Если герой приходит
Часть 65 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Три тысячи сыновей. Три тысячи дочерей. Это когда же он успел?
– У него было много времени. Он старый.
– Старше тебя, Гермий?
– Старше.
– Старше Зевса?!
– Старше.
– Старше твоего деда Атланта?! Твоего деда Крона?
– Да.
– Ничего себе! Это когда же он родился?
– Понятия не имею. Возможно, он вообще не рождался. Был всегда, испокон времен.
– Возможно? Это невозможно!
– Старик невозможен, тут ты прав. Он никогда не участвовал в наших войнах, представляешь?
– В ваших?
– Боги. Титаны. Чудовища. Падшие. Вознесшиеся. Те, о ком ты слышал. О ком не слышал. Те, кого ты и представить не можешь. Знаешь, почему я говорю об этом с тобой? Потому что ты, муравей, песчинка на ладони, не в состоянии себе это представить. Это то же самое, что говорить с самим собой, только гораздо приятнее. Кто ни воюй, за что ни воюй, каким оружием ни сражайся, Океану без разницы. Даже когда мир трещал по швам, рушился в бездну, он оставался в стороне. Думаю, это и есть мудрость, настоящая мудрость, что бы там ни говорила Афина.
– Это трусость.
– Приятно беседовать с храбрецом. С умным храбрецом – вдвойне.
– Вообще не рождался? Как это?
– Одни считают, что Океан – первоначало сущего. Другие зовут его предком богов. Третьи помалкивают, не желая рядиться в дурни.
– Это ты-то помалкиваешь? Да ты не закрываешь рта!
– С тобой не очень-то помолчишь, жеребенок. Ты клещами тянешь собеседника за язык. Чем клянемся мы, небожители?
– Водой Стикса. Это даже дети знают.
– Стикс из дочерей Океана. Как и все реки царства мертвых.
– Если он река, где у него исток?
– У Океана нет истока. Он – кольцо. Пояс вокруг нашего мира. Текучая преграда между жизнью мертвой и живой. Слушай, откуда такой интерес к старику Океану? Решил стать жрецом? Океану не воздвигают храмов.
– Хочу жениться на океаниде. Присматриваюсь к будущему тестю.
– Отличный выбор, жеребенок. Моя бабушка по матери – океанида. Первая жена Зевса – океанида. Кстати, Зевс ее съел. Это кое-что говорит об океанидах, как женах.
– Они вкусные?
– Смотри-ка! Мы научились шутить. Не зря я трачу на тебя свое драгоценное время.
– Мы встречаемся все реже и реже, Гермий. В прошлом году – ни разу. В этом – впервые. Я прихожу в храм, жду тебя ночью, но тебя нет. Касаюсь дорожной гермы, жду, но тебя нет.
– Я бог. У меня много дел.
– Ты бог. А я уже не маленький, знаю, о чем говорю. От меня нет пользы. Зачем со мной встречаться? Поэтому я хочу поблагодарить тебя, пока ты не бросил меня навсегда. Я собирался сделать это раньше, после второй Химеры. Сперва я не понимал, что произошло на самом деле. Потом понял, но боялся заговорить об этом. Я и сейчас боюсь, но не могу молчать.
– Вторая Химера? Где? Когда?!
– Я имею в виду второй ее прилет. Помнишь? Три года назад, у твоего храма. Она не напала на меня, она бросилась за тобой.
– За мной? С чего ты взял?
– Не отпирайся. Это очевидно.
– Ты видел меня на подземных тропах?!
– Не видел. Но Химера кружила надо мной, а потом унеслась на запад. Она кричала. Она так страшно кричала, словно человек в гневе! Я видел, она кого-то ищет. Преследует. Не может догнать, обжечь. Я сперва не понимал, думал, что дело во мне. А потом понял: это был ты.
– Допустим. И что с того?
– Ты увел Химеру от меня. От храма. От людей, которые спали в приюте. От гаваней, кораблей, моряков. Ты рисковал собой. Ради нас! Ты воистину Податель Радости. Вот что я хотел сказать тебе, пока ты меня не покинул.
– Я увел Химеру? Рисковал собой ради тебя?
– Да.
– Паломников? Кораблей?
– Да. Ты никогда не признаешься в этом? Будешь отрицать? Понимаю. Скромность тебе не позволит.
– Скромность? Моя владычица Скромность?!
– Конечно. Ты лучше, чем кажешься.
– Я не ждал от тебя чего-то особенного, жеребенок. Я ошибся. Ты Беллерофонт, Метатель-Убийца. Даже слова ты мечешь без промаха. Раз, и они торчат как дротики, в самых уязвимых местах.
– Я не хотел…
– Знаю. И все же ты попал в цель.
– В какую?
– Я бог. У меня много дел. Прощай, Беллерофонт.
– Гермий! Ты где?..
2
Верный путь к самоубийству
О скрытности я не заботился.
Кто другой крался бы с осторожностью, стараясь не наступать на сухие ветки. Я же просто шел. При моем приближении смолкала перекличка щеглов и вьюрков. В настороженном, притихшем лесу звучали только самозабвенные трели беспечной птички-зеленушки: сочные переливы и характерное «вжжжиииу!» в финале, похожее на звук полета жука. Торопливое шуршание в траве выдавало ящериц – бедолаги спешили убраться подальше.
Нож. Праща. Мешочек с камнями на поясе. Дротик в руке. Трепещите, несчастные! Бегите, покуда целы! Гиппоной-Беллерофонт, Метатель-Убийца вышел на охоту!
Не знаю, как насчет трепета, но удирала мелкая лесная живность с завидной прытью. Скатертью дорога! Табунщикам я сказал, что иду охотиться, но добычи не искал. Меня интересовала одна-единственная добыча: одиночество.
Этим не набьешь живот. Но это успокаивает взбаламученный разум.
Углубившись в лес на три-четыре сотни шагов, я словно погрузился под воду. Звуки отдалились, сделались глухой невнятицей, смолкли. Ни на чем не задерживаясь, взгляд равнодушно скользил по стволам буков и ясеней, миртовым зарослям, ковру папоротника. Увиденное не откладывалось в памяти, превращалось в размытый фон, тряпку, застиранную до полной потери цвета. Вокруг царили ароматы можжевельника и цветущей лантаны. Их перебивал запах свежих грибов, но мой нос дышал всем этим с отменным безразличием.
А может быть, я забыл о том, что надо дышать.
Мыслями и чувствами я был не здесь. Как наяву, я вновь перенесся на остров, заключенный в кольцо тумана. Дом Хрисаора. Смех Каллирои. Вино в ее чаше. Касания. Прохлада кожи. Жар объятий. Вода; кипяток. «Ну ты точно дурак!» Волны, в которых я тонул. Волны, которые качали нас…
Смеетесь? Ваше дело.
Каждую ночь после моего возвращения Каллироя приходила ко мне в снах. Эти сны отличались от прежних, где были Горгоны и великан. Здесь была только Каллироя, никого, кроме нее. Остров, пенная полоса прибоя, береговые утесы, глыбы стен, крыша дома – все виделось смутными тенями, намеками, мглистыми очертаниями.
Необязательно. Неважно. Не имеет значения.
Только она.
Морскую воду пить нельзя. Океанскую, должно быть, тоже. А я пил, захлебывался и все не мог утолить жажду.
Ты манишь, Каллироя. Зовешь. Но когда я, замирая от сладостного предвкушения, спешу к тебе со всех ног, тянусь, хочу взять за руку, увести за собой, ты отдаляешься, исчезаешь, растворяешься в тумане. Тень среди теней, а вот уже и тени нет, есть только пробуждение.
Стыдно признаться, но я лечил подобное подобным. Пытался забыться в объятиях Филомелы. Других служанок. Рабынь, согласных на все. Я любил их яростно, до изнеможения, будто не любил, а воевал. Надеялся, что похоть или усталость вытеснят твой образ, Каллироя.
Не вышло.
Рабыни шептались. Шептались и служанки. Филомела охладела ко мне, хотя и не отказывала в утехах. С ревнивой мальчишеской обидой я полагал, что виной тому Хрисаор. Ну конечно! Великан ублажил девчонку так, как мне, замухрышке, и не снилось! Чепуха, глупости. Безошибочным женским чутьем Филомела чувствовала, знала, понимала: как бы ни сплетались наши тела, стремясь стать единым целым, я был не здесь, не с ней.
Я вожделел другую. Какой женщине это понравится?
Отъезд к табунщикам я воспринял как избавление, подарок судьбы. Надеялся, что вольная «лошадиная» жизнь даст мне то, что не смогли дать все женщины дворца. Я даже проспал первую ночь без сновидений.
– У него было много времени. Он старый.
– Старше тебя, Гермий?
– Старше.
– Старше Зевса?!
– Старше.
– Старше твоего деда Атланта?! Твоего деда Крона?
– Да.
– Ничего себе! Это когда же он родился?
– Понятия не имею. Возможно, он вообще не рождался. Был всегда, испокон времен.
– Возможно? Это невозможно!
– Старик невозможен, тут ты прав. Он никогда не участвовал в наших войнах, представляешь?
– В ваших?
– Боги. Титаны. Чудовища. Падшие. Вознесшиеся. Те, о ком ты слышал. О ком не слышал. Те, кого ты и представить не можешь. Знаешь, почему я говорю об этом с тобой? Потому что ты, муравей, песчинка на ладони, не в состоянии себе это представить. Это то же самое, что говорить с самим собой, только гораздо приятнее. Кто ни воюй, за что ни воюй, каким оружием ни сражайся, Океану без разницы. Даже когда мир трещал по швам, рушился в бездну, он оставался в стороне. Думаю, это и есть мудрость, настоящая мудрость, что бы там ни говорила Афина.
– Это трусость.
– Приятно беседовать с храбрецом. С умным храбрецом – вдвойне.
– Вообще не рождался? Как это?
– Одни считают, что Океан – первоначало сущего. Другие зовут его предком богов. Третьи помалкивают, не желая рядиться в дурни.
– Это ты-то помалкиваешь? Да ты не закрываешь рта!
– С тобой не очень-то помолчишь, жеребенок. Ты клещами тянешь собеседника за язык. Чем клянемся мы, небожители?
– Водой Стикса. Это даже дети знают.
– Стикс из дочерей Океана. Как и все реки царства мертвых.
– Если он река, где у него исток?
– У Океана нет истока. Он – кольцо. Пояс вокруг нашего мира. Текучая преграда между жизнью мертвой и живой. Слушай, откуда такой интерес к старику Океану? Решил стать жрецом? Океану не воздвигают храмов.
– Хочу жениться на океаниде. Присматриваюсь к будущему тестю.
– Отличный выбор, жеребенок. Моя бабушка по матери – океанида. Первая жена Зевса – океанида. Кстати, Зевс ее съел. Это кое-что говорит об океанидах, как женах.
– Они вкусные?
– Смотри-ка! Мы научились шутить. Не зря я трачу на тебя свое драгоценное время.
– Мы встречаемся все реже и реже, Гермий. В прошлом году – ни разу. В этом – впервые. Я прихожу в храм, жду тебя ночью, но тебя нет. Касаюсь дорожной гермы, жду, но тебя нет.
– Я бог. У меня много дел.
– Ты бог. А я уже не маленький, знаю, о чем говорю. От меня нет пользы. Зачем со мной встречаться? Поэтому я хочу поблагодарить тебя, пока ты не бросил меня навсегда. Я собирался сделать это раньше, после второй Химеры. Сперва я не понимал, что произошло на самом деле. Потом понял, но боялся заговорить об этом. Я и сейчас боюсь, но не могу молчать.
– Вторая Химера? Где? Когда?!
– Я имею в виду второй ее прилет. Помнишь? Три года назад, у твоего храма. Она не напала на меня, она бросилась за тобой.
– За мной? С чего ты взял?
– Не отпирайся. Это очевидно.
– Ты видел меня на подземных тропах?!
– Не видел. Но Химера кружила надо мной, а потом унеслась на запад. Она кричала. Она так страшно кричала, словно человек в гневе! Я видел, она кого-то ищет. Преследует. Не может догнать, обжечь. Я сперва не понимал, думал, что дело во мне. А потом понял: это был ты.
– Допустим. И что с того?
– Ты увел Химеру от меня. От храма. От людей, которые спали в приюте. От гаваней, кораблей, моряков. Ты рисковал собой. Ради нас! Ты воистину Податель Радости. Вот что я хотел сказать тебе, пока ты меня не покинул.
– Я увел Химеру? Рисковал собой ради тебя?
– Да.
– Паломников? Кораблей?
– Да. Ты никогда не признаешься в этом? Будешь отрицать? Понимаю. Скромность тебе не позволит.
– Скромность? Моя владычица Скромность?!
– Конечно. Ты лучше, чем кажешься.
– Я не ждал от тебя чего-то особенного, жеребенок. Я ошибся. Ты Беллерофонт, Метатель-Убийца. Даже слова ты мечешь без промаха. Раз, и они торчат как дротики, в самых уязвимых местах.
– Я не хотел…
– Знаю. И все же ты попал в цель.
– В какую?
– Я бог. У меня много дел. Прощай, Беллерофонт.
– Гермий! Ты где?..
2
Верный путь к самоубийству
О скрытности я не заботился.
Кто другой крался бы с осторожностью, стараясь не наступать на сухие ветки. Я же просто шел. При моем приближении смолкала перекличка щеглов и вьюрков. В настороженном, притихшем лесу звучали только самозабвенные трели беспечной птички-зеленушки: сочные переливы и характерное «вжжжиииу!» в финале, похожее на звук полета жука. Торопливое шуршание в траве выдавало ящериц – бедолаги спешили убраться подальше.
Нож. Праща. Мешочек с камнями на поясе. Дротик в руке. Трепещите, несчастные! Бегите, покуда целы! Гиппоной-Беллерофонт, Метатель-Убийца вышел на охоту!
Не знаю, как насчет трепета, но удирала мелкая лесная живность с завидной прытью. Скатертью дорога! Табунщикам я сказал, что иду охотиться, но добычи не искал. Меня интересовала одна-единственная добыча: одиночество.
Этим не набьешь живот. Но это успокаивает взбаламученный разум.
Углубившись в лес на три-четыре сотни шагов, я словно погрузился под воду. Звуки отдалились, сделались глухой невнятицей, смолкли. Ни на чем не задерживаясь, взгляд равнодушно скользил по стволам буков и ясеней, миртовым зарослям, ковру папоротника. Увиденное не откладывалось в памяти, превращалось в размытый фон, тряпку, застиранную до полной потери цвета. Вокруг царили ароматы можжевельника и цветущей лантаны. Их перебивал запах свежих грибов, но мой нос дышал всем этим с отменным безразличием.
А может быть, я забыл о том, что надо дышать.
Мыслями и чувствами я был не здесь. Как наяву, я вновь перенесся на остров, заключенный в кольцо тумана. Дом Хрисаора. Смех Каллирои. Вино в ее чаше. Касания. Прохлада кожи. Жар объятий. Вода; кипяток. «Ну ты точно дурак!» Волны, в которых я тонул. Волны, которые качали нас…
Смеетесь? Ваше дело.
Каждую ночь после моего возвращения Каллироя приходила ко мне в снах. Эти сны отличались от прежних, где были Горгоны и великан. Здесь была только Каллироя, никого, кроме нее. Остров, пенная полоса прибоя, береговые утесы, глыбы стен, крыша дома – все виделось смутными тенями, намеками, мглистыми очертаниями.
Необязательно. Неважно. Не имеет значения.
Только она.
Морскую воду пить нельзя. Океанскую, должно быть, тоже. А я пил, захлебывался и все не мог утолить жажду.
Ты манишь, Каллироя. Зовешь. Но когда я, замирая от сладостного предвкушения, спешу к тебе со всех ног, тянусь, хочу взять за руку, увести за собой, ты отдаляешься, исчезаешь, растворяешься в тумане. Тень среди теней, а вот уже и тени нет, есть только пробуждение.
Стыдно признаться, но я лечил подобное подобным. Пытался забыться в объятиях Филомелы. Других служанок. Рабынь, согласных на все. Я любил их яростно, до изнеможения, будто не любил, а воевал. Надеялся, что похоть или усталость вытеснят твой образ, Каллироя.
Не вышло.
Рабыни шептались. Шептались и служанки. Филомела охладела ко мне, хотя и не отказывала в утехах. С ревнивой мальчишеской обидой я полагал, что виной тому Хрисаор. Ну конечно! Великан ублажил девчонку так, как мне, замухрышке, и не снилось! Чепуха, глупости. Безошибочным женским чутьем Филомела чувствовала, знала, понимала: как бы ни сплетались наши тела, стремясь стать единым целым, я был не здесь, не с ней.
Я вожделел другую. Какой женщине это понравится?
Отъезд к табунщикам я воспринял как избавление, подарок судьбы. Надеялся, что вольная «лошадиная» жизнь даст мне то, что не смогли дать все женщины дворца. Я даже проспал первую ночь без сновидений.