Элита. На дне класса

Сперва они говорили о Марине, но тема быстро исчерпала себя, и, прежде чем Паула успела сосредоточиться на своей речи, которая должна была открыть двери для новых встреч, Горка ее опередил:

– Послушай, Паула. Ты мне очень нравишься, и я знаю, что тоже начал тебе нравиться.

В этот момент она просияла. Но тут Горка сказал слово, которое никогда не захочет слышать ни одна влюбленная девушка, и свет скрылся за черные тучи.

Одно слово, всего лишь две буквы, и корабль любви, имевший такой четкий курс, потерпел крушение.

Это было слово «но».

– Но сейчас не наше время. Не хочу переживать о том, что я чувствую или чего не чувствую. Я собираюсь спокойно жить. Я, начиная с нашего первого поцелуя, когда мы вломились на вечеринку Самуэля, кстати, чертовски классного поцелуя, схожу с ума. И не из-за тебя, серьезно, я не виню тебя, это нормально, каждый делает то, что хочет, но я ощущаю себя странно и намереваюсь все это прекратить, ты понимаешь?

А на школьной вечеринке, когда мы танцевали под медляк, я заметил, что мне хочется поцеловать тебя, крепко обнять, прижать к груди и любить тебя не только в самом романтическом смысле слова, а также и в другом, самом прямом… Ладно, если бы не позвонила Мелена, я бы отвел тебя в туалет и сделал бы это прямо там, хотя и знал, что рискую, поскольку ты можешь думать о ком-нибудь еще. Нет, не говори ничего, я вовсе не осуждаю тебя. Но я не чувствую, что должен сделать первый шаг… или что мы должны одновременно его сделать. Я ценю тебя как друга, но нам не надо все портить, хорошо? Я предпочитаю, чтобы мы оставались такими, какие есть, а позже мы поговорим… или нет… если не будет желания, ладно? Да откуда я знаю? Не смотри на меня так.

Парень улыбнулся. У Паулы не было аргументов.

Она не могла предложить ему никаких вариантов, не могла поцеловать, как задумала в конце своего вызубренного монолога, не могла сделать ничего иного, кроме как сказать:

– Ты прав, Горка. Творится такая неразбериха, все ужасно беспорядочно и странно. Это ты и я. Паула и Горка – и не стоит ничего затевать.

– Блин, я рад, что ты согласна, я немного боялся, что у тебя совсем другие планы. Вот почему я предпочел заговорить первым, ведь я знаю себя… меня иногда сводят с ума твои глаза, а если бы ты подала мне многообещающий знак, я бы растерялся. Классно, что ты ничего такого не сделала.

– А у меня и не было ничего особенного в голове. Хотя… нет, неправда. Я решила встретиться с тобой, поскольку хотела увидеть тебя, спросить, как ты – после всего произошедшего, узнать, как Мелена… и как ты.

– Я? В порядке. А ты?

– Я? Тоже в порядке, Горка.

– Ну и прекрасно.

– Отлично.

Парень очаровательно улыбнулся и почесал ухо, а Паула растаяла от любви и от сожаления.

Молодые люди поболтали о каких-то глупостях. Они рассказывали друг другу о своих планах и о тех глупых обещаниях, которые обычно дают в шестнадцать или в семнадцать, когда учебный год кажется таким бесконечно длинным.

Но он обязательно заканчивается, и никто даже не вспоминает о тех разговорах.

Именно это и есть зрелость: планировать, представлять собственное будущее, не выполнять поставленные цели, а затем оглянуться и понять, что на самом деле, даже если вы не тот, кем хотели стать, вы тот, каким, по вашему мнению, вы и должны быть.

Паула вернулась домой с намерением посвятить себя одному из классических занятий: лечь в кровать и плакать, но она не могла сделать это так, как делали диснеевские принцессы. Не то чтобы она следовала шаблонам в точности или сознательно, но пару лет спустя, когда она увидела мем с русалочкой Ариэль и принцессой Авророй из «Спящей красавицы», плачущими в постели, то почувствовала, что была запрограммирована на это, пусть даже неосознанно.

Но ей не удалось лечь в постель, у двери ее ждал отец в своем пилотском костюме. Каким красивым мужчиной он был, и как ему шла форма. Они крепко обнялись. Паула каждый раз с нетерпением ждала встречи с ним, и они сели на крыльце, чтобы поговорить: он рассказывал о полетах, а она – о том, что произошло в школе.

Паула открылась и упомянула Самуэля и Горку, ничего не сказав о сексе, чтобы папа не упал в обморок.

Но именно в тот момент, когда разговор сошел на нет, а веки отца начали слипаться от разницы во времени и накопившейся усталости, Паула обратилась к нему с просьбой, над которой долго не размышляла и которая показалась ей уместной:

– Пап, я хочу поменять школу. Хочу уйти из «Лас-Энсинас».

Паула стала перечислять множество причин: она, конечно, считает школу очень хорошей, но слишком дорогой, ее беспокоит пустая трата денег… и она предпочла бы, чтобы родители отложили эти средства на будущее.

– Мир сошел с ума, папа. Я слышу тысячи историй о юристах и архитекторах, работающих в «Макдоналдсе». Мне незачем иметь проблемы с поиском работы, я действительно знаю, чего хочу. Может, я стану пилотом. Нельзя же сказать «пилотесса»?

– Думаю, что нет, – ответил отец с улыбкой и посмотрел на дочь обожающим взглядом.

– Я предпочла бы, чтобы вы сэкономили деньги и помогли мне, если будет такая необходимость, – сказала она.

– Доченька, мы всегда поможем тебе. Все хорошо.

– Знаю, но мне хочется чувствовать, что я тоже помогаю. Мне не нравится быть типичной глупенькой блондинкой, которая тратит карманные сбережения на тряпки, которые не носит. Папа, я умная. Я продолжу учиться, где бы я ни была, какой бы сложной ни оказалась школьная программа. Я прекрасно говорю по-английски и по-немецки и даже немного по-китайски. Мне не нужно продолжать свое образование в «Лас-Энсинас», чтобы создать впечатление, что я в элите, частью которой я не хочу становиться. Я собираюсь посмотреть, что представляют собой другие заведения, изучить большой мир заранее. Ведь мне все равно придется столкнуться с реальностью через несколько лет, когда я закончу школу, понимаешь? Поэтому надо быть подготовленной: это то образование, которое я хочу получить.

Рассуждения дочери показались отцу зрелыми и разумными, и он кивнул.

– Мы сделаем то, что ты посчитаешь нужным, дорогая.

Паула выразилась предельно ясно, и отец понял, что она имела в виду. Она хотела узнать много нового, но под другим углом, посмотреть, как живут люди с иным социальным статусом. Она устала от того, что ей продают классовое совершенство, и не хотела принадлежать к миру, где преуспевает тот, у кого куча денег (поэтому он может сразу заплатить за любую услугу), а не тот, кто больше всего этого заслуживает.

Смерть Марины показала Пауле, что, как это ни банально, у нас всего одна жизнь, и жаль тратить ее впустую, прозябая в клетке, которую ты сам себе навязал.

Паула обняла отца и вошла в дом. Но, поднявшись в свою комнату, она, вместо того чтобы поплакать в кровати, как планировала раньше, включила компьютер и задумалась о том, о чем никогда не думала: о собственном будущем.






Эпилог




У нашей историй нет конца, в том смысле, что и у жизни его нет. Можно рассказать о конкретном моменте в биографии человека, об этапе или, например, учебном годе, но жизнь продолжается, пока не завершится, и это единственно возможный финал.

Мелена, которую настигли ужасные события, чувствовала себя полностью потерянной, в безвыходной ситуации, словно сценаристы ее жизни прекратили творить, перевели все в режим драмы и ушли курить, не убрав за собой. Однако она ошибалась. Может, вмешалась судьба, а может, и карма, но сюрприз был не за горами, и он восстановил ее веру. Не в Бога, потому что Мелена давным-давно потеряла эту веру, но, пожалуй, в магию плюшевого единорога или в мистическую энергию, которая утверждает, что каждый пожинает то, что посеял.

Дни после «несчастного случая» с матерью прошли спокойно, но девушка находилась в подвешенном состоянии неопределенности. Она не знала, что будет, если мама очнется. Аманда была еще той штучкой, могла заявить в полицию на дочь и обвинить Мелену в тяжком преступлении, что, с какой стороны ни посмотри, по сути таковым и являлось: полноценное покушение на убийство.

И, несмотря на юный возраст, Мелене не удалось бы уйти от ответственности. Эта мысль повергала ее в панику, но она все равно не сбежала и вообще не планировала улизнуть, зато придумала распорядок дня и попыталась стать лучше, немного позаботиться о себе. Она была одинока, но это не угнетало ее. Девушка не чувствовала себя настолько хорошо, чтобы нормально общаться с людьми, поэтому решила: надо просто изолироваться, пока ей не станет так комфортно, что она начнет гордиться собой.

Каждый день после обеда она навещала мать, которая лежала в больнице. Никогда раньше Мелена не видела ее такой спокойной. Классическая гримаса горечи уступила место расслабленным лицевым мышцам. Кома и отказ от алкоголя и таблеток пошли Аманде на пользу, ее кожа очистилась, да и медики очень заботились о пациентке.

Если бы Аманда узнала, что находится в государственной больнице, она бы сошла с ума. Но за ней неустанно приглядывали, потому что медсестры знали, что она была той хорошенькой сеньорой, которая мелькала в телевизионных передачах о шоу-бизнесе, а может, и потому, что государственное здравоохранение на самом деле лучше, чем считают обыватели.

Пока мама лежала в палате, Мелена прочитала несколько книг и, как бы глупо это ни звучало, научилась вязанию благодаря нескольким урокам на «Ютьюбе» и связала шарф из толстой розовой шерсти. С одной стороны, она была занята, а с другой – релаксировала, хотя возня с клубками могла показаться пыткой кому угодно.

В больничном кафетерии работал милый парень по имени Джером, у него был странный акцент, но Мелена не решилась спросить, откуда юноша родом. Они обменивались лишь несколькими фразами за день, и Мелена всегда радовалась видеть молодого человека: он дарил ей ощущение жизни, а это было прекрасно. Ей не нужно было с ним официально знакомиться, целоваться или бежать на свидание, но она просто нуждалась в том, чтобы Джером здоровался с ней, спрашивал о матери, шутил о чае, который она пьет… и все. Ни больше, ни меньше. Невинное и полное дурачество.

В тот день лил дождь. Началась типичная летняя гроза, которая сперва затопляет улицы, а затем про непогоду говорят в новостях, показывая людей, застрявших в машинах, стоящих в пробке, потерявшихся собак и местных жителей, вычерпывающих воду. Но Мелене нравилось мокнуть, это было ей по душе. Кроме того, ее прошлое, насыщенное в том числе и самыми разными событиями и эмоциями, наложило на нее печальный и поэтический отпечаток.

Она вошла в больничную палату с пачкой печенья «Принчипе» с двойным шоколадом и журналом «Куоре», не то чтобы она любила сплетни, но ее забавляли обзоры об отвратительно одетых моделях. Сплошные противоречия, а не девушка. Мелена очень удивилась, когда обнаружила, что палата пуста.

Она сразу же подумала самое худшее. То, что Аманду забрали, могло быть очень плохим признаком. Мелена выбежала в коридор, бросилась к стойке, и ей сказали, что доктор Альварес поговорит с ней обо всем. Так и случилось.

Мелену отвели в комнату для консультаций, она села перед врачом и узнала следующее.

– Мария-Елена, твоя мама… очнулась.

На лице Мелены отразились тысячи чувств.

Конечно, она была счастлива, что мать жива: ведь, несмотря на их отношения, смерть Аманды могла означать одно – это вина Мелены (и тогда девушка почувствовала бы себя убийцей).

Но она не была убийцей. Однако радость быстро покинула Мелену при мысли о том, что родительница захочет позвонить в полицию еще в больнице.

– Но, боюсь, есть проблема, – продолжала доктор Альварес, – твоя мама ничего не помнит. Абсолютно ничего. Она потеряла память.

– Как это? – спросила Мелена.

– Амнезия. Она может не узнать тебя, когда ты придешь в палату. Это будет очень неприятно. Ты нужна ей больше, чем когда-либо, и должна помочь ей. Чем только сможешь.

Мелена вышла из комнаты в растерянности. Она поднялась на лифте на четвертый этаж и отыскала палату четыреста одиннадцать, куда перевели маму. Девушка постучала в дверь, открыла ее и обнаружила Аманду, сидящую на койке. У пациентки было озадаченное, непривычно трогательное выражение лица. Солнце светило в окно и озаряло волосы Аманды, создавая ангельскую ауру. Мелена никогда не видела ее такой красивой. Ни когда ее короновали как «Мисс Испания», ни на конкурсах, ни на фотосессиях.

Медсестра жестом разрешила Мелене подойти.

Девушка представилась.

– Послушай, Аманда, твоя дочь здесь.

Аманда молчала.

– Ты вся мокрая, дорогая, – продолжила медсестра, взглянув на Мелену, и снова повернулась к пациентке. – Был такой ливень! А тебе, Аманда, повезло иметь такую хорошую дочку: она навещает тебя каждый день и помогает нам вылечить тебя.

Мать Мелены смотрела на девушку так, словно видела ее впервые в жизни и не понимала, что у нее может быть такая взрослая дочь. Они обе замерли на мгновение, но очередная фраза медсестры изменила все.

Она сказала:

– Мария-Елена, детка, ты можешь обнять маму, если хочешь, милая! Она тебя не укусит.

И Мелена послушалась. Она разрыдалась как маленькая девочка и бросилась к матери. Она целовала ее лицо и крепко обнимала, в то время как Аманда не совсем понимала, что происходит. Возможно, подросток притворялся, а возможно, и нет, поскольку плакала Мелена искренне: она впервые увидела свет в конце тоннеля, почувствовала надежду и шанс на перезагрузку отношений.

Теперь она притворялась идеальной дочерью и подлизывалась ко всем, даже к собственной матери.

– Ты моя дочь? – прошептала Аманда.

– Да, мама. Я очень скучала по тебе и хотела обнять.

Но это было правдой. Мелена с детства хотела обнять маму, но никогда не могла, а сейчас избавлялась от душевной занозы, не подвергаясь ударам и оскорблениям. Возможно, это была судьба, которая давала ей и Аманде второй шанс.

И дела пошли на поправку. Мать абсолютно ничего не помнила, что облегчило задачу Мелене, которая начала понемногу придумывать чудесное прошлое для них обеих. В той жизни, которую она создала, они прекрасно ладили и были лучшими подругами. Мелена сказала Аманде, что та устала быть знаменитой, ей уже не нравилось быть в центре внимания, так что они копили деньги, чтобы открыть небольшое кафе.