Эльфийский подменыш
Часть 12 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Тр-р-ебование п-р-ри набор-ре – гр-р-рамота! – раскатисто громыхнул ворон. – Вр-р-раньё! Позор-р-р!!!
Элмерик вспомнил, что да, это было необходимым условием для всех новобранцев. Странно, что простолюдины вроде Розмари и Джерри умели читать и писать, хотя низкорождённых этому обычно не учили, а наследник лорда Глендауэра оказался неграмотным, как сын простого лесника или пекаря. Может, он самозванец?
– П-простите. – Орсон опустил виноватый взгляд, вцепляясь в столешницу своими широкими ладонями, разукрашенными с тыльной стороны огамическими татуировками и шрамами. – Я п-поступил п-плохо, что не с-сказал. Но п-прошу…
– Пр-р-рочь! – Ворон развернулся к нему хвостом, показывая, что разговор окончен.
Гигант пошатнулся, его взгляд стал растерянным. Машинально он взял со стола кусочек мела и раскрошил его между пальцами, а потом, спохватившись, вытер руку о суконные штаны, оставляя на них белые пятна.
– М-мне, н-наверное, л-лучше уйти?..
Ворон чистил перья на плече у хозяина и не удостоил ученика ответом. Мастер Флориан нервно дёрнул бровью и направился к доске.
– Постойте! – Вслед за Орсоном со своего места вскочил Мартин. – Дайте ему шанс. Я помогу. Огам же у него получается, а обычный алфавит намного проще.
Наставник обернулся, хмурясь.
– Др-р-руг? – с интересом спросил Бран.
Мартин кивнул.
– Да. И я готов за него поручиться.
Он вышел из-за стола и шагнул ближе к мастеру Флориану, словно надеялся, что тот лучше услышит доводы, высказанные прямо в лицо. Элмерик отметил, что Мартин был примерно на полголовы ниже учителя, но от этого он не казался менее решительным и серьёзным. Некоторое время эти двое смотрели друг другу в глаза, а потом мастер Флориан упрямо мотнул головой, не соглашаясь.
– Изр-р-рядно. Изр-р-рядно пор-р-ручительств.
Мартин уже открыл было рот, чтобы возразить, как вдруг в беседу вмешался Орсон. Задумчиво, будто бы говоря сам с собой, он произнёс:
– Н-нет же, это огам г-гораздо п-проще…
И наставник, и Мартин одновременно повернулись к нему. Оба выглядели крайне удивлёнными.
– Повтор-р-ри! – каркнул ворон.
– Огам п-простой, – выдохнул Орсон, повыше закатывая рукав рубахи. – Я на н-него к-каждый день с-смотрю. Обычные б-буквы н-намного сложнее.
Теперь стало видно, что магические письмена на его коже не заканчиваются у локтя, а уходят дальше вверх, на мускулистое плечо. Чем выше, тем меньше становилось татуировок и больше – давних, побелевших от времени шрамов.
– А тебя вообще кто-нибудь учил читать на языке Объединённых Королевств? – поинтересовался Мартин.
Гигант кивнул.
– К-конечно. Я знаю азбуку. П-просто… с-слова не с-складываются. Говорят, я н-не очень с-способный. – Он виновато развёл руками, и Элмерик заметил, что у Орсона дрожат пальцы.
– Сила есть, ума не надо! – фыркнул Джерри, но на его дурацкие насмешки никто не обратил внимания.
Элмерик так вообще считал, что его недруг просто завидует Орсону. Сам-то вон какой хлипкий – на встрёпанного воробья похож. А Глендауэр-младший с его ростом и сложением выглядел как юный воин. Ещё не рыцарь, конечно, но оруженосец вполне получился бы. Вот только уверенности в себе ему очень не хватало…
Флориан подошёл к Орсону, взял того за руку и принялся разглядывать значки огама, то кивая, то вдруг кривя губы.
– Интер-р-ресно, – вынес вердикт Бран. – Гр-р-рубо, но интер-р-ресно. Пр-р-роверим.
Наставник взял со стола ученическую доску, мел и быстро написал несколько фэд в ряд.
– Обнар-р-ружишь невер-р-рные чер-р-рты?
Орсон, нахмурив лоб, всмотрелся в знаки. Он едва заметно шевелил губами, будто читая написанное про себя. Элмерик затаил дыхание: он понимал, что судьба приятеля решалась прямо сейчас, и если тот не найдёт ошибку, его как пить дать вышибут из Соколов сегодня же. А пример мастера Флориана был сложным. Сам бард никаких неточностей в нём не видел – они этого вообще ещё не проходили. Может, наставник просто хотел избавиться от Орсона таким образом?
– В-вот же. – Гигант смущённо тронул пальцем одну из черт, стирая её. – Здесь лишняя.
– Вер-р-но! – прокаркал Бран.
Элмерик раскрыл рот от удивления. Вот это да! Сам бард ни за что бы не отыскал, в чём подвох. Признаться, он уже привык считать Орсона парнем добрым, но глуповатым, а теперь понимал, что сильно заблуждался на его счёт…
– Погоди, но если ты не мог читать свитки, как же ты учил уроки, что задавал мастер Патрик? – спросил Мартин.
Великан переступил с ноги на ногу и, вздохнув, признался:
– Я с-слушал, как вы п-повторяете урок, и запоминал со с-слуха. У меня в-ведь т-только на имена п-плохая п-память. А в-вообще не жалуюсь…
Мартин глянул на мастера Флориана торжествующе, как если бы хотел сказать: «Вот видите». Наставник понял этот взгляд без слов.
– Хор-р-рошо. Р-разбер-р-ёмся. Пр-р-рисаживайся, Ор-р-рсон. Пер-р-репишите упр-р-ражнения на-завтр-ра.
Мастер Флориан выдал ворону ещё кусочек лакомства, коротко кивнул ученикам и стремительным шагом вышел из комнаты. Когда за ним захлопнулась дверь, Соколята дружно выдохнули, а Орсон, слабо улыбнувшись, вернулся на своё место, сел и уронил голову на руки. Элмерику показалось, что приятель готов расплакаться у всех на глазах, и барду стало немного неловко оттого, что он стал свидетелем чужой слабости. Но, кажется, лишь ему одному, потому что Брендалин и Розмари хором бросились утешать «бедненького Сонни» и даже Джеримэйн, хлопнув великана по плечу, заявил:
– Эй, если чё – рассчитывай на меня.
Орсон оторвал руки от лица (глаза его были сухими, хотя и покраснели) и кивнул с благодарностью.
– С-спасибо. Я уж думал, в-всё – в-выгонят…
– Мы не позволим. – Брендалин присела на лавку рядом с ним. – Это было бы несправедливо.
– Эй, а ну, какая это буква? – Джерри нарисовал на своей доске кружок и приподнял повыше. – Читай давай!
– Это «о», – Орсон пожал плечами. – Я з-знаю азбуку.
– А если так? – Джерри дорисовал ещё несколько букв. – Это же просто! Ну?
На доске было написано «олух».
Великан напряжённо вглядывался в слово, и Элмерик вдруг заметил, что взгляд приятеля вдруг стал мутным, зрачки расширились, дыхание участилось. Орсон несколько раз сморгнул, мотнул головой и, ткнув пальцем в противоположный угол доски, сказал:
– У т-тебя т-тут в огаме тоже лишняя черта. И отстань от м-меня с чтением. П-пожалуйста.
Джеримэйн вытаращился на доску.
– Вот бесы, и правда лишняя… Ну ты и глазастый, а!
Бард не без удовлетворения заметил, как Джерри тщательно стёр «олуха» рукавом и лишь после этого поправил свою ошибку.
9.
После занятий Мартин с Орсоном по обыкновению отправились тренироваться на задний двор, а Джерри пошёл в деревню по какому-то поручению. Элмерик надеялся снова пригласить Брендалин на прогулку, но та с лёгким сожалением отказалась, напомнив ему о задании мастера Патрика. Девушка была права: уж лучше было всё написать прямо сейчас, пока события ещё не выветрились из памяти. Но Элмерик всё равно немного расстроился.
Вернувшись в комнату, он устроился у окна, разложил перед собой на столе писчие принадлежности и попытался собраться с мыслями. Но всё было тщетно: сосредоточиться не помогла даже кружка бодрящего травяного настоя, которую принесла ему Брендалин. Буквы словно прыгали перед глазами, не желая складываться в слова, и он мог думать о чём угодно, только не о задании. Шли часы, а перед ним всё ещё лежал нетронутый лист. Возвращаться на болота – пусть даже мысленно – совсем не хотелось. Элмерик сразу начинал думать о том, что было бы, если бы неизвестный спаситель задержался или вовсе не пришёл. Даже сейчас, когда самое страшное осталось позади, бард никак не мог успокоиться. Перед глазами то и дело всплывали ужасные лица болотных тварей, бледные руки тянулись к нему из темноты, заставляя содрогаться. Элмерик знал, что ещё не раз увидит этих тварей в своих ночных кошмарах…
Во время его странствий по Королевствам тоже бывало всякое. Опасности подстерегали на каждом шагу. В те времена, когда он был ещё совсем юн и не вступил в гильдию, его много раз обманывали, выкидывая на улицу в ночь без гроша в кармане. Тогда он научился брать в трактирах деньги вперёд, и только потом – играть и петь. Но в следующем же городке его избили до полусмерти и отобрали всю выручку. А ещё в одном селении, неподалёку от столичного Каэрлеона, ночные грабители позарились на его арфу. Остаться без инструмента означало бы для Элмерика голодную смерть, поэтому он выгреб из карманов всё, что было, бросил наземь (даже серебро) и убежал со всех ног, воспользовавшись замешательством лиходеев. Был и совсем глупый случай, когда незадолго до выхода в зал, полный уже разгорячённых хмелем гостей, у него пропал голос: не помог ни имбирный напиток, ни даже глоток обжигающего горло виски. Но он всё равно вышел к гостям и начал петь. Почти сразу послышались оскорбительные выкрики, в барда полетели объедки, а один из пьяниц швырнул в него осколком глиняного блюда и раскроил Элмерику висок. Хорошо, что лекарь оказался неподалёку и сумел быстро подлатать рану – теперь об этом случае напоминал лишь едва заметный тоненький шрам. А в один год зима выдалась особенно суровой, людям стало совсем не до развлечений, и Элмерик наверняка протянул бы ноги с голодухи, если бы один добрый человек не поделился с ним своими запасами подмороженной, немного подгнившей репы. В обычное время он на такое угощение и не посмотрел бы, но в те дни оно показалось барду лучшим лакомством. Ему и прежде случалось сбиваться с пути, забредать в гиблые места и чудом выбираться оттуда, но ещё никогда он не чувствовал себя настолько беспомощным. Для простых обывателей его певческие чары были диковинкой, и Элмерик привык думать, что он чего-то стоит как чародей. Но среди Соколов его фокусы годились в лучшем случае для площадных увеселений или чтобы девиц в трактире впечатлить. Самонадеянность сыграла с ним злую шутку, и если бы не счастливый случай, все трое – и Джерри, и Розмари, и он сам – были бы уже мертвы.
Зато теперь сетовать было не на что: обучение шло полным ходом. Поблажек им никто делать не собирался, но трудности не пугали барда. Ему хотелось верить, что наступит день, когда он сможет войти в Чёрный лес без охранного знака мастера Патрика и не будет при этом шарахаться от каждого куста или тени. А болотные бесы сами сбегут в ужасе, сразу поняв, что с таким могущественным чародеем лучше не связываться. Эх, поскорее бы…
Ещё Элмерика беспокоил Мартин. Бард отчаянно завидовал старшему товарищу и злился на себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, ни одно чувство, даже самое глупое, не возникает на пустом месте. Было ясно, что Мартину всё давалось легко, даже слишком. Он быстро сходился с людьми и становился душой любой компании, не боялся спорить с наставниками, но делал это спокойно и вежливо – так, что к нему прислушивались. От него исходили сила и уверенность, не имевшие ничего общего с нелепым бахвальством того же Джерри. Мартин будто бы ничего нарочно не делал, но везде оказывался на своём месте. Как за друга заступиться – так он в первых рядах, и огам писать – пожалуйста, будто всю жизнь только этим и занимался… Слишком правильный. Слишком способный. И слишком таинственный. Всё это вызывало у Элмерика желание присмотреться к Мартину повнимательнее. Быть может, тот совсем не таков, каким хочет казаться, а за внешним дружелюбием скрывается какой-нибудь корыстный интерес. Не зря же все который день твердят о подменышах…
Ещё Элмерика печалило равнодушие мастера Флориана. Тот, казалось, вообще старался не замечать барда. Джеримэйн и Мартин удостоились сдержанного одобрения, Орсон – выволочки. На долю девушек пришлись мелкие поправки и придирки к ровности и толщине линий. Лишь одному Элмерику не досталось ничего – ни хвалы, ни хулы. Его будто бы вовсе не было в учебной комнате. При этом даже спина наставника излучала непонятную и совершенно незаслуженную неприязнь. Привыкшего к вниманию барда это весьма задевало. Он решил, что непременно выполнит задание с таким тщанием, что мастер Флориан не только заметит его, но и уже на следующем уроке поставит в пример всем остальным. Он представил себе, как восхитится Брендалин, когда это произойдёт, – и, разумеется, все его мысли тут же устремились не к учёбе, а к прекрасной леди. На ум неожиданно пришла строчка будущей поэмы в её честь, и Элмерик, вместо того чтобы заниматься заданием, выписал на старательно листке бумаги: «На пламя, что притягивает взгляд, смотреть издалека не так уж страшно». Он перечитал написанное, кивнул сам себе и закусил кончик пера, раздумывая над следующей строкой. Вдохновение всегда являлось внезапно: то прямо посреди размытого тракта под холодным осенним дождём, когда негде было укрыться от ненастья, то прямо перед выходом на подмостки, когда разгорячённые зрители стучали кружками по столу, требуя музыки и песен, то во время долгожданного обеда – да так, что кусок в горло не лезет, пока не запишешь всё, что пришло в голову…
Элмерик решительно обмакнул перо в чернильницу и дописал ниже ровным убористым почерком: «Но сотни мотыльков в огне сгорят, летя на свет так слепо и отважно. Любовь согреет или обожжёт? Увы, не угадаешь наперёд». В конце строфы рука дрогнула, и на листе расплылась клякса, похожая на обгоревшее крыло бабочки. Бард решил ничего не переписывать – в пятне была определённая живописность. Впрочем, вторая строфа всё равно не задалась – он написал пару слов и тут же понял: красиво, но всё не то. Пришлось перечеркнуть их и начать всё заново. Терзаемый вдохновением, никак не желавшим излиться на бумагу и стать песней, Элмерик забылся настолько, что пропустил ужин. Когда же в комнату вернулись прочие её обитатели, их разговоры начали отвлекать его ещё больше, и бард, собрав писчие принадлежности, ушёл сочинять свои вирши в библиотеку. Там, наверху, было тихо и спокойно, если не считать ставшего уже привычным шума мельничного колеса, вот только, как назло, весь настрой куда-то подевался. Он промаялся до самого рассвета, перепортил много бумаги, вконец изгрыз несчастное перо, но так ничего и не добился. Пришлось признать очевидное: вдохновение ускользнуло как дым и сегодня уже не вернётся. Обидно было до слёз.
До первого утреннего колокола оставалось ещё немного времени, и Элмерик решил выйти на улицу, чтобы освежиться. К бессонным ночам ему было не привыкать: гулянья в тавернах, где он играл свою музыку, частенько продолжались до самого рассвета. Правда, потом не нужно было вставать ни свет ни заря – и он без зазрения совести отсыпался до полудня, чтобы к вечеру снова взяться за арфу или флейту. Но даже теперь Элмерик не видел большой беды в ранних уроках: в крайнем случае можно будет подремать после обеда, пока мастер Патрик не видит. Хуже было, что домашнее задание он так и не сделал…
На улице оказалось довольно зябко, и бард запоздало пожалел, что не захватил куртку. Впрочем, до настоящих холодов было ещё далеко, а от утренней свежести в конце августа ещё никто не умирал. Восток уже пылал рассветным заревом, заливистые птичьи трели вторили звону бурного ручья. В траве блестели капли росы, во влажном густом воздухе витал едва уловимый запах приближающейся осени. В саду стоял крепкий яблочный дух: урожай в этом году удался, и мельник уже не раз сетовал, что под тяжестью спелых плодов могут сломаться ветки. Зато молодой сидр должен был попасть на стол уже к Мабону – Элмерик на днях сам помогал резать яблоки и перемешивать сусло.
С неба начал накрапывать мелкий дождь, и бард собрался было вернуться в дом, как вдруг заметил у изгороди мастера Патрика. Сердце вмиг замерло: а ну как сейчас тот спросит о задании? Придётся признаваться, что ничего не сделал, только время зря потратил. Элмерик втянул голову в плечи, предвкушая неизбежный нагоняй, и собрался было по-тихому улизнуть, когда вдруг понял, что обознался. Человек, которого он увидел в саду, шёл ровной походкой, не хромая, голову держал выше, а спину – ровнее. Когда тот приблизился, Элмерик облегчённо выдохнул, узнав Мартина. Сейчас он готов был согласиться с нелепой присказкой, что в сумерках все холмогорцы на одно лицо, хотя обычно яростно с этим спорил. Конечно, Мартин тоже заметил его.
– Доброе утро. – Он поприветствовал барда широкой улыбкой. – Что, тоже не спится?
– Я не ложился, – признался Элмерик. Он шагнул под дерево, спасаясь от утренней мороси под раскидистой яблоневой кроной. – Балладу писал.
– Споёшь? – Мартину, казалось, мелкий дождь был нипочём, и немудрено – холмогорский клетчатый плед не пропускал влагу, если, конечно, не стоять в нём часами под ливнем.
Элмерик вздохнул.
– Я ещё не дописал. Наверное, это была плохая ночь для песен.
В низине начинал собираться густой туман, обещая хоть и ненастный, но безветренный день.
– Тебе виднее. – Мартин сорвал с ветки большущее золотое яблоко и откусил кусок. – Ты же у нас не первый год бард.
– Кстати, всё хотел спросить: а ты сам чем занимался до того, как решил податься к Соколам?
Элмерик тоже потянулся за яблоком, дёрнул ветку на себя и ойкнул от неожиданности – влага, скопившаяся на листьях, обрушилась на него дождём. Яблоко, которое он сорвал, с другого боку оказалось гнилым. Бард выбросил его на землю и вытер испачканную руку о штаны. Со вторым ему повезло немногим больше: оно оказалось целым, но невыносимо кислым.
Элмерик вспомнил, что да, это было необходимым условием для всех новобранцев. Странно, что простолюдины вроде Розмари и Джерри умели читать и писать, хотя низкорождённых этому обычно не учили, а наследник лорда Глендауэра оказался неграмотным, как сын простого лесника или пекаря. Может, он самозванец?
– П-простите. – Орсон опустил виноватый взгляд, вцепляясь в столешницу своими широкими ладонями, разукрашенными с тыльной стороны огамическими татуировками и шрамами. – Я п-поступил п-плохо, что не с-сказал. Но п-прошу…
– Пр-р-рочь! – Ворон развернулся к нему хвостом, показывая, что разговор окончен.
Гигант пошатнулся, его взгляд стал растерянным. Машинально он взял со стола кусочек мела и раскрошил его между пальцами, а потом, спохватившись, вытер руку о суконные штаны, оставляя на них белые пятна.
– М-мне, н-наверное, л-лучше уйти?..
Ворон чистил перья на плече у хозяина и не удостоил ученика ответом. Мастер Флориан нервно дёрнул бровью и направился к доске.
– Постойте! – Вслед за Орсоном со своего места вскочил Мартин. – Дайте ему шанс. Я помогу. Огам же у него получается, а обычный алфавит намного проще.
Наставник обернулся, хмурясь.
– Др-р-руг? – с интересом спросил Бран.
Мартин кивнул.
– Да. И я готов за него поручиться.
Он вышел из-за стола и шагнул ближе к мастеру Флориану, словно надеялся, что тот лучше услышит доводы, высказанные прямо в лицо. Элмерик отметил, что Мартин был примерно на полголовы ниже учителя, но от этого он не казался менее решительным и серьёзным. Некоторое время эти двое смотрели друг другу в глаза, а потом мастер Флориан упрямо мотнул головой, не соглашаясь.
– Изр-р-рядно. Изр-р-рядно пор-р-ручительств.
Мартин уже открыл было рот, чтобы возразить, как вдруг в беседу вмешался Орсон. Задумчиво, будто бы говоря сам с собой, он произнёс:
– Н-нет же, это огам г-гораздо п-проще…
И наставник, и Мартин одновременно повернулись к нему. Оба выглядели крайне удивлёнными.
– Повтор-р-ри! – каркнул ворон.
– Огам п-простой, – выдохнул Орсон, повыше закатывая рукав рубахи. – Я на н-него к-каждый день с-смотрю. Обычные б-буквы н-намного сложнее.
Теперь стало видно, что магические письмена на его коже не заканчиваются у локтя, а уходят дальше вверх, на мускулистое плечо. Чем выше, тем меньше становилось татуировок и больше – давних, побелевших от времени шрамов.
– А тебя вообще кто-нибудь учил читать на языке Объединённых Королевств? – поинтересовался Мартин.
Гигант кивнул.
– К-конечно. Я знаю азбуку. П-просто… с-слова не с-складываются. Говорят, я н-не очень с-способный. – Он виновато развёл руками, и Элмерик заметил, что у Орсона дрожат пальцы.
– Сила есть, ума не надо! – фыркнул Джерри, но на его дурацкие насмешки никто не обратил внимания.
Элмерик так вообще считал, что его недруг просто завидует Орсону. Сам-то вон какой хлипкий – на встрёпанного воробья похож. А Глендауэр-младший с его ростом и сложением выглядел как юный воин. Ещё не рыцарь, конечно, но оруженосец вполне получился бы. Вот только уверенности в себе ему очень не хватало…
Флориан подошёл к Орсону, взял того за руку и принялся разглядывать значки огама, то кивая, то вдруг кривя губы.
– Интер-р-ресно, – вынес вердикт Бран. – Гр-р-рубо, но интер-р-ресно. Пр-р-роверим.
Наставник взял со стола ученическую доску, мел и быстро написал несколько фэд в ряд.
– Обнар-р-ружишь невер-р-рные чер-р-рты?
Орсон, нахмурив лоб, всмотрелся в знаки. Он едва заметно шевелил губами, будто читая написанное про себя. Элмерик затаил дыхание: он понимал, что судьба приятеля решалась прямо сейчас, и если тот не найдёт ошибку, его как пить дать вышибут из Соколов сегодня же. А пример мастера Флориана был сложным. Сам бард никаких неточностей в нём не видел – они этого вообще ещё не проходили. Может, наставник просто хотел избавиться от Орсона таким образом?
– В-вот же. – Гигант смущённо тронул пальцем одну из черт, стирая её. – Здесь лишняя.
– Вер-р-но! – прокаркал Бран.
Элмерик раскрыл рот от удивления. Вот это да! Сам бард ни за что бы не отыскал, в чём подвох. Признаться, он уже привык считать Орсона парнем добрым, но глуповатым, а теперь понимал, что сильно заблуждался на его счёт…
– Погоди, но если ты не мог читать свитки, как же ты учил уроки, что задавал мастер Патрик? – спросил Мартин.
Великан переступил с ноги на ногу и, вздохнув, признался:
– Я с-слушал, как вы п-повторяете урок, и запоминал со с-слуха. У меня в-ведь т-только на имена п-плохая п-память. А в-вообще не жалуюсь…
Мартин глянул на мастера Флориана торжествующе, как если бы хотел сказать: «Вот видите». Наставник понял этот взгляд без слов.
– Хор-р-рошо. Р-разбер-р-ёмся. Пр-р-рисаживайся, Ор-р-рсон. Пер-р-репишите упр-р-ражнения на-завтр-ра.
Мастер Флориан выдал ворону ещё кусочек лакомства, коротко кивнул ученикам и стремительным шагом вышел из комнаты. Когда за ним захлопнулась дверь, Соколята дружно выдохнули, а Орсон, слабо улыбнувшись, вернулся на своё место, сел и уронил голову на руки. Элмерику показалось, что приятель готов расплакаться у всех на глазах, и барду стало немного неловко оттого, что он стал свидетелем чужой слабости. Но, кажется, лишь ему одному, потому что Брендалин и Розмари хором бросились утешать «бедненького Сонни» и даже Джеримэйн, хлопнув великана по плечу, заявил:
– Эй, если чё – рассчитывай на меня.
Орсон оторвал руки от лица (глаза его были сухими, хотя и покраснели) и кивнул с благодарностью.
– С-спасибо. Я уж думал, в-всё – в-выгонят…
– Мы не позволим. – Брендалин присела на лавку рядом с ним. – Это было бы несправедливо.
– Эй, а ну, какая это буква? – Джерри нарисовал на своей доске кружок и приподнял повыше. – Читай давай!
– Это «о», – Орсон пожал плечами. – Я з-знаю азбуку.
– А если так? – Джерри дорисовал ещё несколько букв. – Это же просто! Ну?
На доске было написано «олух».
Великан напряжённо вглядывался в слово, и Элмерик вдруг заметил, что взгляд приятеля вдруг стал мутным, зрачки расширились, дыхание участилось. Орсон несколько раз сморгнул, мотнул головой и, ткнув пальцем в противоположный угол доски, сказал:
– У т-тебя т-тут в огаме тоже лишняя черта. И отстань от м-меня с чтением. П-пожалуйста.
Джеримэйн вытаращился на доску.
– Вот бесы, и правда лишняя… Ну ты и глазастый, а!
Бард не без удовлетворения заметил, как Джерри тщательно стёр «олуха» рукавом и лишь после этого поправил свою ошибку.
9.
После занятий Мартин с Орсоном по обыкновению отправились тренироваться на задний двор, а Джерри пошёл в деревню по какому-то поручению. Элмерик надеялся снова пригласить Брендалин на прогулку, но та с лёгким сожалением отказалась, напомнив ему о задании мастера Патрика. Девушка была права: уж лучше было всё написать прямо сейчас, пока события ещё не выветрились из памяти. Но Элмерик всё равно немного расстроился.
Вернувшись в комнату, он устроился у окна, разложил перед собой на столе писчие принадлежности и попытался собраться с мыслями. Но всё было тщетно: сосредоточиться не помогла даже кружка бодрящего травяного настоя, которую принесла ему Брендалин. Буквы словно прыгали перед глазами, не желая складываться в слова, и он мог думать о чём угодно, только не о задании. Шли часы, а перед ним всё ещё лежал нетронутый лист. Возвращаться на болота – пусть даже мысленно – совсем не хотелось. Элмерик сразу начинал думать о том, что было бы, если бы неизвестный спаситель задержался или вовсе не пришёл. Даже сейчас, когда самое страшное осталось позади, бард никак не мог успокоиться. Перед глазами то и дело всплывали ужасные лица болотных тварей, бледные руки тянулись к нему из темноты, заставляя содрогаться. Элмерик знал, что ещё не раз увидит этих тварей в своих ночных кошмарах…
Во время его странствий по Королевствам тоже бывало всякое. Опасности подстерегали на каждом шагу. В те времена, когда он был ещё совсем юн и не вступил в гильдию, его много раз обманывали, выкидывая на улицу в ночь без гроша в кармане. Тогда он научился брать в трактирах деньги вперёд, и только потом – играть и петь. Но в следующем же городке его избили до полусмерти и отобрали всю выручку. А ещё в одном селении, неподалёку от столичного Каэрлеона, ночные грабители позарились на его арфу. Остаться без инструмента означало бы для Элмерика голодную смерть, поэтому он выгреб из карманов всё, что было, бросил наземь (даже серебро) и убежал со всех ног, воспользовавшись замешательством лиходеев. Был и совсем глупый случай, когда незадолго до выхода в зал, полный уже разгорячённых хмелем гостей, у него пропал голос: не помог ни имбирный напиток, ни даже глоток обжигающего горло виски. Но он всё равно вышел к гостям и начал петь. Почти сразу послышались оскорбительные выкрики, в барда полетели объедки, а один из пьяниц швырнул в него осколком глиняного блюда и раскроил Элмерику висок. Хорошо, что лекарь оказался неподалёку и сумел быстро подлатать рану – теперь об этом случае напоминал лишь едва заметный тоненький шрам. А в один год зима выдалась особенно суровой, людям стало совсем не до развлечений, и Элмерик наверняка протянул бы ноги с голодухи, если бы один добрый человек не поделился с ним своими запасами подмороженной, немного подгнившей репы. В обычное время он на такое угощение и не посмотрел бы, но в те дни оно показалось барду лучшим лакомством. Ему и прежде случалось сбиваться с пути, забредать в гиблые места и чудом выбираться оттуда, но ещё никогда он не чувствовал себя настолько беспомощным. Для простых обывателей его певческие чары были диковинкой, и Элмерик привык думать, что он чего-то стоит как чародей. Но среди Соколов его фокусы годились в лучшем случае для площадных увеселений или чтобы девиц в трактире впечатлить. Самонадеянность сыграла с ним злую шутку, и если бы не счастливый случай, все трое – и Джерри, и Розмари, и он сам – были бы уже мертвы.
Зато теперь сетовать было не на что: обучение шло полным ходом. Поблажек им никто делать не собирался, но трудности не пугали барда. Ему хотелось верить, что наступит день, когда он сможет войти в Чёрный лес без охранного знака мастера Патрика и не будет при этом шарахаться от каждого куста или тени. А болотные бесы сами сбегут в ужасе, сразу поняв, что с таким могущественным чародеем лучше не связываться. Эх, поскорее бы…
Ещё Элмерика беспокоил Мартин. Бард отчаянно завидовал старшему товарищу и злился на себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, ни одно чувство, даже самое глупое, не возникает на пустом месте. Было ясно, что Мартину всё давалось легко, даже слишком. Он быстро сходился с людьми и становился душой любой компании, не боялся спорить с наставниками, но делал это спокойно и вежливо – так, что к нему прислушивались. От него исходили сила и уверенность, не имевшие ничего общего с нелепым бахвальством того же Джерри. Мартин будто бы ничего нарочно не делал, но везде оказывался на своём месте. Как за друга заступиться – так он в первых рядах, и огам писать – пожалуйста, будто всю жизнь только этим и занимался… Слишком правильный. Слишком способный. И слишком таинственный. Всё это вызывало у Элмерика желание присмотреться к Мартину повнимательнее. Быть может, тот совсем не таков, каким хочет казаться, а за внешним дружелюбием скрывается какой-нибудь корыстный интерес. Не зря же все который день твердят о подменышах…
Ещё Элмерика печалило равнодушие мастера Флориана. Тот, казалось, вообще старался не замечать барда. Джеримэйн и Мартин удостоились сдержанного одобрения, Орсон – выволочки. На долю девушек пришлись мелкие поправки и придирки к ровности и толщине линий. Лишь одному Элмерику не досталось ничего – ни хвалы, ни хулы. Его будто бы вовсе не было в учебной комнате. При этом даже спина наставника излучала непонятную и совершенно незаслуженную неприязнь. Привыкшего к вниманию барда это весьма задевало. Он решил, что непременно выполнит задание с таким тщанием, что мастер Флориан не только заметит его, но и уже на следующем уроке поставит в пример всем остальным. Он представил себе, как восхитится Брендалин, когда это произойдёт, – и, разумеется, все его мысли тут же устремились не к учёбе, а к прекрасной леди. На ум неожиданно пришла строчка будущей поэмы в её честь, и Элмерик, вместо того чтобы заниматься заданием, выписал на старательно листке бумаги: «На пламя, что притягивает взгляд, смотреть издалека не так уж страшно». Он перечитал написанное, кивнул сам себе и закусил кончик пера, раздумывая над следующей строкой. Вдохновение всегда являлось внезапно: то прямо посреди размытого тракта под холодным осенним дождём, когда негде было укрыться от ненастья, то прямо перед выходом на подмостки, когда разгорячённые зрители стучали кружками по столу, требуя музыки и песен, то во время долгожданного обеда – да так, что кусок в горло не лезет, пока не запишешь всё, что пришло в голову…
Элмерик решительно обмакнул перо в чернильницу и дописал ниже ровным убористым почерком: «Но сотни мотыльков в огне сгорят, летя на свет так слепо и отважно. Любовь согреет или обожжёт? Увы, не угадаешь наперёд». В конце строфы рука дрогнула, и на листе расплылась клякса, похожая на обгоревшее крыло бабочки. Бард решил ничего не переписывать – в пятне была определённая живописность. Впрочем, вторая строфа всё равно не задалась – он написал пару слов и тут же понял: красиво, но всё не то. Пришлось перечеркнуть их и начать всё заново. Терзаемый вдохновением, никак не желавшим излиться на бумагу и стать песней, Элмерик забылся настолько, что пропустил ужин. Когда же в комнату вернулись прочие её обитатели, их разговоры начали отвлекать его ещё больше, и бард, собрав писчие принадлежности, ушёл сочинять свои вирши в библиотеку. Там, наверху, было тихо и спокойно, если не считать ставшего уже привычным шума мельничного колеса, вот только, как назло, весь настрой куда-то подевался. Он промаялся до самого рассвета, перепортил много бумаги, вконец изгрыз несчастное перо, но так ничего и не добился. Пришлось признать очевидное: вдохновение ускользнуло как дым и сегодня уже не вернётся. Обидно было до слёз.
До первого утреннего колокола оставалось ещё немного времени, и Элмерик решил выйти на улицу, чтобы освежиться. К бессонным ночам ему было не привыкать: гулянья в тавернах, где он играл свою музыку, частенько продолжались до самого рассвета. Правда, потом не нужно было вставать ни свет ни заря – и он без зазрения совести отсыпался до полудня, чтобы к вечеру снова взяться за арфу или флейту. Но даже теперь Элмерик не видел большой беды в ранних уроках: в крайнем случае можно будет подремать после обеда, пока мастер Патрик не видит. Хуже было, что домашнее задание он так и не сделал…
На улице оказалось довольно зябко, и бард запоздало пожалел, что не захватил куртку. Впрочем, до настоящих холодов было ещё далеко, а от утренней свежести в конце августа ещё никто не умирал. Восток уже пылал рассветным заревом, заливистые птичьи трели вторили звону бурного ручья. В траве блестели капли росы, во влажном густом воздухе витал едва уловимый запах приближающейся осени. В саду стоял крепкий яблочный дух: урожай в этом году удался, и мельник уже не раз сетовал, что под тяжестью спелых плодов могут сломаться ветки. Зато молодой сидр должен был попасть на стол уже к Мабону – Элмерик на днях сам помогал резать яблоки и перемешивать сусло.
С неба начал накрапывать мелкий дождь, и бард собрался было вернуться в дом, как вдруг заметил у изгороди мастера Патрика. Сердце вмиг замерло: а ну как сейчас тот спросит о задании? Придётся признаваться, что ничего не сделал, только время зря потратил. Элмерик втянул голову в плечи, предвкушая неизбежный нагоняй, и собрался было по-тихому улизнуть, когда вдруг понял, что обознался. Человек, которого он увидел в саду, шёл ровной походкой, не хромая, голову держал выше, а спину – ровнее. Когда тот приблизился, Элмерик облегчённо выдохнул, узнав Мартина. Сейчас он готов был согласиться с нелепой присказкой, что в сумерках все холмогорцы на одно лицо, хотя обычно яростно с этим спорил. Конечно, Мартин тоже заметил его.
– Доброе утро. – Он поприветствовал барда широкой улыбкой. – Что, тоже не спится?
– Я не ложился, – признался Элмерик. Он шагнул под дерево, спасаясь от утренней мороси под раскидистой яблоневой кроной. – Балладу писал.
– Споёшь? – Мартину, казалось, мелкий дождь был нипочём, и немудрено – холмогорский клетчатый плед не пропускал влагу, если, конечно, не стоять в нём часами под ливнем.
Элмерик вздохнул.
– Я ещё не дописал. Наверное, это была плохая ночь для песен.
В низине начинал собираться густой туман, обещая хоть и ненастный, но безветренный день.
– Тебе виднее. – Мартин сорвал с ветки большущее золотое яблоко и откусил кусок. – Ты же у нас не первый год бард.
– Кстати, всё хотел спросить: а ты сам чем занимался до того, как решил податься к Соколам?
Элмерик тоже потянулся за яблоком, дёрнул ветку на себя и ойкнул от неожиданности – влага, скопившаяся на листьях, обрушилась на него дождём. Яблоко, которое он сорвал, с другого боку оказалось гнилым. Бард выбросил его на землю и вытер испачканную руку о штаны. Со вторым ему повезло немногим больше: оно оказалось целым, но невыносимо кислым.