Если герой приходит

Младший, подумал я. Пирен старше меня. Был старше. Теперь он навсегда младший. Так я скоро стану старше Делиада. Не хочу.

– Ну, уже хорошо.

– Спасибо, наставник.

– Ладно, иди.

Поликрат был добр ко мне. Он просто не догадывался об истинных причинах моей бессонницы. Являйся мне в снах тень Делиада, это было бы еще полбеды.

Дело обстояло хуже.





2

Каша с мясом




Когда я вошел, все уже сидели за длинными дощатыми столами. Наворачивали за обе щеки чечевичную кашу с конскими бобами и луком. Не забывали откусывать и от лепешек с сыром, как всегда подгоревших по краям. Я прошел на свое место в углу, возле масляного светильника, что свисал с закопченного крюка. Едва я опустился на скамью, объявилась рабыня-служанка. Надо же! Обычно дворцовые служанки не слишком расторопные. Передо мной возникла такая же, как у всех, миска с кашей, накрытая лепешкой.

Нет, не такая же.

Я украдкой покосился на соседа – Метиона, сына отцовского советника. Перевел взгляд на Праменида, сидевшего дальше. Еще дальше; напротив… У всех миски были одинаковые: меньше моей и без орнамента из морских волн. Такую, какую мне подали сегодня, я видел впервые. Ну и ладно. На кухне, небось, всякой посуды полно.

Взяли, какая под руку попалась.

Каша пахла вкусней обычного. Или это я проголодался? В серо-буром вареве попался кусок козлятины. Еще один, с жирком. Вот откуда идет дразнящий запах! Кто это расщедрился? С чего бы? Я попытался припомнить, нет ли сегодня праздника. Вроде, нет…

Главк Эфирский был богачом. Нас могли бы кормить мясом два раза в день. Мясом, медовыми коврижками, вялеными смоквами, жареными перепелами – в кладовых любой вкуснотени завались. Не обеднели бы! Но отец учил: «Пировать каждый день? Тогда праздник превратится в будни. Чем же мы почтим богов? Усладим себя? Доведись вам отправиться в поход, на третий день начнете жаловаться: где перепела? финики? бараньи ребра в меду? сладкое вино?! Нет уж! Привыкайте. Тогда пир будет в радость, а поход – не в тягость.»

Правильные слова. На полный желудок – так и вовсе мудрость. А на пустой – ничего особенного, старческая болтовня. Бывало, так хотелось мяса, что аж в брюхе урчит! Праздник же не наступал, хоть за уши его тащи…

И вот – пожалуйста!

Набив рот праздничной кашей, я обвел взглядом трапезную. Странное дело: никто вокруг не радовался, не удивлялся. Замечательную во всех отношениях кашу мои сотрапезники поглощали без особого рвения, словно самую обычную.

У меня закралось дурное подозрение. Я бросил взгляд в сторону кухни. Это что, только для меня? И миска лучше, чем у других. Эй, неведомый благодетель! Объявись, откройся!

У прохода, ведущего на кухню, стояла женщина, закутанная в темное покрывало. Служанка? Нет, служанки одеваются иначе. Стряпуха? Стряпухи не стоят без дела у всех на виду. Если уж увиливают от работы, то прячутся, боясь попасться кому-нибудь на глаза.

Впрочем, там, где она стояла, ее вряд ли бы кто заметил. И я б не заметил, если бы не подумал о благодетеле и не взглянул в сторону кухни. Я смотрел на женщину, забыв жевать, женщина смотрела на меня – на меня, точно вам говорю! – и сердце ударило шесть раз, прежде чем я скорее догадался, чем разглядел в полутьме: это Эвримеда, жена Главка.

Моя мать.

Сдобренная мясом каша – ее рук дело.

«Этот несносный мальчишка! – прошелестело в ушах. – Боюсь, из-за него пострадаем мы все… Убей Гермий его прямо там, во дворе, я сказала бы, что так лучше. Не хватало еще потерять двух остальных по вине этого сумасброда…»

На колеснице, во время погони, Делиад опомнился. Хотел повернуть обратно. Это я его не послушал! Настоял на своем. Делиад погиб из-за меня! Поверни мы, мама, твой сын был бы жив. Я Делиада под смерть подвел, а ты меня за это мясцом подкармливаешь? Раньше, замечу, ты так не делала. Я потянул носом: пахло жарким из козлятины, кашей, жареным луком. Ничего особенного. Ничего подозрительного. Может, для того и мясо, и лука больше обычного, чтобы я запах не учуял? Запах отравы, которую мне в кашу сыпанули? Заодно, сынок, и вкусненького поешь в последний раз. А что? После смерти Делиада ты, мама, совсем отчаялась, вот и решила меня отравить. Пока я и беднягу Алкимена, отцова наследника, в Аид не спровадил.

Я поднял взгляд. Глядя на маму с молчаливым вызовом, зачерпнул каши. Полную ложку, с горкой. Отправил в рот. Прожевал. Проглотил. Зачерпнул. Прожевал. Проглотил. Зачерпнул…

Эй, парень, спросил я себя голосом дедушки Сизифа. Хотел, чтобы кто-нибудь тебя добил? Как загнанную лошадь, а? Держи и радуйся. Ты права, мама. От меня одни несчастья. Пусть Алкимен живет тебе на радость, а я отправлюсь к дедушке, камни таскать. К Пирену с Делиадом…

Едва я подумал о Делиаде, как тень брата встала у меня перед глазами, заслонила маму. Мне показалось или в трапезной потемнело? Я тонул, опускался в морские глубины, а может, в мрачное подземелье Аида. Яд уже действует? Где ты, Гермий, Водитель Душ?

Отведешь к деду?

…нет, не трапезная. Не пучина вод. Не царство мертвых. Зеленый ковер: склон зарос густой травой. Вместо Гермия по склону бежит вихрастый конокрад с пращой. Еще миг назад он бежал ко мне, а теперь в панике спешит прочь.

Это он зря. От меня не убежать.

Меня много. У меня десятки ног: сильных, быстрых. Я – со всех сторон. Я – бешеный Агрий. Я табун. От моего топота дрожит земля. Окружаю. Тесню горячими, тяжко вздымающимися щитами конских грудей. Бью копьями копыт. Опрокидываю наземь. Этого мало. Мало! На земле копошатся искалеченные жуки. Кричат, просят пощады. Мой ответ, мой смех вырывается громовым ржанием. Зубы впиваются в шею убийцы Делиада. Рвут живое. На языке – вкус крови. Пьянящий. Упоительный. Хватаю руку. Отрываю кисть.

Видишь, брат? Слышишь? Хочешь?

Тень Делиада рядом. Стоит, смотрит. Молчит. Угольные провалы, невидящие глаза. Одобрение? Отвращение? Равнодушие.

Пей, Делиад. Пей!


Зову брата, но вдоль лощины несется все то же неистовое ржание. Забыл, как говорить. Я человек? Как меня зовут? Кто я? Что такое – «я»?! Накатывает, вздымается кровавая волна. В ней тонут истерзанные конокрады. Тонет безмолвная тень, склон, трава, небо, холмы…

Тонет все, что осталось от меня.





3

Вина и надежда




Кто кричал?! Что случилось?!

Перед глазами, совсем близко – дощатая столешница. Расписной бок миски…

Я вскинулся, заморгал. Мотнул головой, приходя в себя. Медленно таяла багровая пелена. В ней тонули лошади. Лошади, которые – я.

– Кошмар?

Она сидела на скамье напротив. Стол разделял нас.

Мама.

– Угу, – кивнул я.

Во рту пересохло. Я схватил со стола малый кратер с родниковой водой, принялся жадно пить, захлебываясь, проливая на грудь. Кроме нас с мамой в трапезной никого не было. Светильники погасили – все, кроме того, что висел над нашим столом. Все, что дальше пяти шагов, тонуло во тьме. Снаружи, наверное, сумерки, а здесь, под крышей – уже ночь.

Сердце колотилось так, словно я выиграл состязания по бегу на Истмийских играх. Нет, не по бегу. Это от меня бежали, да. Я выиграл состязания по кровавым убийствам. Сегодня я впервые выиграл их средь белого дня. Но раньше… Прошлая ночь. Позапрошлая. Перед ней. Едва смежив веки, я снова жаждал крови. Наслаждался убийством. Многотелое, многоглавое чудовище. Лошадиная Химера! Каждую ночь я становился ею. Боялся – до одури, до прокушенных губ, до незаживающих отметин от ногтей на ладонях – что однажды не сумею вернуться к прежнему себе. Останусь кровожадным чудищем, растворюсь в бешенстве табуна, как соль в воде. Забуду, кто я, перестану быть собой…

Я Гиппоной, сын Главка, внук Сизифа. Я Гиппоной, сын Главка. Я Гиппоной… Всякий раз, вынырнув из кошмара, собирая себя по кусочкам, я повторял эту спасительную ложь снова и снова. Сердце замедляло безумный галоп, в глазах прояснялось, разум возвращался.

Ну да, я заснул за столом. Вымотал себя за день.

Мама! Яд в каше!

Я что, живой? Если умер и попал в Аид, откуда здесь мама? Кратер с водой?! Живот не болит, голова тоже. Пить не хочу. Еще бы, целую реку выхлебал! Отрава не подействовала? Подействует позже? Через день? месяц? Говорят, есть такие яды…

Мама терпеливо ждала.

Ее взгляд. Она не видела во мне убийцу. Не видела про́клятого. Она видела сына, родного сына. Словно я и впрямь вышел из ее чрева. Верите? Не помню у мамы такого взгляда. Может, это я был слеп? Плохо смотрел?!

В маминых глазах светилась надежда. Казалось, перед ней сидит бог. Мама ждала от бога чуда. Доброго чуда.

Не было яда, уверился я. Что еще за яд? Напридумывал себе глупостей, дурачина. Вот она на меня смотрит, мясом подкармливает. А я… Чем оправдаюсь?!

Во рту опять пересохло. Нет, пить нельзя. Тянуть время нельзя, откладывать. Иначе до седых волос не решусь. Да, с отцом было легче.

– Мама, я виноват.

– Ты ни в чем не виноват.

– Делиад хотел повернуть обратно. Это я настоял: вперед!

– Ты ни в чем не виноват.

– Он погиб из-за меня.

Ну что, парень, спросил я себя голосом дедушки Сизифа. Полегчало? Нет? Ладно, ты хотя бы сказал, что должен был. Сбросил золотые цепи.

– Нельзя обмануть богов, – мама похлопала меня по руке, словно утешая. – Даже не пытайся.

О чем это она? Кто обманывал богов? Я? Делиад?

Пройдет время, и я пойму, о чем говорила мне в темной трапезной Эвримеда, жена Главка. Не сейчас. Сейчас рано; потом будет поздно.

– Делиад все равно бы погиб. Через месяц, через год. На тебе нет вины, Гиппоной. Ты не мог его спасти. Береги себя, хорошо?

Я кивнул.

Кажется, мама не в себе. Лучше ей не перечить.