Если герой приходит
Часть 41 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я здесь родился.
– В Аркадии?
– В пещере. Видишь?
Да, я видел. Рядом с нами распахнулся черный зев пещеры, не сказать чтоб слишком гостеприимный.
– Здесь жила Майя, моя мать, – Гермий указал рукой вглубь пещеры. – Здесь она родила меня. Отсюда я сбежал, чтобы обокрасть Аполлона. Отсюда Аполлон утащил меня на Олимп для суда. Глупец, он не понимал, что уже проиграл!
Я пристально смотрел на его руки. Нет, змеиного жезла не было. За поясом тоже. Подлизывается? Прикидывается добрячком?!
– Ты меня убьешь?
– Нет, – он снова засмеялся. – Во всяком случае, не здесь и сейчас. Но если ты умрешь от страха, я провожу тебя в Аид. По дороге могу спеть песенку. У меня отвратительный голос, так что не умирай, не советую.
– Зачем ты приволок меня сюда? Для суда, что ли?
– Какого суда, дурачок?
– Ну, не знаю. Аполлон для суда притащил тебя на Олимп. А ты меня – на Киллену. С меня и этой горы хватит, правда? По-моему, все складывается.
Он присел на камень у входа. Юноша, на вид лет шестнадцати. Шапка кудрявых волос. Нежное, девичье телосложение. Похож на Алкимена, только Алкимен покрепче будет. Оба – насмешники. Увы, все насмешки Алкимена – ласковый летний дождик в сравнении с шутками вечно юного бога.
– Я тебе не судья, – Гермий стал серьезен. – Я хочу поговорить.
– Со мной?
– С тобой. Знаю, ты мал и глуп. И все-таки… Побеседуем наедине, с глазу на глаз? Если ты будешь честен со мной, я вознагражу тебя.
– Как? Чем?
Волшебный меч, подумал я. Шлем-невидимка.
– Своим покровительством. Это много, очень много. Больше, чем ты в силах представить. Твой куцый детский умишко лопнет, а не сможет. Ты только не пытайся мне угрожать, а то разговор свернет в опасное русло.
– Да ну? – я дерзко подбоченился. – Это еще почему?
Сейчас, решил я, холодея от предчувствия. Нет дротика? Ничего, возьму камень. Заслужу наказание и пойду к дедушке Сизифу в Аид, другой камень таскать, большой. При куцем детском умишке и трезвой памяти. Под плащом моей дерзости прятался страх. Я ни за что не признал бы это вслух, но от самого себя правды не скрыть. Такой страх, что я согласен был умереть, напав на бога, лишь бы перестать бояться.
– Я слабейший из Олимпийской Дюжины, – он изучал меня, как гончар изучает кусок глины, прежде чем взять в работу. – Отец, дяди-тети, братья и сестры – все они сильнее меня. Кроме разве что тетки Гестии. Полагаю, она скоро покинет Олимп, уступит место кому-то сильнейшему. Но это дела семейные, тебя они не касаются. Для тебя я – бог, понимаешь?
Я кивнул.
– Нет, не понимаешь. Ты смертный, я бог. Такова наша природа. Что она значит? Если ты, смертный, мне угрожаешь, я, бессмертный, тебя убиваю. Убиваю так, как это свойственно моей природе. Аполлон разит стрелой, чаще – моровой. Зевс – молнией. Афина…
– Копьем! – догадался я.
– Бывает, что и копьем. Но чаще она превращает тебя в какую-нибудь гадость. В паука, например. Хочешь быть пауком? Сплетешь паутинку, скушаешь муху…
Я содрогнулся.
– Природа Афины тоньше, чем честный удар копьем. В любом случае, мы – такие как я – не терпим соперничества. Стань мне соперником, только намекни на это, и я покончу с тобой. Даже если я чего-то от тебя хочу, если ты мне полезней живой, если твоя смерть невыгодна для меня – обо всех этих доводах я вспомню потом. Я буду сожалеть. Но в момент соперничества… Я прикончу тебя весело, затейливо, хохоча и наслаждаясь. Такова моя природа, не испытывай меня.
Он говорил со мной, как со взрослым. Я не до конца понял, о чем он. Какое там! Я и десятой доли не понял. С годами понимание сделается полней, пропитается горечью жизненного опыта. Но сейчас я был мальчишкой на пороге девятилетия. Ребенком, с которым говорят по-взрослому. Никакие драгоценности не купили бы меня вернее, чем этот подход. Я имел дело с богом, ведающим путями, в том числе и путями к сердцу собеседника.
– Я буду осторожен, – сказал я. – Почтителен.
– Добавь: «Я постараюсь».
– Я постараюсь. А какова моя природа?
– Ты голоден? – он встал. – У меня есть сыр, лепешки и мед.
Все мои благие намерения пошли прахом:
– Сыр? Лепешки? Ты что, пастух?! Ты же бог! Сотвори фиги с миндалем! Белый хлеб! Свинину с тимьяном и уксусом! Бараний горох с чесноком! Жаворонков, набитых маслинами…
– Сыр, – терпеливо повторил Гермий. – Лепешки.
– Молоко?
– Вода.
– Ладно, – вздохнул я. – Давай лепешку.
– В пещере или здесь?
– Здесь. В пещере, небось, сыро.
Опомнившись, я добавил нараспев:
– Я, Гиппоной из Эфиры, взываю к тебе, Благодетельный! Услышь меня, будь милостив ко мне! О малом молю тебя, бог…
– Заткнись, – буркнул Гермий. – Вот же на мою голову…
И скрылся в пещере.
Я надеялся, что еда хотя бы прилетит ко мне на подносе с крылышками. Увы, Гермий вынес все своими руками, в корзинке из ивовых прутьев. Поставил на камень поменьше, первым взял лепешку, разломил. Я ждал, что он предложит мне кусок, как хозяин гостю. Не предложил. Бесстрашная лань подбежала к Подателю Радости, ткнулась носом в плечо, потянулась губами к лакомству. Гермий взял из корзинки щепоть соли, хорошенько присолил лепешку – и только потом отдал лани.
Я пригляделся и ахнул. Копыта хрупкой лани и впрямь были из меди, а рога из червонного золота.
– Встретишь в лесу, – предупредил Гермий, провожая лань взглядом, – не вздумай поохотиться. Природа моей сестры Артемиды более жестока, чем моя. Затравит псами, нашлет вепря, принудит броситься в огонь. Ты слышишь меня?
Я кивнул.
– Считай это первым знаком моего покровительства. Ешь, это второй знак. Ешь и слушай. Я буду перечислять, что знаю. Не перебивай, я разрешу тебе говорить потом. Итак, я собирался тебя убить – там, во дворе вашего дома…
К сожалению, я успел откусить от лепешки. Горло сжалось, кусок застрял. Я закашлялся, схватил плошку с водой. Глоток, другой, и кашель унялся. Неужели Гермий сочтет, что я его перебил?
– Я собирался тебя убить, – повторил бог. – Тебе уже известно почему. Я развлекался, глядя, как змеи душат тебя. Я собирался продлить развлечение, иначе ты умер бы сразу.
– Такова твоя природа.
Ну почему, почему мой дурацкий язык бежит впереди здравого смысла? Он же велел помалкивать!
– Такова моя природа, – согласился бессмертный юноша. – Арей убил бы сразу. Я должен быть благодарен своей природе за это промедление. Пока ты задыхался, в небе проступила радуга. Я знаток радуг, тебе это известно?
С набитым ртом я замотал головой: неизвестно, мол!
– Я вестник моего великого отца. Когда я лечу с поручением, мой полет отмечает радуга. Златокрылая Ирида, сестра гарпий – вестница богов. Она летает с быстротой ветра, а за ней…
– Радуга! – догадался я.
Замечу, что ел я как не в себя. И воду хлебал: любо-дорого посмотреть! Не от голода, нет, и не от жажды. Бог угостил меня, принял как гостя, у себя дома. Значит, закон гостеприимства на моей стороне. Зевс, отец Гермия, на моей стороне! Захоти Гермий теперь обидеть меня, и закон гостеприимства ему не позволит. От такого не очистят даже бога, мне дедушка говорил.
Уверен, Гермий это тоже знал. Иначе не предложил бы еду.
– Да. Наши радуги похожи, но любой бессмертный, имеющий острый взор, сразу скажет: вот летит Гермий, а вот Ирида. Не спутает, понял? Радуга Ириды облачная[72], моя же обычная.
Я кивнул. Облачную радугу над рекой мне показывал табунщик Фотий. Он только не сказал, что это летит Ирида.
По малолетству я не мог понять, зачем Гермий рассказывает мне про вестников и радуги. Надо вырасти, хлебнуть горя, чтобы узнать: такие, как этот бог, не рассказывают – они размышляют вслух. Говорят с тобой и не с тобой; укладывают свои знания, домыслы, предположения стройными рядами, камень к камню. Собеседник для них – инструмент, с помощью которого они думают.
– Тритон, сын Посейдона – вестник глубин. Когда он трубит в рог, возвещая волю своего отца, над ним тоже вспыхивает радуга. Эта радуга – отраженная, ее рождает морская гладь.
Сын Посейдона? Вестник отца? Я чуть не заплакал. Вестник! Не то что я, неудачник. Нет, стойте! «Пока ты задыхался, в небе проступила радуга…» Пока я задыхался? Мне что, надо умереть, чтобы прославиться?!
– Лунные радуги оставляют вестницы Гекаты, Владычицы теней. Твоя радуга иная, ты знаешь.
Он подождал. Ну да, я должен был крикнуть, спросить: «Какая?» Я промолчал. Кажется. Гермию это понравилось. Хотя, имея дело с ним, я ни в чем не был уверен.
– Твоя радуга огнистая. У нее есть хвост и грива. Я ничего не слышал о вестниках, чей путь отмечала бы огнистая радуга. А ты?
Неужели он рассчитывал, что я отвечу?!
«Победу в битве приносят не только сила и храбрость. Ум и хитрость не менее важны. Это так же верно для богов, как и для людей. Ум и хитрость! Запомни это, парень, и слушай дальше…» Я слушаю, дедушка. Я слышу твой голос. Да, я не так умен, как ты, мне не заковать смерть в золотые цепи. Но каждый из нас катит в гору свой камень. Ты рядом, Сизиф, сын Эола. Толкаешь, держишь, подставляешь плечо.
«Какой смысл упражняться в том, в чем ты мастак? Пустая трата времени. Трудись над тем, что не получается…»
Не знаю точно, кто это сказал мне: Гермий, Водитель душ, или наставник Поликрат. Но я больше не хочу: лоб в лоб, щит в щит. Мне не взять всего сразу, нахрапом. Так я могу только потерять. Значит, будем брать по частям, отчаянно выторговывая каждую кроху.
«Запомни это, парень…»
Стасим
– В Аркадии?
– В пещере. Видишь?
Да, я видел. Рядом с нами распахнулся черный зев пещеры, не сказать чтоб слишком гостеприимный.
– Здесь жила Майя, моя мать, – Гермий указал рукой вглубь пещеры. – Здесь она родила меня. Отсюда я сбежал, чтобы обокрасть Аполлона. Отсюда Аполлон утащил меня на Олимп для суда. Глупец, он не понимал, что уже проиграл!
Я пристально смотрел на его руки. Нет, змеиного жезла не было. За поясом тоже. Подлизывается? Прикидывается добрячком?!
– Ты меня убьешь?
– Нет, – он снова засмеялся. – Во всяком случае, не здесь и сейчас. Но если ты умрешь от страха, я провожу тебя в Аид. По дороге могу спеть песенку. У меня отвратительный голос, так что не умирай, не советую.
– Зачем ты приволок меня сюда? Для суда, что ли?
– Какого суда, дурачок?
– Ну, не знаю. Аполлон для суда притащил тебя на Олимп. А ты меня – на Киллену. С меня и этой горы хватит, правда? По-моему, все складывается.
Он присел на камень у входа. Юноша, на вид лет шестнадцати. Шапка кудрявых волос. Нежное, девичье телосложение. Похож на Алкимена, только Алкимен покрепче будет. Оба – насмешники. Увы, все насмешки Алкимена – ласковый летний дождик в сравнении с шутками вечно юного бога.
– Я тебе не судья, – Гермий стал серьезен. – Я хочу поговорить.
– Со мной?
– С тобой. Знаю, ты мал и глуп. И все-таки… Побеседуем наедине, с глазу на глаз? Если ты будешь честен со мной, я вознагражу тебя.
– Как? Чем?
Волшебный меч, подумал я. Шлем-невидимка.
– Своим покровительством. Это много, очень много. Больше, чем ты в силах представить. Твой куцый детский умишко лопнет, а не сможет. Ты только не пытайся мне угрожать, а то разговор свернет в опасное русло.
– Да ну? – я дерзко подбоченился. – Это еще почему?
Сейчас, решил я, холодея от предчувствия. Нет дротика? Ничего, возьму камень. Заслужу наказание и пойду к дедушке Сизифу в Аид, другой камень таскать, большой. При куцем детском умишке и трезвой памяти. Под плащом моей дерзости прятался страх. Я ни за что не признал бы это вслух, но от самого себя правды не скрыть. Такой страх, что я согласен был умереть, напав на бога, лишь бы перестать бояться.
– Я слабейший из Олимпийской Дюжины, – он изучал меня, как гончар изучает кусок глины, прежде чем взять в работу. – Отец, дяди-тети, братья и сестры – все они сильнее меня. Кроме разве что тетки Гестии. Полагаю, она скоро покинет Олимп, уступит место кому-то сильнейшему. Но это дела семейные, тебя они не касаются. Для тебя я – бог, понимаешь?
Я кивнул.
– Нет, не понимаешь. Ты смертный, я бог. Такова наша природа. Что она значит? Если ты, смертный, мне угрожаешь, я, бессмертный, тебя убиваю. Убиваю так, как это свойственно моей природе. Аполлон разит стрелой, чаще – моровой. Зевс – молнией. Афина…
– Копьем! – догадался я.
– Бывает, что и копьем. Но чаще она превращает тебя в какую-нибудь гадость. В паука, например. Хочешь быть пауком? Сплетешь паутинку, скушаешь муху…
Я содрогнулся.
– Природа Афины тоньше, чем честный удар копьем. В любом случае, мы – такие как я – не терпим соперничества. Стань мне соперником, только намекни на это, и я покончу с тобой. Даже если я чего-то от тебя хочу, если ты мне полезней живой, если твоя смерть невыгодна для меня – обо всех этих доводах я вспомню потом. Я буду сожалеть. Но в момент соперничества… Я прикончу тебя весело, затейливо, хохоча и наслаждаясь. Такова моя природа, не испытывай меня.
Он говорил со мной, как со взрослым. Я не до конца понял, о чем он. Какое там! Я и десятой доли не понял. С годами понимание сделается полней, пропитается горечью жизненного опыта. Но сейчас я был мальчишкой на пороге девятилетия. Ребенком, с которым говорят по-взрослому. Никакие драгоценности не купили бы меня вернее, чем этот подход. Я имел дело с богом, ведающим путями, в том числе и путями к сердцу собеседника.
– Я буду осторожен, – сказал я. – Почтителен.
– Добавь: «Я постараюсь».
– Я постараюсь. А какова моя природа?
– Ты голоден? – он встал. – У меня есть сыр, лепешки и мед.
Все мои благие намерения пошли прахом:
– Сыр? Лепешки? Ты что, пастух?! Ты же бог! Сотвори фиги с миндалем! Белый хлеб! Свинину с тимьяном и уксусом! Бараний горох с чесноком! Жаворонков, набитых маслинами…
– Сыр, – терпеливо повторил Гермий. – Лепешки.
– Молоко?
– Вода.
– Ладно, – вздохнул я. – Давай лепешку.
– В пещере или здесь?
– Здесь. В пещере, небось, сыро.
Опомнившись, я добавил нараспев:
– Я, Гиппоной из Эфиры, взываю к тебе, Благодетельный! Услышь меня, будь милостив ко мне! О малом молю тебя, бог…
– Заткнись, – буркнул Гермий. – Вот же на мою голову…
И скрылся в пещере.
Я надеялся, что еда хотя бы прилетит ко мне на подносе с крылышками. Увы, Гермий вынес все своими руками, в корзинке из ивовых прутьев. Поставил на камень поменьше, первым взял лепешку, разломил. Я ждал, что он предложит мне кусок, как хозяин гостю. Не предложил. Бесстрашная лань подбежала к Подателю Радости, ткнулась носом в плечо, потянулась губами к лакомству. Гермий взял из корзинки щепоть соли, хорошенько присолил лепешку – и только потом отдал лани.
Я пригляделся и ахнул. Копыта хрупкой лани и впрямь были из меди, а рога из червонного золота.
– Встретишь в лесу, – предупредил Гермий, провожая лань взглядом, – не вздумай поохотиться. Природа моей сестры Артемиды более жестока, чем моя. Затравит псами, нашлет вепря, принудит броситься в огонь. Ты слышишь меня?
Я кивнул.
– Считай это первым знаком моего покровительства. Ешь, это второй знак. Ешь и слушай. Я буду перечислять, что знаю. Не перебивай, я разрешу тебе говорить потом. Итак, я собирался тебя убить – там, во дворе вашего дома…
К сожалению, я успел откусить от лепешки. Горло сжалось, кусок застрял. Я закашлялся, схватил плошку с водой. Глоток, другой, и кашель унялся. Неужели Гермий сочтет, что я его перебил?
– Я собирался тебя убить, – повторил бог. – Тебе уже известно почему. Я развлекался, глядя, как змеи душат тебя. Я собирался продлить развлечение, иначе ты умер бы сразу.
– Такова твоя природа.
Ну почему, почему мой дурацкий язык бежит впереди здравого смысла? Он же велел помалкивать!
– Такова моя природа, – согласился бессмертный юноша. – Арей убил бы сразу. Я должен быть благодарен своей природе за это промедление. Пока ты задыхался, в небе проступила радуга. Я знаток радуг, тебе это известно?
С набитым ртом я замотал головой: неизвестно, мол!
– Я вестник моего великого отца. Когда я лечу с поручением, мой полет отмечает радуга. Златокрылая Ирида, сестра гарпий – вестница богов. Она летает с быстротой ветра, а за ней…
– Радуга! – догадался я.
Замечу, что ел я как не в себя. И воду хлебал: любо-дорого посмотреть! Не от голода, нет, и не от жажды. Бог угостил меня, принял как гостя, у себя дома. Значит, закон гостеприимства на моей стороне. Зевс, отец Гермия, на моей стороне! Захоти Гермий теперь обидеть меня, и закон гостеприимства ему не позволит. От такого не очистят даже бога, мне дедушка говорил.
Уверен, Гермий это тоже знал. Иначе не предложил бы еду.
– Да. Наши радуги похожи, но любой бессмертный, имеющий острый взор, сразу скажет: вот летит Гермий, а вот Ирида. Не спутает, понял? Радуга Ириды облачная[72], моя же обычная.
Я кивнул. Облачную радугу над рекой мне показывал табунщик Фотий. Он только не сказал, что это летит Ирида.
По малолетству я не мог понять, зачем Гермий рассказывает мне про вестников и радуги. Надо вырасти, хлебнуть горя, чтобы узнать: такие, как этот бог, не рассказывают – они размышляют вслух. Говорят с тобой и не с тобой; укладывают свои знания, домыслы, предположения стройными рядами, камень к камню. Собеседник для них – инструмент, с помощью которого они думают.
– Тритон, сын Посейдона – вестник глубин. Когда он трубит в рог, возвещая волю своего отца, над ним тоже вспыхивает радуга. Эта радуга – отраженная, ее рождает морская гладь.
Сын Посейдона? Вестник отца? Я чуть не заплакал. Вестник! Не то что я, неудачник. Нет, стойте! «Пока ты задыхался, в небе проступила радуга…» Пока я задыхался? Мне что, надо умереть, чтобы прославиться?!
– Лунные радуги оставляют вестницы Гекаты, Владычицы теней. Твоя радуга иная, ты знаешь.
Он подождал. Ну да, я должен был крикнуть, спросить: «Какая?» Я промолчал. Кажется. Гермию это понравилось. Хотя, имея дело с ним, я ни в чем не был уверен.
– Твоя радуга огнистая. У нее есть хвост и грива. Я ничего не слышал о вестниках, чей путь отмечала бы огнистая радуга. А ты?
Неужели он рассчитывал, что я отвечу?!
«Победу в битве приносят не только сила и храбрость. Ум и хитрость не менее важны. Это так же верно для богов, как и для людей. Ум и хитрость! Запомни это, парень, и слушай дальше…» Я слушаю, дедушка. Я слышу твой голос. Да, я не так умен, как ты, мне не заковать смерть в золотые цепи. Но каждый из нас катит в гору свой камень. Ты рядом, Сизиф, сын Эола. Толкаешь, держишь, подставляешь плечо.
«Какой смысл упражняться в том, в чем ты мастак? Пустая трата времени. Трудись над тем, что не получается…»
Не знаю точно, кто это сказал мне: Гермий, Водитель душ, или наставник Поликрат. Но я больше не хочу: лоб в лоб, щит в щит. Мне не взять всего сразу, нахрапом. Так я могу только потерять. Значит, будем брать по частям, отчаянно выторговывая каждую кроху.
«Запомни это, парень…»
Стасим