Эксгумация

Радиология означала рак.

— И что обнаружил радиолог?

— Несколько микрокальцификаций… извините, несколько отложений кальция, которые, по нашему мнению, требуют биопсии.

Рак. Они говорят о раке груди.

— В моей груди.

— Да. В обеих, — уточнила доктор Хан.

Шварцман тяжело опустилась на стул, как будто ей на плечи давил неподъемный груз.

— Рак молочной железы.

— Чтобы быть уверенными, нам нужно сделать биопсию. Без нее мы не можем подтвердить злокачественные новообразования. Они могут быть и доброкачественными.

— Конечно.

Ее ответ казался пустым. Конечно. Нет причин предполагать худшее.

— Вы еще молоды, чтобы делать повторную маммографию, но я заметила, что у вас это не первая процедура. Наверняка имеются семейные факторы риска.

У Шварцман не было ответа. Она почти не помнила первую маммографию. Лишь то, что та была сделана в Сиэтле в рамках ее обучения на медицинском факультете. Это был какой-то компонент курса, который она изучала по генетике, когда тестирование на BRCA, ген рака молочной железы, становилось все более популярным.

Тот период был как в тумане: это было буквально через несколько недель после того, как Спенсер отыскал ее в Сиэтле. Она получила больше года отдыха от него, а потом он каким-то образом ее выследил. Анна подозревала, что он все узнал от ее матери, но момент был выбран самый ужасный.

Спенсер звонил круглосуточно на ее сотовый, а когда она перестала отвечать — на стационарный: в квартиру, в анатомическую лабораторию в колледже, а один раз даже во время обхода в больнице. Всего за шесть недель до ее устных экзаменов.

Та маммограмма вернулась чистой. Она была в ее досье. Шварцман лично передала его доктору Хан, но сама не читала. Наверное, где-то там было сказано, что она в группе риска, а иначе зачем делать еще одну маммографию до сорока лет? Как она могла этого не знать?

Стресс подготовки к устным экзаменам. Спенсер. Она мучилась бессонницей, почти не ела и совсем не заботилась о себе. Так как же она могла запомнить результаты теста, который никого не волновал?

— Доктор Шварцман?

— Да, — быстро отозвалась Анна. — Я пытаюсь вспомнить, но, честно говоря, не уверена. Я не в курсе, были ли подобные случаи в нашей семье. Я сделала первую маммографию, потому что училась на медицинском факультете.

— Хм, — сказала доктор Хан. — Я рекомендую доктора Нормана Фрейзера. Очень хороший специалист. Я взяла на себя смелость заранее сообщить ему, что вы позвоните. Он — друг. Если у вас есть время, он мог бы принять вас уже завтра днем.

— Завтра днем, — повторила Шварцман. Это совсем скоро. Если микрокальцификаты доброкачественные, то к чему такая спешка?

Они не считают их доброкачественными. Они думают, что у нее рак.

Рак молочной железы. Грудь. Рак.

Анна крепко зажмурилась. Этого просто не могло быть.

Она вспомнила отца, который всегда говорил, что Бог дает человеку лишь то, с чем тот может справиться. Как, по мнению Бога, она с этим справится? Точно никак.

— Да. Завтра в четыре пятнадцать.

Это был не диагноз. Это был результат теста. Возможно, у нее рак.

Она хотела спросить, каковы шансы. Как часто они ставили ложный диагноз? Каков шанс, что тест показал ложно-положительный результат?

— Доктор Шварцман? — прервала ее мысли доктор Хан. — Может, мне позвонить кому-нибудь?

— Нет, — твердо сказала она.

Да и кому звонить?

Хейли? Хэлу?

Нет.

Аве.

Ава наверняка знала, что делать. Но как давно она разговаривала с тетей?

Впрочем, какая разница?

Тетушка всегда была готова прийти на помощь. Именно к ней Анна ушла к после истории со Спенсером.


Два дня подряд она просто спала, а Ава кормила ее и оградила от шквала телефонных звонков матери и Спенсера. Шварцман пробыла в Чарльстоне десять дней, намечая свои следующие шаги и разрабатывая план бегства.

Чтобы помочь ей переехать в Сиэтл, Ава выписала чек на 30 000 долларов и оплатила расходы на проживание, чтобы племянница могла вернуться к учебе, и свела ее с женщиной из приемной комиссии медицинского факультета, которая помогла подать заявку на стипендию для оплаты обучения.

Все это сделала для нее Ава.

Да, она позвонит Аве. Как только узнает диагноз. Зачем беспокоить тетушку раньше времени? Все будет хорошо.

Анна сделала глубокий вдох.

— Спасибо, доктор Хан. Я свяжусь с доктором Фрейзером.

— Они держат для вас место, — сказала доктор Хан с облегчением. — Просто позвоните утром, чтобы подтвердить свой визит.

— Обязательно позвоню.

— Хорошо. — Доктор Хан помолчала какое-то время. — Есть шанс, что эти отложения не раковые. Нам просто нужно проверить и убедиться.

Она пыталась ее утешить.

Никаких обещаний. Почти никакой надежды.

— Конечно, — согласилась Шварцман и повесила трубку.

Кровь прилила к голове, а перед глазами заплясали черные точки. Она подошла к двери, распахнула ее — и отпрянула со сдавленным криком.

За дверью стоял Хэл Харрис.

— Извини, — быстро сказал он, поднимая руки. — Я не хотел тебя напугать.

Анна попятилась и села на стул, стараясь взять себя в руки. Она не видела Хэла с тех пор, как они с Хейли были в ее квартире.

Отбрось мысли о раке. Сосредоточься на Виктории Стайн.

Когда Шварцман снова подняла глаза, Хэл сел на стул напротив нее, стараясь изо всех сил, чтобы его внушительные габариты казались маленькими и безопасными. Это было бы даже комично, если б не подстегивавший нервы адреналин.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

В ответ она лишь покачала головой.





11




Чарльстон, Южная Каролина

Харпер стояла у стола и перебирала стопки бумаг, ожидая появления Берла. Интересно, что покажет вскрытие?

У нее было несколько мыслей по этому поводу. С одной стороны, это сильно напоминало несчастный случай, хотя было немного странно, что Кимберли Дэвис, подходя к крыльцу, не увидела тело.

Возможно, жертва упала позже? Возможно, собака лаяла потому, что миссис Пинкни упала, когда с ней случился сердечный приступ или инсульт? Пытаясь спуститься вниз, она споткнулась и упала…

Но зачем ей было спускаться вниз? Почему она не позвала на помощь сверху? И почему замолчала собака?

Берл вошел с черного хода.

— Есть что-нибудь для меня? — спросила Харпер.

— Ага. — Он знаком пригласил ее следовать за ним в комнату отдыха. — Дай только налью себе кофе.

В комнате Берл не торопясь наполнил кружку темным варевом, отпил и преувеличенно громко чмокнул губами.

— Хм. М-м-м, — сказал он. — Очень даже вкусно.

— Я рада, что тебе так легко сделать приятно.

Берл напоминал ей ее отца. Тот никогда не мог понять всей этой возни вокруг эспрессо, латте или капучино и громко возмущался, когда «горожане» — как он их называл — заходили к нему в закусочную и спрашивали, готовят ли тут эспрессо.

Как и Берл, ее отец всегда наслаждался своим кофе, даже если тот был откровенно посредственным. Впрочем, для кофе, водившегося у них в участке, слово «посредственным» было комплиментом.