Эльфийский подменыш

Всё это напоминало уличные трагедии, в которых актёры всегда играли нарочито ярко, выкрикивая каждую реплику. Элмерик поморщился.

– А как же чары? Подменыш? Что мне делать, леди Эллифлор?

Ответом ему было молчание.

– Болотные бесы! – в сердцах выругался бард и всё-таки чихнул.

Он едва удержался, чтобы не схватить книгу и не потрясти ею в воздухе. Остановился лишь потому, что боялся ещё больше всё испортить.

Толку от разговора с призраком оказалось… призрачно мало. Что ж – значит, придётся всё делать самому, полагаясь на скудные знания о чарах и, может быть, на семейное чутьё Лавернов, потомственных чаропевцев.

Жаль, что бард пока понятия не имел, с какой стороны подступиться к делу…



– Что, не везёт сегодня с бабами? – усмехнулся Джеримэйн, всё это время торчавший под дверью библиотеки.

Странно, но в его голосе слышалось больше сочувствия, чем издёвки.

– Отстань! – Бард прикрыл за собой дверь и прислонился спиной к бревенчатой стене: общение с призраком будто высосало из него все силы.

Слово «бабы», сказанное в отношении леди, его весьма покоробило, только вот Элмерику сейчас было не до выяснений.

А Джерри не унимался:

– Я всё слышал. И как наша шипастая роза велела тебе отвалить. И как леди Эллифлор орала. А твоя фиалка, между прочим, вообще под лестницей сидит и рыдает. Её-то ты чем обидел?

– Брендалин плачет? – вскинулся бард.

Джеримэйн, наверное, пожал бы плечами, как всегда. Но этого жеста Элмерик дожидаться не стал. Откуда только силы взялись? Только что он еле держался на ногах, но в следующий миг сорвался и бросился вниз по ступенькам, едва не покатившись кувырком. Уже внизу он чудом успел ухватиться за шаткие перила и лишь поэтому устоял. Сердце колотилось как бешеное. Неужели кто-то посмел обидеть Брендалин, пока его не было рядом? За собой Элмерик никакой вины не помнил, поэтому сперва собирался утешить девушку и лишь потом – потолковать с её обидчиком, кем бы он ни был.

Джерри не обманул: бард нашёл плакавшую Брендалин у чёрного входа под лестницей. Рыданий и всхлипов из укрытия не доносилось, но по дрожанию её плеч всё было ясно без слов. Девушка сидела обхватив колени, уткнувшись в них лицом, и комкала в руках шёлковый платок, насквозь промокший от слёз.

Когда Элмерик осторожно коснулся её волос, Брендалин вздрогнула, не поднимая головы.

– Это я, – поспешил уточнить бард. – Что случилось?

Как и многие мужчины, он совершенно не знал, как утешить плачущую женщину, и боялся сделать только хуже. К тому же Брендалин слыла девушкой рассудительной и мудрой – Элмерик был уверен, что та ни за что не стала бы реветь из-за пустяков.

– Тебя кто-то обидел? – Он присел на корточки, силясь заглянуть ей в лицо. – Только скажи, кто это, и я ему задам!

– Себе задай, – тихо, но довольно зло ответила Брендалин.

Теперь Элмерик вообще перестал что-либо понимать. Он поскрёб в затылке, опустился рядом на ступеньку и попытался приобнять Брендалин за плечи, но та ловко увернулась от объятий.

– Что я сделал не так? – упавшим голосом спросил Элмерик, мысленно готовясь со всем соглашаться, признавать вину и ругать себя последними словами, лишь бы его фиалковая леди снова улыбнулась.

– Он ещё спрашивает! – Девушка всё-таки подняла голову.

Даже в полумраке, царившем под лестницей, на её щеках были заметны мокрые дорожки от слёз, а заплаканные глаза светились праведным гневом. И даже в таком виде она была прекрасна.

– Но я не понимаю… – выдохнул Элмерик, невольно любуясь её красотой.

– Значит, ты бесчувственный и толстокожий. – Брендалин снова спрятала лицо в юбках.

– Это потому, что тебе не сразу поверили про Мартина? – Бард ослабил шнуровку на вороте своей рубашки. – Я не поддержал тебя? Или поддержал, но слишком поздно? И тебе пришлось оправдываться?..

– Ты верно заметил про недоверие. – Брендалин помедлила, будто решая, стоит ли продолжать. – Дело вообще не в Мартине. Я была готова к тому, что они не поверят. Но ты! Как ты мог утаить от меня свои способности, да ещё и такие важные?! Я думала, мы всё друг другу рассказываем. И всегда делилась своими успехами и неудачами с тем зельем. И вдруг выясняется, что ты от меня всё это время скрывал истинное зрение. Даже Джеримэйн знал, а я – нет! Выходит, он тебе теперь друг, а я, видимо, никто.

– Да нет же! – Элмерик взмахнул руками так рьяно, что чуть не свалился со ступеньки. – Джерри мне вовсе не друг! И я собирался сказать тебе, просто… я дал слово, понимаешь.

– Мне ты тоже давал слово. – Брендалин говорила спокойно, но в каждом её слове чувствовалась горечь. – Будь осторожнее, Элмерик! Или ты не помнишь легенды о героях, нарушающих клятвы? Одна с другой вступают в противоречие – и всё, сказке конец. Учти это на будущее, когда решишь обзавестись новыми зароками.

– Да… я всё понял. – Элмерик опустил глаза; чувство вины обручем сдавило грудь. – Ты простишь меня?

– Может быть. – Девушка вздохнула. – Но не сейчас.

Бард взъерошил руками и без того встрёпанные кудри. Ему совсем не хотелось, чтобы беседа закончилась на такой невесёлой ноте, но сказать в своё оправдание было нечего. Это всё Джерри виноват, негодяй! Ну кто его за язык тянул-то?

Не дожидаясь, пока девушка попросит его уйти, Элмерик, повинуясь порыву, достал из-за пояса флейту и приложил её к губам. Первые звуки мелодии заставили Брендалин вздрогнуть и ещё крепче вцепиться в платок. Но с каждой новой трелью она всё больше успокаивалась: напряжённые плечи расслабились, кулаки разжались, и ощущение перетянутой струны, которая вот-вот лопнет, ушло.

Элмерик попытался вложить в эту музыку то, что не смог сказать вслух, – все свои чувства.


– Красивая мелодия, – тихо сказала Брендалин, когда он перестал играть. – Это чары?

– Ну, немного… – Элмерик отнял флейту от губ и улыбнулся. – Это чтобы тебя утешить. Иногда музыка говорит лучше любых слов.

Он не стал рассказывать девушке, что обычно в семье Лаверн эти чары (с небольшими изменениями) использовались, чтобы успокоить не в меру расшалившееся дитя, и назывались «колыбелью ветра». Брендалин могла бы решить, что Элмерик относится к ней как к ребёнку, а это было не так.

– Ты всё ещё злишься на меня? – спросил он, когда тишина совсем уже затянулась.

– Очень! – Брендалин нахмурилась. – И буду ещё какое-то время. Но недолго. На тебя невозможно долго злиться…

– Я не хотел тебя обидеть. – Элмерик взял её за руку, в который раз поражаясь, до чего же хрупкая и изящная у девушки ладонь. – Будь моя воля – никакой тайны бы не было. Но так захотела наставница, и, поверь, у неё на то есть причины.

Брендалин руку не отняла и, казалось, внимала его речам вполне благосклонно. Обрадованный бард продолжил:

– Разумеется, Джерри тоже должен был молчать. Не знаю, случайно ли он сболтнул или намеренно… но нам всем сейчас угрожает серьёзная опасность, а для защиты все средства хороши.

– Но теперь-то ты расскажешь мне правду?

Элмерик опустил голову:

– Прости, я всё ещё связан словом. И, хотя мы с наставницей сегодня поссорились…

– Поссорились? – перебила его Брендалин, поднимая брови. – Но почему?

Бард вздохнул:

– Наверное, она встала не с той ноги, если так можно выразиться. У неё вообще тот ещё характер. Поэтому мы не учимся, а топчемся на месте.

Брендалин сжала его руку и приникла виском к плечу барда.

– Не переживай, всё образуется. Ты справишься. Мы все справимся.

Кажется, она больше не злилась. Элмерик улыбнулся и решил, что всё-таки может кое-что рассказать, не нарушая данную клятву.

– Знаешь, я пока не слишком хорош в истинном зрении. По правде говоря, у меня всего-то один раз и получилось. Я подумал, что заклинание можно усилить при помощи музыкальных чар, но без наставницы результат может оказаться непредсказуемым…

Брендалин задумчиво водила пальцем по его ладони, но, услышав последние слова, вновь замерла, выпрямив спину.

– Может, лучше не рисковать? – выдохнула она. – Вдруг эти чары как-нибудь повлияют на тебя? Да и зачем они нужны, если причастность Мартина к эльфийскому заговору уже очевидна? Ты же сам говорил про рыцаря Сентября – какие ещё нужны доказательства?

Элмерик мотнул головой.

– Я не верю, что Мартин мог пойти на это по своей воле. Не хочу верить, понимаешь… А вдруг на нём какое-то заклятие подчинения? Он ведь всегда помогал нам, и наш долг – не оставить его в беде.

– Может, ты и прав… – Девушка убрала непослушную прядь с его лица. – Он с самого начала показался мне милым. Не хочется верить, что Мартин – негодяй, обманувший всех нас.

– Ах, значит, милым! – наполовину в шутку, наполовину всерьёз вскинулся Элмерик.

– Не ревнуй, глупый! – Брендалин, улыбаясь, щёлкнула его по носу.

– Я ни капельки не ревную. – Элмерик прищурился. – У меня ведь нет повода?

– Конечно нет. – Девушка накрыла его руку своей.

В этот миг Элмерик подумал, что, кажется, переборщил с успокаивающими чарами: от былой обиды Брендалин и следа не осталось. Не то чтобы бард был против, но… на будущее, пожалуй, злоупотреблять «колыбелью ветра» не стоило. Нечестно это.

– Я боюсь за тебя, – призналась Брендалин, опуская ресницы. – Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Может, не будешь лезть в это дело, а? Пускай Джерри разбирается.

– Я не стану отсиживаться, пока другие рискуют головой! – Бард сперва вскричал, но вовремя одумался и, выдохнув, заговорил уже более спокойно: – Не бойся, милая. Я тоже непрост и кое-что умею.

– Но Мартин умеет намного больше, если, конечно, вся эта история с Медб – правда. Ты понимаешь, что мы по сравнению с ним – что твои щенята против взрослого медведя? И если не придумаем какую-нибудь хитрость, то непременно проиграем.

– Поэтому ты хотела всё рассказать учителям?

Девушка кивнула и ещё теснее приникла к нему.

– Мне страшно, и я не стыжусь это признавать. И я бы рассказала – даже в обход вас. Но мастер Дэррек сейчас в отъезде, мастер Флориан по обыкновению затворничает, а доверять мастеру Патрику… я бы не стала.

Элмерик выпрямился так резко, что ударился головой о свод лестницы.

– Но почему? Разве он не твой любимый учитель? – Он скрипнул зубами, потирая макушку.

– Я тут вспомнила кое-что. – Брендалин понизила голос до едва различимого шёпота. – Когда мы все только приехали на мельницу, он встретил нас и представился полным именем: Патрик Мэй. Понимаешь, Мэй!

– Ну и что? Это один из самых больших кланов Холмогорья. Они могут быть настолько дальними родичами, что это не имеет никакого значения.