Если герой приходит

В табуне ходило полсотни голов: кобылы, мерины, жеребята, молодняк. И вожак, царь и бог Агрий: серый в яблоках, свирепей льва. Кобыл он держал кучно, в центре табуна, а молодых жеребчиков отгонял подальше. Едва горячие юнцы входили в возраст и начинали козлить где ни попадя, соперников Агрия уводили из табуна, во избежание лишнего кровопролития. Впрочем, уводили не всех, чтобы в вожаке кровь не застаивалась. Весной, в период случки, без драк не обходилось, но это дело обычное.

Молодежь собирала вокруг себя новые табуны. Иные шли на продажу или в дворцовые конюшни. Упряжных лошадей всегда не хватало, а Эфира славилась своими конями даже за морем. Еще Эфира славилась мотовством и развратом, но об этом я узнал позже. Пословицу «Не всякому дано побывать в Эфире!» я понимал как похвалу родному городу. Ее истинный смысл – «Дорогие удовольствия не всем доступны!» – был скрыт от ребенка.

Но вернемся к лошадям.

Гнедого Пиррия, нахала и забияку, перевели в здешний табун летом, с дальних выпасов, уже после весенней случки. Сам я этого не видел, узнал из рассказов табунщиков. Нас с братьями не посылали к коням надолго – у детей Главка Эфирского, родные мы или приемные, хватало иных забот. Чтобы не опозорить отца, молодые Главкиды должны разбираться в конских ста́тях, нюхнуть лошадиного пота и навоза, но пастухами нам не быть.

Фотий, помню, все время беспокоился насчет Пиррия. Не понимал, зачем гнедого пригнали в табун. Даже строил дерзкие предположения, что это произошло без ведома басилея. Милитад жестами показывал приятелю: ты чего? Помалкивай, болван! А Фокион как-то заметил, что Главк-Лошадник способен на поступки странные, необъяснимые, порой рискованные. Зря, что ли, жрецы Афродиты Черной грозили правителю гневом их богини за то, что Главк запретил покрывать жеребцами упряжных кобылиц, которых он готовил на колесничные состязания? Наш отец упирал на потерю резвости, жрецы – на ярость богини, способной карать не хуже ее воинственных сестер и братьев. Когда отец велел выгнать жрецов вон, никто не удивился.

Сын Сизифа, понимать надо.

Так и с гнедым Пиррием – мало ли, вдруг басилей захотел проверить, не состарился ли вожак? Не пришло ли время для смены? Для правителя такие мысли вполне естественны.

Поначалу гнедой вел себя смирно. Ел, пил, валялся, справил нужду. Показал, что знаком с бичами табунщиков. Не задирался с другими конями, ходил стороной. Вожак Агрий бродил неподалеку, поглядывал. Когда убедился, что Пиррий молодчина – зубов не скалит, хвост не задирает – ушел прочь, дал новичку время познакомиться с табуном.

Через неделю вернулся.

Пиррий спал стоя. Вожак подкрался сзади, ткнул мордой в бок. Пиррий проснулся быстрей быстрого. Кони обнюхали друг дружке головы, зады, репицы хвостов. Пиррий опустил голову ниже холки, ушами вперед. Агрий отвернулся, пошел к водопою. Пиррий потащился следом: ближе, чем следовало бы, но вожак не противился. Дал напиться после себя, позволил визжать на радостях, сунул нос к куче навоза, наваленного гнедым.

Вскоре Пиррий обнаглел. Перестал уважать пространство, очерченное вожаком вокруг себя. Заработал с дюжину укусов в зад и плечи. Оба соперника отложили катышки навоза, пригласив друг друга к обнюхиванию. Агрий угрожал: прижимал уши, бил копытом оземь, задирал верхнюю губу. Шумно нюхал воздух, идущий от Пиррия. Ржал так, что с деревьев сыпались листья. Визжал и того громче, выказывая мощь легких.

Пиррий не уступал, ерепенился.

Чьи здесь кобылы? Чьи, я спрашиваю? Мои кобылы! Кто главный? Я главный! Чепуха, храпели в ответ. Дорогу молодым!

Табунщики работали бичами без устали. Разгоняли в разные стороны. Случалось, что Пиррий прекращал грызню сам, уходил без боя. Потом сердился, жеребцевал, тиранил весь табун. Держал хвост на отлете, выгибал шею, носился сломя голову, высоко поднимая ноги. Показывал: я выше! сильнее! грознее!!! Молодые жеребчики при виде Пиррия ежились, поджимали хвосты, стояли без движения. Иные беззвучно шлепали губами, вытягивали морду к гнедому: притворялись малышнёй. Впрочем, им хватало ума выказывать нижайшую, считай, детскую покорность Пиррию лишь тогда, когда свирепого Агрия не было поблизости.

Вернуть гнедого туда, откуда привели, табунщики боялись: Главк разгневается. Зря, что ли, прислал этого задиру?! Будьте вы прокляты, причуды господина!

Ворчали: жди, мол, беды! Вот, дождались.





4

Как они посмели?!




Пиррий и Агрий сцепились всерьез.

С визгом и храпом кони вставали на дыбы. Молотили соперника копытами в грудь. Пытались ухватить зубами, выдрать клок шкуры. Ни один не уступал.

Гнедой отскочил, вильнул в сторону. Разъяренный вожак кинулся следом: догоню! обойду! прижму! опрокину! Маневр Пиррия был обманом: все, чего хотел гнедой забияка, так это развернуться к сопернику крупом. Пара задних копыт, тяжких, как Гефестов молот, ахнула распаленного погоней Агрия в бок. Вожака отбросило, он едва устоял на ногах. Бешеный Пиррий лишь того и ждал: налетел вихрем, ударил грудью, желая повалить. Вожак чудом вывернулся, вцепился гнедому в шею: загрызу!

Лев, как есть лев! Казалось, на дворе весна.

Залихватский свист. Оглушительный щелчок. Еще, еще! От дальнего конца лощины, где в испуге жались кобылы и молодняк, спешили припозднившиеся табунщики. «Проморгали, – читалось на их лицах. – Тартар побери этих драчунов!» Я прочел там и кое-что про своего папу, но вслух повторить такую крамолу я бы не рискнул. На бегу Фотий с Фокионом щелкали бичами, но жеребцам их угрозы были до подхвостья! Милитад отстал – шкандыбал, кривился. Похоже, ногу подвернул.

Тащил жердь, какой не раз оттеснял коней друг от друга.

Агрий и Пиррий боролись шеями, пытаясь пригнуть голову врага к земле. Агрий высвободился, раздул ноздри, укусил Пиррия за верхнюю губу. Он уже было повалил гнедого, рассчитывая затоптать того насмерть, но гнедой с жутким визгом прянул прочь. Не останавливаясь, презирая боль в рваной губе, он засадил передними коленями в плечо вожака. Миг, и оба жеребца взвились на дыбы. Грудь-в-грудь, копыта мелькают, гривы разметаны. Бешеный оскал, пена с губ. Глаза – недозрелые гранаты: кровь пополам с белой, слепой яростью.

Кто кого?!

Ум и хитрость, советовал дедушка. Ум подсказывал: сопливому мальчишке не совладать с разъяренными жеребцами. Растопчут и не заметят! Сиди и не рыпайся, братец. Табунщики справятся, им не впервой.

Хитрость молчала. Соглашалась с умом? А может, не отросла она у меня. Вместо нее криком кричало что-то другое. Сердце? Давай, горланило оно. Давай, пока не поздно! Они ж поубивают друг друга!

Убьют. Жалко.

Кого жалко?! Этих четвероногих наглецов?! Да как они смеют выяснять, кто тут главный?!

При мне?!!

Дикая, чудовищная страсть взбурлила в душе. Закипела, обожгла крутым кипятком. Гнев? Ярость? Нет, что-то чужое, незнакомое. Ребячье? Жеребячье?! Я словно стал не я, а сразу двое таких, как я, или даже трое. Все мы были здесь, на пастбище, кто телом, кто краем, тенью, эхом неистового ржания.

Меня швырнуло вперед.

«Стой! – вопил разум, не в силах остановить плоть. – Пропадешь!» Пропадет, соглашалась хитрость. И мы вместе с ним. Не послушал дедушку, теперь нахлебается. Заткнитесь, велел я. Оба. Слыхали?


Да, вот такой я дурак. Ну, какой есть.

Громады беснующихся жеребцов надвинулись рывком. Были в двадцати шагах, и вот уже – вплотную. Я завопил – заржал?! – ворвался между соперниками, нырнул под бьющие копыта. Скользнул, увернулся, уклонился.

– Прочь! Разошлись! Кому сказал?!

Не уверен, что я кричал что-то членораздельное. Слова? Они рождались только в моей голове. Наружу вырывалось иное: невнятное, дикое, страшное.

Я толкнул Пиррия. Да, толкнул. А что? Высоко вскинул руки, уперся ладонями в горячую, содрогающуюся от храпа грудь жеребца. Гнедой отшатнулся, налитый кровью глаз уставился на меня с гневом, изумлением…

С ужасом?

– Уходи!

– Беги оттуда!

Фотий с Фокионом задыхались, спеша ко мне, отчаянно щелкали бичами. Даже молчун Милитад орал, ковыляя из последних сил:

– Стопчут! Беги!

Это я вспомню потом. Сейчас мне не до них.

– Ах, ты так?! Ну, смотри у меня!

Агрий рвался в бой. Вслепую я увернулся от копыта, качнулся в сторону. Пропустил Агрия мимо, ухватился за жесткую, спутанную гриву. Взлетел вожаку на спину. Легко, будто всю жизнь только это и делал.

Вожаку?! Это кто тут вожак?

Ха!

Ложбинка на спине коня. О ней мы говорили с отцом. Кажется, боги придумали ее нарочно для меня. Попона? Конский пот разъест ноги? Еще посмотрим, чей пот кого съест! Отец обещал, что через год позволит мне сесть на лошадь верхом. Два года минуло. Не сложилось: то одно, то другое…

Вот, сложилось.

Сесть на коня было лучшим, что случалось со мной в жизни! Знай я раньше… Я сделался больше во сто крат. Я и Агрий. Нет, просто я! Я повел коленями, сжимавшими мои конские бока. Я подчинился приказу, развернулся. Ко мне бросился Пиррий. Я стукнул себя пятками, требуя от тела законного возмездия. Мои задние копыта с силой врезались в грудь гнедого, отшвырнув его прочь.

Знай свое место!

В лицо ударил ветер. Я засмеялся, заржал. Гнедой рванул было следом, но я на всем скаку обернулся и закричал на мятежника. Глотка исторгла дикий визг, он накрыл лощину, раскатился далеко окрест. Так визжит взбешенный вожак табуна, теряя голову от ярости. Пиррий будто на стену налетел. Едва не упав, он помчался прочь, гонимый ужасом, как закатное облако в объятиях северного ветра. Я снова засмеялся. Пронесся мимо разинувших рты Фотия с Фокионом, мимо бледного Милитада, мимо братьев моих…

Их взгляды. Их лица. О, как это нравилось мне!

Лошади табуна сливались воедино, превращались в кипящее море. Имя этому морю было обожание. Поклонение. Боязнь. Восторг. Имя мне было…

Гиппоной-Лошадник?

Кентавр?!

Еще круг, и я поскакал к водопою. Вот илистый берег речки. Я зашел в воду по брюхо – она приятно холодила ноги. Не слишком ли я распалился? Можно ли сейчас пить? Можно. Вода не повредит. Мало что способно повредить мне сейчас! Я пил, а на берегу стоял дрожащий Пиррий. Бока гнедого ходили ходуном, словно это он только что скакал, утверждая свою власть, вытянув хвост струной, выгнув шею по-лебединому, высоко задирая ноги и презирая раны, полученные в схватке.

Скакал? Летел.

Пиррий косился на меня с испугом. Всем своим видом гнедой показывал, что и близко не подойдет к воде, пока я не напьюсь. А может, и потом не подойдет.





5

Рассказ табунщика Фотия в присутствии Главка, сына Сизифа, и Сизифа, сына Эола (выдержки)




– …да, господин мой Главк. Укротил, как есть укротил! Объездил? Да не то чтобы… Агрий у него навроде ручной зверушки. Хорошая собака – и та хозяину меньше позволяет…

– …Агрий, господин мой Сизиф, клянусь. Ага, тот самый. Волков гонял что твой лев! Табун держал, молодняк у него по струнке ходил. Всем укорот давал! Ежели репей под хвост попадет – бичом не вразумишь, пока сам не перебесится! Никого над собой не признавал. Нас? Нас терпел, если честно. А тепереча…

– …не отходит, да. Бегает за парнем, как стригунок за мамкой. Больше, правда, на себе возит. Парень с него, почитай, и не слазит! Даже спит, бывалоча, на конской спине. А тот стоит смирно, не шелохнется. Упаси Зевс разбудить!

– …это вам и брат мой Фотий подтвердит. И Милитад, и сыновья твои. Да вы приезжайте, своими глазами посмотрите!

– …нет, без попоны. Без шкуры. Без подстилки самой завалящей…