков. Один из театралов намекнул, что выгодная сделка на Гарриет — в комплекте с внуками — могла бы принести даже большую прибыль, чем продажа Венди. Это же настоящий клад! Он снова станет богатым. Услышанная им сумма осталась витать в темноте отдельного кабинета. Это было как яблоко перед Танталом: манит, а схватить невозможно (да, ангелочки, невозможно).
По крайней мере, сейчас.