Эксперимент «Ангел»

82


— Давайте обратно в парк на метро поедем, — устало просит Надж.

Уже поздно. Мы единодушно решили снова ночевать в Центральном Парке. Он большой, темный, деревьев много — есть где спрятаться.

— Всего каких-то восемнадцать кварталов, лучше пешком, — возразила было я, но тут же в глаза мне бросилось истощенное лицо Ангела. Она далеко еще не оправилась от тех опытов, которые проделывали над ней белохалатники. И я передумываю:

— Ладно, только давайте сначала посмотрим, сколько нам это будет стоить.

Ко входу в метро всего пять ступенек вниз, а меня уже колотит. Ангел, Надж и Газман устали так, что в замкнутом они пространстве или нет, им уже по фигу. Но Игги, Клык и я не находим себе места.

Проезд в метро — два бакса с носа. Детям ниже сорока четырех инчей — бесплатно. Сколько, интересно, инчей у нас Ангел будет? Ей всего шесть лет, но росту в ней уже верных четыре фута будет. Так что — дважды шесть — двенадцать — метро обойдется нам в двенадцать баксов.

Хотя… хотя в окошечке для продажи билетов — никого. Значит надо их покупать в автомате. Если, конечно, очень этого хотеть. А если не очень хотеть, то нам шестерым перемахнуть через турникет — дело плевое, особенно, если вокруг ни души.

Сэкономив двенадцать зеленых, торчим на платформе в ожидании поезда. Стоим пять минут, десять. Десять до-о-олгих минут под низкими гулкими сводами — и я готова лезть на стенку и орать во все горло. А что, если за нами следят? А что, если сию минуту сюда нагрянут ирейзеры?

Игги повернул голову к черной дыре туннеля, прислушиваясь к доносящимся оттуда каким-то неясным отзвукам.

— Что там?

— Люди.

— Рабочие?

— Не похоже…

Вглядываюсь в темноту. Теперь, сосредоточившись, и я различаю там в глубине отдаленные голоса.

И тут я принимаю одно из своих знаменитых решений. Одно из тех, от которых все наши всегда облегченно вздыхают и мгновенно обретают чувство полной безопасности и уверенности в завтрашнем дне.

— Ноги в руки и вперед! — командую я, спрыгнув с платформы на уходящие в темноту туннеля пути.





83


— Что бы это значило? — спрашивает Газман, показывая на металлическую табличку, на которой написано: «Держись в стороне от третьего рельса!»

— Это бы значило, что на третьем рельсе напряжение семьсот вольт, — не моргнув глазом, объясняет Клык. — Коснись его — и ты черная головешка.

— О'кей! Спасибо за доходчиво донесенную информацию. Ребята, следуйте инструкции. Держитесь в стороне от третьего рельса.

Откуда, интересно, Клык знает такие подробности про нью-йоркскую подземку? Мы переглядываемся, и он с гордостью почти что улыбается мне в ответ.

Первым почувствовал приближение поезда Игги. И тут же скомандовал:

— Поезд! Срочно сходим с путей!

Если ты, дорогой читатель, не знаешь, что между путями и стеной туннеля всегда есть узкий зазор, спешу тебя немного успокоить. Так что, если хорошенько выдохнуть и по этой стене распластаться, то есть небольшая вероятность, что пронесет. Вот мы и вбуравливаемся в грязный и вонючий туннельный кирпич. Тридцать секунд спустя мимо проносится поезд. Воздушной волной нас всех чуть не засасывает под колеса. Хорошо, что на всякий случай я прикрыла собой Ангела — самой бы ей ни за что на ногах не удержаться.

Короче, обошлось. С облегчением выдохнув, отдираем себя от стенки.

— Кто там? — спрашивает чей-то злобный хриплый голос. Похоже, что его обладатель последние пятьдесят лет безостановочно смолил, прикуривая папиросы одну от другой.

Идем не останавливаясь. Чуть высвобождаем крылья на случай, если придется придать себе экстренное ускорение — только не вверх, а головой вперед вдоль туннеля.

— Никто, — убедительно говорю я.

По стенке доходим до поворота. Заворачиваем за угол…

Батюшки светы! Перед нами еще один город. Новый Нью-Йорк, совсем не тот, что мы видели до сих пор. Вот оно, тесное и зловонное чрево Манхэттена. Потолок неожиданно поднялся этажа на три, и сверху свисают сталактиты засохшей краски и застывших испарений. Кучки людей забились в бетонные ниши.

На нас оборачивается сразу несколько грязных лиц, и кто-то говорит:

— Отбой! Это не копы, ребятня какая-то.

Интерес к нам тут же потерян. Все снова занялись своим делом, будто нас здесь и не было. Только одна тетка, на которой, кажись, надето двадцать пять слоев всякого рванья, безнадежно скрипит: «Ребят, у вас хавки не найдется?»


Надж молча достает из кармана и протягивает ей завернутый в салфетку кусок недоеденного кныша. Жадно схватив его и понюхав, тетка тут же отворачивается и принимается громко чавкать.

Тут и там это лежбише освещают здоровые железные нефтяные канистры, в которых народ развел огонь. Хотя сейчас весна и ночь нынче теплая, здесь, в подземном городе, вечная темнота, сырость и холод. Так что эти бочки — единственный источник света и единственная надежда не сдохнуть от гипотермии.

Мы попали не то что в новый город — в новый мир. В бомжатник, приютивший всех, кого выплюнул, отринул и растоптал верхний Нью-Йорк. И среди этих человеческих отбросов я в ужасе замечаю горстку ребят нашего возраста.

Вдруг осознаю, как болит у меня голова. Боль нарастала весь вечер, только у меня были разные другие неотложные заботы. А теперь мне бы только упасть где придется и заснуть.

— Эй, вы, давайте сюда! — хрипит бомжиха, которой Надж отдала свой кныш, и показывает нам на встроенную в стену длинную бетонную лавку. На лавке сидят, лежат, спят сотни людей, застолбив свое место, кто драными одеялами, кто картонными коробками. Грязным пальцем тетка тычет туда, где еще можно приткнуться на свободном пространстве.

Переглядываюсь с Клыком. Он пожимает плечами. Здесь, конечно, не то что в парке, но тепло, сухо и, похоже, безопасно.

Забираемся на лавку. Отвернувшись ото всех, строим свою кулачную пирамиду. Все, день кончен, пора спать. В ту же минуту все наши ровно сопят, подложив кулаки под головы.

А мы с Клыком сидим, привалившись спинами к стене. Я сжала голову руками и тру виски.

— Болит?

— Ага… Ничего, завтра пройдет.

— Спи. Я пока посторожу.

Я благодарно ему улыбаюсь и мгновенно отрубаюсь, не успев подумать, как же мы узнаем, что наступило утро.





84


Когда я спала, мой череп разнесло на куски.

Боль разорвала ночь пополам. Я заснула, и какой-то внутренний телик долго крутил мне сладкие сны про прогулки по усыпанным желтыми цветами лугам — реклама шампуня, да и только. Реклама накрылась от ножевого удара в мозг. Меня подбросило. Это конец! За мной окончательно пришла смерть. Больше она уже не отступит.

Воздух с шипением вырывается изо рта. Голова забита острыми стеклянными осколками. Они пиявками впиваются в мозг и рвут его на мелкие части. Я могу только слабо скулить: скорей, скорей бы умереть, лишь бы только эта пытка сейчас же кончилась…

— Макс, — низкий голос Клыка просачивается сквозь плотную завесу агонии. Но откликнуться я все равно не могу. Стой я сейчас на краю утеса, я бы с радостью шагнула вниз. И ни за что не раскрыла бы крыльев.

Меня тошнит. В голове пульсируют яркие бессвязные картинки, слова, звуки. Какой-то голос несет полную околесицу. Может быть, это мой голос. Зубы стиснуты так, что болят челюсти. Вкус крови во рту — я насквозь прокусила губу.

Чувствую, как на плечо мне ложится рука Клыка. Но его прикосновение точно из другого мира. А я как будто из-за стеклянной перегородки смотрю безумное сюрреальное кино.

Когда же, наконец, откроется передо мной тот знаменитый туннель белого света, туннель, на другом конце которого протянут мне руки добрые нежные люди в белых одеждах. Разве крылатым мутантам закрыт путь в рай?

И тут вдруг ко мне сквозь боль прорывается сердитый и ясный голос:

— Какая сволочь увечит мой Мак?!





85


Так же, как и раньше, боль постепенно начинает отступать. Перед глазами по-прежнему мелькают безумные, бессвязные образы. Но они чуть-чуть поблекли, и смотреть на них уже не так больно. Я чуть не заплакала от отчаяния: если на этот раз все кончилось, значит, я сейчас не умру. А если я не умру сейчас, значит, весь этот кошмар повторится опять.

Если бы вокруг никого не было, если бы рядом не было наших младшеньких, я бы кричала во все горло. Но я креплюсь и из последних сил стараюсь не разбудить ребят, не выдать этому бомжатнику нашего присутствия, присутствия странных мутантов.

— Вы кто? Что вы тут делаете? — это снова тот же самый угрюмый голос. — Из-за вас, недоносков, мой Мак к чертовой бабушке совсем с катушек слетел.

Будь я в норме, я бы давно уже была на ногах, заслонив собой нашу стаю, готовая кому хочешь вмазать по первое число.

Только не сейчас. Сейчас я сморщенный, скукоженный, бессильный комок, катающийся от боли по земле. Глаз не раскрыть, рот перекошен, лицо мокрое от слез.

— Ты это о чем? — голос Клыка угрожающе звенит стальными нотами.

— Говорят тебе, мой Мак полетел. Я отследил помехи — они вот от нее исходят, и к бабке не ходи! Я тебе говорю, выключай, давай, ваши штучки! И что она тут воет-то, что с ней вообще такое?

Сердце мое останавливается в ужасе от того, что кто-то чужой видит меня в полном моем распаде.

— Порядок с ней. А к компьютеру твоему мы никакого отношения не имеем. Тебе бы, браток, лучше свинтить отсюда подобру-поздорову. Целее будешь. Понял, хмырь. — Клык, если распалится, однозначно один десятерых стоит. Даже по голосу понятно, что с ним сейчас лучше не связываться.

Но парень упорствует: